До деревни они добрались, когда уже стемнело. Под конец Глеба пришлось тащить на себе — отказала вторая нога. Лицо наполовину заледенело, он перестал говорить. Мёнгере кинулась к первому же дому и забарабанила в дверь:
— Помогите! Нашему другу плохо.
Дверь отворил мужчина, за его спиной потрескивал огонь. Он бросил взгляд на путников, а потом велел:
— Убирайтесь!
И захлопнул дверь.
Мёнгере металась от одного дома к другому, но им везде отказывали. Однажды ее чуть не ударили, она успела отскочить. Вскоре на улице собралась толпа, в воздухе просвистел камень.
— Убирайтесь! — второй камень упал совсем рядом с путниками. — Нам не нужны проблемы из-за проклятия.
Следующий камень оставил след на ее лице, рядом со шрамом. Мёнгере яростно закричала в ответ:
— Неправда! Мы не прокляты. Наш друг попал в беду.
Вперед выступил мужчина:
— На нем проклятье. Разве не видишь отметины на его лице? Вам лучше уйти.
И Мёнгере сдалась. Вдвоем с Пришем они потащили Глеба прочь.
Глава сорок четвертая. Жертва
Толпа следовала за путниками, пока жители не убедились, что те покинули деревню. Мёнгере судорожно вздрагивала: слезы хотели прорваться и никак не могли. Ярость душила ее. Почему, почему она могла пожалеть других? А у этих не нашлось капли сочувствия? Трясутся за свое благополучие.
Она стерла кровь со щеки. На волосах Глеба проступил иней, Приш смахнул его. До утра Глеб может не дожить, от этих мыслей Мёнгере лихорадило, будто она подхватила болезнь от Глеба.
— Там дом, — указал Приш куда-то вбок.
Мёнгере замотала головой: хватит! Она не вынесет, если их прогонят еще и отсюда.
— Я сбегаю, — сообщил Приш и унесся.
Мёнгере опустила Глеба, она не могла его удержать. Приша не было долго. Наконец он вернулся.
— Там бабка одна в доме, глухая. Еле достучался. Пошли.
Они еле доволокли Глеба до дома, тот весь окоченел. Мёнгере подхватила его за ноги, а Приш ухватился под мышками, чтобы втащить Поэта в дом. По указу хозяйки они положили Глеба на скамейку, подвинутую к очагу. Женщина подошла к нему. Темное лицо, изрезанное морщинами, седые волосы, убранные под платок. На вид хозяйке дома было за восемьдесят.
Хозяйка разглядывала Приша, а Мёнгере — ее. Невысокая, сухонькая, в длинном темном платье. Спина сгорблена, руки похожи на лапы птиц — такие же скрюченные. На шее висят амулеты на кожаных ремешках: глаз, вырезанный на деревянном кругляше, коготь животного, какой-то мешочек. Левое запястье перевязано красной шерстяной ниткой. От хозяйки пахло травами и старостью.
Старуха осмотрела Глеба.
— Умирает, — сообщила она. — Сегодняшнюю ночь не переживет.
Женщина произносила слова слишком громко. Мёнгере хотела попросить ее говорить потише, чтобы Глеб не слышал, но сообразила, что это из-за глухоты.
— Нам сказали, что это проклятье, — ответила она.
Старуха кивнула:
— Так и есть. Это ледяная бомба. Лежит она себе и лежит, может сотни лет прождать. И когда находит нужного человека, взрывается и в него попадает. И тогда он становится ледяной бомбой и ждет своего часа.
Мёнгере села возле Глеба.
— А почему вы не испугались? — спросила она.
— Проклятья-то? Так чего его пугаться? Оно же для определенного человека, не для всех.
Старуха разлила по кружкам какую-то жидкость и добавила:
— А на деревенских не серчайте. Боятся они. За благополучие трясутся. Так что простите их. Из-за хорошей жизни стали равнодушными.
Она протянула кружки Мёнгере и Пришу. Девушка выпила травяной настой, не ощущая его вкуса.
— Так ничего нельзя сделать?! — вырвалось у нее.
Старуха распрямилась и тихо ответила:
— Почему же нельзя? Можно.
Она забрала у путников кружки и положила в таз с водой.
— Если найдется человек, пожелавший расстаться с самым дорогим, что у него есть. И если отыщется кто, готовый заплатить собственной жизнью.
Мёнгере вскочила:
— Я готова!
Приш попытался остановить ее, но она не слушала:
— Что для этого надо?
Хозяйка дома пожала плечами:
— Сама думай, что у тебя самого ценного имеется. А насчет жизни не нам решать, примет ли смерть выкуп.
Мёнгере погрузилась в мысли. Что же у нее ценного? Из дорогих вещей ничего не осталось, одежда — и та не ее. Что может послужить жертвой? Она вглядывалась в лицо Глеба, точно он мог дать подсказку. Гладила замерзшие щеки, смахнула челку со лба. Да, у нее есть то, что можно отдать — волосы. Длинные, почти до самого пола, цветом потемневшего серебра. Глеб обожал касаться их.
Мёнгере попросила ножницы у старухи и медленно, прядь за прядью срезала волосы под корень. Она укрыла ими Глеба, точно живым лунным светом, потом обняла его и прошептала в ухо:
— Я люблю тебя, живи, пожалуйста.
