[24], а вот бекас.
Пока происходили все эти явления, лодка подплывала ближе к берегу – сама собой, хотя и не было попутного ветра в этом тихом, безоблачном царстве яркого света, – и если бы Йоунас обратил больше внимания на человека на её корме, то увидел бы, что ему идёт пятый десяток, что одет он в суконный кафтан каменно-бурого или крапчато-серого оттенка, а на голове у него суконная шапка того же цвета, а под её кромкой сверкают глаза, горящие, как стеклянное солнце. Тот человек снова взмахнул рукой и тем самым отвлёк нашего естествоиспытателя от высоко парящих или глубоко плывущих созданий: он указывал на землю. И тут Йоунасу открылось, что от поверхности воды до вершин ледника из земли и камней плавно выдралось по экземпляру каждого растения, взращённого Исландией: от незабудки до рябины, и цвет земли взвихрился к небесам, лёгкий, словно столб пара над горным озером. Там, в вышине, травы и цветы построились по размеру и сплелись в один гигантский венок, который затанцевал над голыми пустошами, и от него исходило столь сильное благоухание, что Йоунас едва не лишился чувств. Но ему пришлось поддерживать себя в сознании, ведь игра видений ещё не закончилась: на замшелом утёсе выступили на сцену звери, и лисица, и полевая мышь, причём мышки тихо сидели у лисы между ушей.
Тот, что в лодке, повторил своё последнее движение, притянул к себе простёртую руку и махнул ей в сторону берега. Тут земля разверзлась. Горные цепи откинули покрывающие их оползни, так что стало видно глубоко в нутро земли, где бесчисленные металлы, кристаллы и драгоценные камни сидели на разнообразных уступах, сверкая и искрясь: многие старые, иные новорожденные, так обагрённые отсветом огня земных недр, словно омытые в воде подземных рек.
– Да, да… Ага!
Йоунас Паульмасон Учёный ёрзает на своём камне. Да, на самом главном месте, на самом высоком уступе – тот дорогостоящий металл, который, как он всегда подозревал, таится внутри неласковой плоти родной страны – то сама кровь земли, злато!
– А я что говорил? Они…
Но закончить он не успевает. Раздаётся трубный звук.
– У-у-у!
Это лебедь с лебёдушкой напрягают голосовые связки. А остальные существа замолкают, кумжа сейчас бьёт хвостом легонько, ворон машет крыльями мягко. Второй раз звучат пернатые фанфары. Йоунас поднимает глаза и осознаёт, что лодка уже почти подошла к берегу. Он встаёт, чтоб встретить лодочника, застёгивает куртку, приглаживает волосы рукой. И тут ему становится ясно, что звук фанфар призван вовсе не ознаменовать прибытие лодки к острову. Далеко-далеко у горизонта на севере появляется косяк китов. Он быстро плывёт по заливу на юг.
– У, у…
Лебединые клики раздаются в честь этих новоприбывших гостей. В тщательно расчисленном водном танце они подныривают под лодку, а затем высовывают головы из воды перед ней: это двенадцать нарвалов, приплывших из Гренландии. Они вытягивают семилоктевые витые рога к небесам, бьют ими друг о друга и скрещивают их, словно копья почётного караула, и всё это сопровождается тонким писком и большим шумом и вознёй. И тут видение обретает завершённость – это сложный, продуманный герб:
В воздухе птицы,
рыбы в морях,
травы над миром,
звери на мхах.
Камни в земле,
человек в середине,
и киточудовища,
покорны – но всё же…
Светлота морская играла на сетчатке глаз Йоунаса Паульмасона Учёного; за свои шестьдесят три года земного бытия он не видел ничего прекраснее. С тех пор, как он вырос и возмужал, он втайне жаждал, чтоб милосердный Господь явил ему, как всё устроено на свете, позволил рассмотреть механику мироздания. Однажды, когда они с Сигрид жили на Верхних песках, ему показалось, будто он различает в небесах очертания гигантской ноги, поставленной на земной шар. Её подошва протянулась вдоль поверхности моря, пятка стояла в низине под ледником, а лодыжка виднелась там, где у солнца зенит. Значит, тогда то был ангел.
Йоунас Учёный опустился на колени, его глаза залили слёзы, язык пересох и прилип к гортани. Он лёг на бок, поджав колени к самому подбородку, у него по коже пошли мурашки, заболела голова, свело судорогой мышцы, в кишечнике пошли спазмы. Его прошиб холодный пот. Сознание оказалось простёртым за пределы человеческого:
– Ох, не рехнуться бы мне! Мне надо быть в здравом уме, чтоб облечь это откровение в стихи…
Он услышал, как скрипит ракушечный песок. Рядом с его головой опустилась нога, обутая в сапог. Йоунас посмотрел вверх. Над ним стоял тот человек. Его лодка покачивалась среди водорослей. А больше от видения ничего не осталось. Человек да лодка. Вот и всё. Небо и море снова обрели свой настоящий цвет. Если смотреть с того места, где лежал Йоунас, тот человек был обрамлён облаками. Чем ниже они были, тем больше темнели. Орала чайка-клуша. Скоро быть дождю.
Приезжий протянул Йоунасу руку. Рука была изящная, в форме лопаточки. На среднем пальце блестел серебряный перстень, украшенный резными буквами. Йоунас принял руку. Тот человек поднял его на ноги. Не отпуская ладони, он с любопытством посмотрел на него и произнёс:
– Здравствуй, Йоун Гвюдмюндссон Учёный.
