с с Лёйвауса писал: «Судя по тому, что я слышал, к вам теперь направляется тот человек, который у нас – лучший рунознатец, – но он получил суровый приговор за колдовство, и насколько я понимаю, его отправляют на корабле королевского уполномоченного Росенкранца. Имея при себе такого человека, вы можете получить устные ответы по поводу тех пунктов, которые при чтении не ясны, и если вы пожелаете, то можете у него „собирать злато с сорной кучи Энния“. Имя этому человеку – Йоунас Паульмасон, по прозвищу Учёный, и, как мне сказали, он обладает познаниями о многих вещах». По окончании чтения Йоунас стоял на цыпочках. В итоге он согласился, чтоб ему и дальше давали приют у доктора Оле, но преподобный Паульми Гвюдмюнд вновь скрылся, чтоб вернуться к подготовке защиты при ожидаемом рассмотрении в суде его собственной просьбы о помиловании.
И теперь дни проходили за беседами о рунах и старинной исландской поэзии. Оле Ворм загадывал Йоунасу различные загадки о дщерях Снорри Стурлусона – «Эдде» и «Скальде»[28], и тот немедленно отвечал на них. Год назад Оле издал историю рунического искусства – труд «Danica literatura 131 & antiqvissima, vulgo Gothica dicta» и сейчас нашёл подтверждение своей догадке, что в нём многое было неправильно и неясно. Но у ректора университета было и множество других забот, кроме выцеживания знаний из Йоунаса – и таким образом последний получил возможность понаблюдать за работой естественнонаучного музея и кунсткамеры Ворма – Museum Wormianum. Там было собрано большое множество органических образцов и вещей, имевших отношение к научным интересам коллекционера: врачебному искусству, науке о древностях, философии, зоологии, геологии, ботанике, – а также произведений искусства и антиквариата. Когорта избранных – любимых студентов ректора трудилась над классификацией коллекции, расставляла экспонаты по полкам и комодам, вешала на стены или под потолочную балку или выставляла на обозрение на специально возведённых помостах. Йоунас впервые собственными глазами узрел многие из тех диковинок, о которых прежде лишь читал в книгах: там были большие кораллы, страусовы яйца, шкурки леммингов и окаменевшие драконьи зубы, – а музей этот был самым большим подобным музеем в мире, и особенность его заключалась в том, что в нём царили строжайшие научные требования, а не падкость на блеск да детская страсть к собирательству, какая бывает у курфюрстов и королев. Оле Ворм готовил издание каталога своего музея, и студенты, не покладая рук, записывали названия и происхождение экспонатов, всё по продуманной системе директора музея, а также отыскивали их изображения в более старых научных трудах и извлекали изображения других, никогда не появлявшиеся в печати. Но эта молодёжь владела искусством рисования в разной степени, так что иллюстрирование этого труда продвигалось медленнее, чем должно было бы. И так до тех пор, пока один из студентов не застал в книгохранилище Йоунаса Учёного, который сидел один со своими красками и развлекался копированием изображения одетой в платье бородатой женщины из книги Альдрованди «Monstrorum historia», и, разумеется, получалось у него отменно. Его тотчас отрядили делать зарисовки свинцом, а чернилами иллюстрации завершали уже другие. Оле хвалил своих музейщиков за то, что они стали успевать больше, а качество рисунков стало лучше, а у Йоунаса появилась возможность трудиться над своими чудесными работами, а наряду с этим тщательно разглядывать экспонаты и книги Ворма. И так продолжалось, пока не пришла пора каталогизировать вещь, хранившуюся в запертом шкафу в кабинете естествоиспытателя. Эта ценность была внесена в музей с большой помпой – вплоть до того, что к дверям приставили двух королевских гвардейцев с копьями. Она была добрых пяти локтей в длину, завёрнутая в багровое бархатное полотнище, вышитое золотом, с вензелем Кристиана IV, и, разумеется, светило науки сам следил за тем, как с ней обращались и как заносили в каталог: её ему одолжили для изучения из личной коллекции самого короля. Студенты столпились вокруг длинного смотрового стола, чтоб взглянуть, как Оле проводит рукой в перчатке по бархату и ловко вынимает из-под него роскошный рог единорога. И этот экземпляр украшения головы пугливого зверя был не простой: он ещё держался на обломке черепа. У присутствующих захватило дух: от единорогов редко находили что-либо, кроме роскошно завитого рога, другие кости попадались исключительно редко, и учёные были в основном согласны, что экземпляры из музеев – подделки. А здесь – кусок лба и макушки этого зверя, которые можно сопоставить с головами других парнокопытных: ведь самым близким родичем единорога считали козерога.
Тут Йоунас Паульмасон Учёный расхохотался и всё никак не мог уняться. Короткие ноги поддались под его сотрясающимся туловищем, он повалился на пол и лежал там, и смеялся навзрыд. Студенты переглядывались: они привыкли, что Йоунас способен выкинуть что угодно: он обычно мурчал себе под нос, часто выкрикивал в воздух полузаконченные фразы, – но подобное поведение было уже крайностью: оно и чудовищно, и неуместно в присутствии ректора и собственности короля. И гвардейцы, видевшие Йоунаса впервые, но не уступавшие студентам в умении выявлять сумасшедших, забеспокоились и покрепче сжали свои копья. Все ждали реакции мудрого и тактичного, но строгого прецептора Оле Ворма. Он отошёл от стола, встал рядом со смеющимся, наклонил голову, нахмурил брови, обхватил рукой бороду и пригладил её до самой груди, словно наблюдал исключительный случай какой-нибудь болезни.
После долгого раздумья учёный муж выпрямился и произнёс:
– Да, я ведь подозревал…
А потом и его разобрал неудержимый смех. Он нагнулся, протянул Йоунасу руку и помог ему встать, между приступами хохота выкрикивая:
– Конечно, ну, конечно!
Прыская от хохота, он велел своим помощникам завернуть рог и снова отнести в его кабинет. После этого Оле и Йоунас со смехом скрылись в нём. Студенты повторяли за своим учителем: «Конечно, ну, конечно!» – но, разумеется, не знали, что стоит за этим возгласом. И всё же они могли быть уверены в одном: приступ хохота, поразивший их учителя, мог говорить о том, что он сделал значительное открытие. Ворм был таким мудрецом, что никогда не веселился сильнее, чем когда обнаруживал, что сам был неправ.
Возможно, это слишком сильно сказано – что, мол, rektor Olaus Wormeus, Doctor Medicinæ in Academia Hafniæ Professor Publicus[29] заблуждался насчёт существования единорога. Некоторое время его посещали сомнения о происхождении и сущности этих восхитительных рогов. Он принялся размышлять, отчего в последнее время так мало людей видело этого зверя собственными глазами? Всем свидетельствам очевидцев было уже по сотне с лишним лет, да и вдобавок к этому прибавлялась загадка: почему от туш ничего не сохранилось, кроме рогов. В благой природе единорогов не сомневался никто, они представляли собой своего рода пробный камень для чистоты и страха божьего. Лучше всего это подтверждалось тем, что лишь непорочные юные девы могли утихомирить их буйный нрав, – и эта встреча неистовости и ласковости стала предметом изображения на многих живописных полотнах, в рисунках, золотых изделиях, на гобеленах. Но во всех тех произведениях искусства, что посмотрел Оле, был один изъян: по сравнению с величиной рогов, которые он сам измерил и взвесил, единорога всегда изображали чересчур маленьким. Простой эксперимент: привязать имитацию единорогова рога козлу, – доказывал: для того, чтоб носить такой непомерно длинный рог в двадцать фунтов весом, одного необузданного нрава мало, а такой рог должен вырастать из широкого лба на большой голове, сидящей на туловище более крупном, чем кто-нибудь представлял себе. И от этого становилось ещё более непонятным, отчего самого зверя так нигде и не видели. Тогда Ворм предпринял расспросы о происхождении тех рогов, которые, как ему было известно, хранились в сокровищницах больших соборов и королевских дворцов. Выяснилось, что, если не считать единорогова рога в скипетре Елизаветы – королевы-весталки, царящей над англичанами (его она купила у путешественника, ездившего в Россию, и заплатила сумму, равную цене целого замка) – то эти рога обретались в тех местах, где занимались торговлей или учёбой исландцы, или же там, где они просто останавливались перевести дух во время поездок в Рим или Иерусалим. Так, фламандский энциклопедист Горопий Бекан утверждал, что три из тех рогов, что он осматривал в Антверпене в середине шестнадцатого века, происходили из Исландии, а Ворму было известно, что до эпохи лютеранства исландские хёвдинги посылали сыновей в тот город учиться торговому делу.
Такие вести воодушевили учёного. На вулканическом острове у него были верные друзья, старые товарищи по учёбе и копенгагенские студенты: они-то и могли бы подтвердить, порождает ли их неласковая родина других сухопутных диких зверей, кроме полевой мыши да песца, может ли быть, что единороги топчут чёрные пески горных пустошей под аккомпанемент грохочущих вулканов да ползущих ледников, а если нет, то не прибивает ли эти костяные изделия к берегу вместе с другими предметами, проделывающими долгий путь по океану. Но старые знакомые затруднялись с ответом, им казалось маловероятным, что в их краях водятся такие диковинки, во всяком случае, сами они их не видели и часто говорили, что собираются расспросить об этом тех или иных памятливых стариков; но когда несколько месяцев спустя друг снова напоминал им об этом в переписке, оказывалось, что они уже начисто забыли о его просьбе. Хотя количество писем было невообразимым, Ворм так ничего и не разузнал о вероятном вывозе единороговых рогов из северных владений королевства Дании. Помимо того, что он без конца тормошил исландских епископов, пасторов и крупных землевладельцев (о да, его друзьями были столпы общества!), Оле Ворм получил от королевской канцелярии разрешение произвести химические наблюдения над одним из двух рогов, находящихся в собственности королевства. Свои эксперименты он проводил в тайне, так как не хотел пугать своего тестя и учителя Каспара Бартолина, в 1628 году издавшего книгу «De Unicorno», а в этой книге развивались идеи о целебных свойствах этих рогов, которые из-за своего таинственного происхождения считались хорошим снадобьем от падучей болезни, меланхолии, судорог, подагры и других недугов, а кроме того были верным противоядием от укуса гадюки и земных отрав вроде мышьяка и сулемы. Существовали различные способы принимать это снадобье, а самым распространённым был такой: поскрести рог острым ножом и размешать полученный порошок в вине, которое давали выпить больному. Бывало и так, что из нижней, самой толстой части рога делали кубок, обладавший таким свойством, что любой влитый в него чистый напиток тотчас становился лекарством, а если питьё было отравлено, то поверхность этого сосуда запотевала. Такие ценные изделия были доступны только богатым людям – которых вечно кто-нибудь пытается отравить. Чтоб проверить эти свойства, Оле поставил эксперимент: в задней комнате у аптекаря Воленберга здоровым котятам давали полакать мышьяка, и когда у них начинали дёргаться лапы, а из носа и рта шла кровь, им давали порошок из единорогова рога, размешанный в молоке. Все они после этого лежали мертвёхоньки – равно как и го