И зарыдала, забилась всем телом, и слезы ее были горячими. Они могли оживить любого, но Глеб не шелохнулся. Она осыпала его поцелуями, но губы его не дрогнули. И тогда Мёнгере уснула. Задремал и Приш, захрапела старуха, усыпленная действием отвара. Никто из них не видел мрачных теней, заскользивших по дому.
Ровно в полночь в избу вошла высокая фигура, с ног до головы укутанная в черный плащ. На ее шее болталась цепочка с подвешенными к ней ключами: большими и малыми, золотыми и железными, простыми и затейливыми. В руках она держала букет подснежников и букет осенних хризантем. Один для жизни, второй — для смерти. Она пробыла в доме совсем недолго, но, когда вышла, букетов в руке не было.
Глава сорок пятая. Яблоневая долина
Приш проснулся первым. Он зевнул, потянулся и едва не свалился со стула, на котором сидел. Вчера как-то сам не заметил, как задремал. Похоже, старуха подмешала что-то в питье. Как там остальные? И тут он вспомнил и вскочил: что с Поэтом и Красавицей? Он обернулся. Мёнгере всё так же сидела возле Глеба. Ее голова покоилась на его груди, а та поднималась и опускалась: Поэт дышал.
Приш не поверил собственным глазам, был уверен, что старуха болтает глупости и Глеба не спасти. А тот вновь стал прежним, изморозь отступила. Приш подбежал к друзьям и растолкал их. Они обменялись неверящими взглядами, а затем в их глазах засияла радость. Глеб растерялся, когда понял, что Мёнгере состригла все волосы, несколько раз провел по ее голове. А потом они бросились обниматься. Друзья живы и здоровы, а это главное! Теперь надо поблагодарить хозяйку дома. Путники отправились в соседнюю комнату.
Старуха умерла. Она лежала на огромной кровати, слишком маленькая для нее. Постель была не разобрана, стопку подушек украшала кружевная накидка. Руки старухи были скрещены, в них кто-то положил букет хризантем.
— Она отдала свою жизнь, — прошептала Мёнгере.
Глеб зачем-то полез в карман и вытащил оттуда подснежник. Сжал его и убрал обратно.
— Я даже не спросила ее имени.
Больше никто не проронил ни слова.
Приш с Глебом отправились в сарай за лопатами. Они вырыли за домом яму. Приш копал и не хотел ни о чем думать, но мысли лезли непрошенными гостями. Старуха предложила свою жизнь, или смерть сделала самостоятельный выбор? Не спросить. Но наверняка пожилая женщина знала, на что идет. И от этого мурашки по коже.
Мёнгере в это время обмыла тело и переодела в чистую одежду. Затем они завернули хозяйку дома в покрывало и положили в могилу. Навряд ли кто из деревенских навещал старую женщину, поэтому путники не могли оставить ее без похорон — она умерла вместо одного из них. Это их долг. Даже если из-за этого друзья опоздают к радуге.
Каждый бросил по горсти земли, после Глеб и Приш засыпали могилу. Мёнгере украсила холмик цветами и поблагодарила:
— Спите спокойно, я буду молиться за вас.
С тяжелыми сердцами покинули они дом. Приш вновь ощущал собственную беспомощность — ничего нельзя изменить. Ну почему он не волшебник? Но говорят, что и колдуны не всё могут. А жаль.
Они шли бездумно, никто даже не проверил направление по стеклышкам. Хотелось побыстрее уйти от этого места. Плохо, что от собственной памяти не сбежать. Все люди и существа, встреченные на дороге, навсегда остались в сердце Приша. Светлый путь… Насмешка судьбы назвать эту дорогу светлой, когда столько утрат.
Незаметно потеплело. Приш скинул куртку и посмотрел по сторонам: такое ощущение, что сейчас лето. Вокруг зеленеет трава, а в ней синими бусинами разбросаны васильки. Виднеются одуванчики, маки, ромашки. И запах: медовый, так что рот наполняется слюной. Птицы поют на разные голоса: иволга, дрозд, синиц, соловей. И тогда Приш осознал.
— Мы дошли! — заорал он во весь голос.
Мир покачнулся, и над путниками засияла радуга. Приш пытался пересчитать количество дуг и сбивался со счета: ореховая, травяная, лазоревая, багряная… Пространство вокруг переливалось немыслимыми цветами. Пришу казалось, что он летит по воздуху. И настроение было под стать: искрящееся, как сидр. И тогда он вспомнил: если загадать желание, то сразу окажется дома. Только…
Приш зажмурил глаза, чтобы не растерять уверенность. Хранитель пути предупреждал, но у Приша есть право. И он им воспользуется.
— Я хочу, чтобы Харма жила и чтобы проклятия не было! — закричал он. — Это мое желание, крепкое и единственное.
Когда Глеба охватило сияние, он растерялся — слишком неожиданно всё произошло. Думали о радуге, шли к ней, а когда добрались — даже не сообразили сразу, что к чему. Друзья были где-то рядом, но до них не дотянуться. Глеб находился сейчас наедине сам с собой. И от него зависело многое.
Небо вспыхивало многоцветьем, словно полярное сияние. Глеб задрал голову вверх. Как же хотелось ощутить вкус стихов на губах, вновь взмыть в потоке вдохновения, но он сделал выбор. Лишь бы Мёнгере была рядом.
— Хочу, чтобы Сребролесье возродилось. И чтобы Сигурл, его Хранитель, жил долго. Нечего умирать! И Хухэ пусть там понравится. Чтобы не жалел, что остался.