Йоунас не послал ему ответного взгляда. Он был слишком поглощён разгадыванием надписи на перстне и как будто не слышал, что тот человек назвал его не тем именем. Он холодно ответил на приветствие:
– Ну, здравствуй, сам…
Не успел Йоунас прочитать всё слово на перстне целиком, как тот человек выпустил его руку. Он отвернулся от Йоунаса и решительно произнёс:
– Я приплыл за тобой. Собирайся в дорогу.
Йоунас прекратил стряхивать с себя песок. Он не ослышался? Он свободен? А тот человек продолжал:
– Возьми с собой свои свинцовые карандаши и ножи для резьбы, они тебе пригодятся там, где ты будешь зимой.
– А где это?
– Ты едешь в Копенгаген…
Сердце Йоунаса вздрогнуло, он подпрыгнул на месте. Поторопился к хижине с криком:
– Сигрид, мы уезжаем! Нас освободили!
Но Сигрид Тоуроульвсдоттир там не было. Йоунас окинул всё вокруг взглядом. Вскочил на склон над хижиной. Оттуда был виден весь остров. Сигрид нигде не было. Он звал её по имени, и снова, и снова. На приливной полосе человек склонился над своей лодкой. Он не обратил на Йоунаса внимания. Йоунас подбежал к нему, схватил за кафтан и начал орать:
– Где она, что ты с ней сделал?
Тот человек не ответил. Он не отрывал взгляда от своего занятия. Неторопливо заткнул одно весло в трещину в средней скамье. Оно встало там прочно, как мачта. Йоунасу такое обращение с предметами показалось занятным, и он на миг ослабил свой пыл. Тогда тот человек смог вставить фразу:
– Делай, как я тебя прошу, собирай вещи.
– А моя Сигрид?
Приезжий повернулся. И тут Йоунас впервые взглянул ему в лицо. И попятился. У гостя была довольно-таки маленькая голова, лицо книзу сужалось, росли усы, борода и бакенбарды до середины щёк. На глазах у него мерцали два стёклышка, чтоб лучше видеть. Они были оправлены в рамку, закреплённую за ушами[25]. Йоунас наклонился вперёд, чтоб лучше рассмотреть это снаряжение. Тут человек вытянул левую руку. Он схватил Йоунаса за рубашку и подтащил островитянина к себе. Он крепко прижался ртом к его уху и тихим голосом проговорил:
– Сигрид стоит в дверях хижины. Ты ещё пребываешь в своём откровении и не можешь её увидеть.
Йоунас обернулся. Краем глаза увидел, что так и есть: в дверях хижины никого. Его ноги подкосились, в кишечнике снова начались спазмы, голова закружилась. Ему бы прилечь, свернуться на песке. Тот человек усилил хватку, продолжая держать Йоунаса за рубашку в вертикальном положении, и прошептал:
– Но мы гарантируем, что она будет на месте, когда ты вернёшься…
Правой рукой он раскрыл рубашку на груди. Вытянул пальцы, молниеносно провёл холеными ногтями по ребру в правом боку Йоунаса – пятом, не важно, считать ли от верху или от низу, – и так взрезал кожу и плоть до самой кости, от груди к спине, и там отломал ребро от позвоночника, а потом резко потянул за него, так что его передний конец оторвался от хряща, которым крепился к грудине. Хотя из раны фонтаном забила кровь, стекая по пальцам того человека, по тыльной стороне ладони, и до самого запястья, Йоунас не почувствовал боли. Тот человек сунул кость ему под нос. Ребро было жирнее, чем ожидал Йоунас. Это лето выдалось для них с Сигрид удачным. Из стада тюленей, устроивших лежбище на южной стороне острова, ему удалось выманить девятимесячного детёныша. Это была хорошая пища. Они съели от него больше, чем собирались, а на зиму запасли меньше. Йоунаса повеселило, как много тюленьего жира перешло от того белька в него самого.
Тот человек выкинул ребро:
– Вот здесь она и останется!
Кость ударилась о двери хижины, отскочила от них, отлетела на вересковую полянку близ тропки позади хижины и осталась неподвижно лежать там. Тот человек отпустил Йоунаса, вынул белый носовой платок и принялся отирать с руки кровь:
– Давай, поторапливайся…
Йоунас потвёрже встал на прибрежной гальке. Он пощупал свою рану – та заросла, остался лишь розоватый шрам и впадина там, где было ребро. Йоунас застегнул пуговицы. Он поспешил в хижину. Длинные носки, нижнюю рубаху, портки до колен, свитер, шапку-балаклаву и двупалые варежки запихал в заплечный мешок. Письменные принадлежности, ножи для резьбы, чистые листы, крошечная коробочка кубической формы из тюленьей кости и книжица величиной не больше ладони – отправились в наплечную суму. Это всё, что у него нашлось для предстоящей долгой поездки. Йоунас надел кожаную шляпу. Тот человек стоял у лодки, готовый помочь пассажиру взойти на борт. А Йоунас шагал по тропинке к берегу. Когда он дошёл до места, где валялось среди вереска его ребро, то не удержался. Упал на четвереньки и стал покрывать свою кость горячими, мокрыми от слёз поцелуями: