— Итак, собака не позволила покинуть дачу... Что произошло потом?
— Потом я уснула, на диване, там стоял такой диван небольшой... Проснулась утром, никого не было, и собаки не было. Но кто-то приходил ночью. Вернее, не кто-то, а Тимур, но я тогда не знала. Он накрыл меня простыней и оставил записку.
— Что там было написано?
— Чтобы я захлопнула дверь, уходя. И подпись.
— Эта записка сохранилась?
— Нет, я забыла ее там, на их даче. Вернее, не забыла, а... В общем, ее у меня нет. Но, по-моему...
Женя задумалась, словно пытаясь что-то вспомнить... Яновский подождал, ничего не дождался и спросил:
— Скажите, Евгения, а вы всегда спите так крепко? Что можно прийти, накрыть вас, чем-то еще заниматься в доме, а вы не проснетесь?
— Я, вообще-то, сплю чутко. Но в тот день устала, наверное, очень.
— Понятно... Значит, вы проснулись, обнаружили, что собаки нет, — и ушли?
— Нет... не совсем... не сразу ушла...
— Чем занимались?
— Ну... я прошла в соседнюю комнату...
— Зачем?
— Думала, что хозяин еще не ушел, хотела поблагодарить, объяснить все... Но никого не было, я увидела оружие, саблю и револьвер. И заинтересовалась... У меня отец красный командир, он сейчас...
— Мы в курсе, Евгения, кто ваш отец и где он сейчас. Расскажите про оружие подробнее.
Женя начала рассказывать. Револьвер — судя по ее описанию, древний наган офицерского образца — Яновского не интересовал. А вот на саблю он сразу сделал стойку. Да и Вася весь подобрался при словах девочки «кривая, турецкая, в обшарпанных ножнах». Потому что ножны от кривой сабли — действительно исцарапанные, видавшие всякие виды, — лежали сейчас, опечатанные, на складе вещдоков. И очень хотелось бы взглянуть на сам клинок. Да и с его владельцем неплохо бы наконец познакомиться.
— Почему вы решили, что сабля турецкая? — спросил Яновский. — Именно турецкая сабля, а не красноармейская либо казачья шашка?
— Что же я, красноармейских шашек не видела? А та была изогнута необычно, не по-нашему... вот так... Знаете, давайте я вам ее нарисую? Я быстро, я хорошо умею рисовать.
Яновский согласился и выдал блокнот с карандашом, достав их из планшетки. Женя приняла в кровати полусидячее положение, карандаш забегал по бумаге.
Плед, прикрывавший до сего момента девочку, сполз, — и Вася увидел, что надета на ней темно-синяя футболка с алой звездой на груди. Звезда совпадала по размеру с другой, украшавшей ограду дома...
Дожили... Красная звезда — символ и опознавательный знак подпольной антисоветской организации. Слова «подпольная» и «антисоветская» на папке с литерным делом поначалу казались Васе перебором — когда он взял в толк, чем именно «организация» занималась. Но майор госбезопасности Лунин менять формулировку отказался: дескать, любая организация, о которой власть не знает, не ведает, — по умолчанию подпольная. И антисоветская, коли уж власть в стране советская, — кому же еще от советской власти таиться и прятаться?
Антисоветская подпольщица оторвалась на миг от рисунка, подняла взгляд — и вдруг засмущалась, натянула плед почти до подбородка. Вася сообразил: решила, что он уставился не на звезду, а на грудь, явственно проступавшую под футболкой и для тринадцати лет не такую уж маленькую... Он тоже смутился, демонстративно устремил взгляд в угол и подумал ни к селу ни к городу, что Женя Александрова, когда повзрослеет на пару-тройку лет, станет самой настоящей красавицей и всех кавалеров у сестры поотбивает, хотя и та из себя не дурнушка...
Яновский взял у девочки блокнот с законченным рисунком, рассмотрел задумчиво, кивнул каким-то своим мыслям. Дал взглянуть Васе — ну да, сабля, ну да, искривленная сильнее обычного, и по виду вроде может подойти к тем ножнам, что найдены возле старой часовни...
— Я устала, у меня болит голова, — пожаловалась Женя.
«Скажи спасибо, что есть чему болеть... На мотоциклете без шлема гонять — недолго и вообще без башки остаться...» — подумал Вася. Но все-таки повезло, что девчонка после сильного сотрясения ни рассудка, ни памяти не лишилась, можно спокойно беседовать...
Едва он так подумал — видно, сглазил — спокойному течению беседы пришел конец. Пришел, когда Яновский спросил:
— А теперь расскажите, Евгения, что вы помните о вашей поездке из Москвы сюда. О последней поездке — на мотоцикле, с Тимуром.
На лице девочки отразился самый настоящий ужас. Она замотала головой, она открывала и закрывала рот, словно пыталась что-то сказать, но ни звука не доносилось. Потом Женя уткнулась лицом в подушку и зарыдала. Сквозь рыдания и сквозь подушку невнятно доносилось:
— Нет... нет... нет...
В комнате тут же оказалась Ольга, не иначе как ожидавшая завершения допроса где-то поблизости.
— Да что же вы делаете?! — возмущенно набросилась она на Яновского. — Она же больна, ей нельзя напрягаться, нельзя долго разговаривать! Она, наконец, ребенок! Уходите!
Яновский оказался на ногах неуловимо быстрым движением — совсем как недавно, когда запрыгнул на чердак с подломившейся лестницы. Вася подумал даже, что сейчас капитан ударит обнаглевшую девицу, но обошлось. Лишь произнес ледяным тоном:
— У вас в поселке, Ольга Яковлевна, найдено двенадцать трупов. Тоже, между прочим, детей. И ваша сестра водила близкое знакомство с подозреваемыми в этих убийствах. Вы, кстати, тоже.
Яновский преувеличивал. Слегка, самую малость: двенадцатого пострадавшего нашли еще дышащим... Сейчас он находился в больнице, в тяжелейшем состоянии. Но упорно цеплялся за жизнь.
[1] Постановление ЦИК и СНК СССР 7 апреля 1935 года «О мерах борьбы с преступностью среди несовершеннолетних» предусматривало уголовную ответственность за ряд преступлений с 12 лет. Вопреки широко распространенному мифу, за перечисленные в постановлении преступления не предусматривалась в качестве наказания смертная казнь.
Револьвер системы «Наган» № 47816 (продолжение)
4. Допрос худрука Нахмансона
— Разделимся, — сказал Яновский, уложив на заднее сиденье «эмки» телефон и свернутую в рулон карту. — Я съезжу на завод, где работал Гараев-старший, потолкую с его начальством и коллегами. А ты отправляйся в клуб, где он играл в самодеятельности, это недалеко, пешком дойдешь. Через два часа встретимся здесь же, у дачи сестер Александровых. Надеюсь, младшая к тому времени оклемается, сможет подписать протокол.
Васе Дроздову совсем не хотелось топать куда-то пешком, да и проводить допросы в одиночку он не любил.
— Может, повестками их к нам вызовем? — предложил Вася. — Чем тут по одному разыскивать и беседовать...
— Нет. Раз уж приехали, отработаем на месте всех, кого можно. Сам видишь, что творится — военкоматовские повестки могут к свидетелям раньше наших попасть, и ищи их, свидетелей, потом по всем фронтам.
Вася понял, что от работы в одиночку отвертеться не удастся, и спросил уныло:
— Кого в клубе допросить? И о чем спрашивать?
— Всех, кто имел дело с Георгием Гараевым. Не думаю, что их там сейчас много окажется... Если режиссера, ставившего любительский спектакль, на месте нет, — узнай адрес. А что спрашивать, сам решай, не маленький. Меня вот, например, очень интересует вопрос: отчего Гараев постоянно разгуливал по поселку в сценическом образе хромого старика? В костюме, в гриме... Мне представлялось, что актеры должны гримироваться и переодеваться перед выходом на сцену... И обязательно запиши расписание репетиций того спектакля: дни, часы... Узнай, не отсутствовал ли Гараев на каких-либо репетициях. Все, отправляйся. Клуб вон там, десять минут ходьбы через парк.
Прежде чем уйти, Вася спросил, что означает упомянутая капитаном «алабайка».
— Это собака такая туркестанская, волкодав, — объяснил Яновский. — Старинная порода, еще при древних ханах алабайки помогали отары овец пасти... А сабля, что девчонка нарисовала, — не совсем турецкая. Это, Василий, бухарский клыч. Видал я такие... Причем древний клыч, прадедовский, — их лет сто назад по-другому ковать начали, с чуть иной формой клинка. Чуешь, как все одно к одному складывается?
Шагая безлюдными аллеями парка, Вася размышлял о том, что все нити этого кровавого дела тянутся в Азию, и теперь понятно, отчего расследование поручено именно Яновскому. О его туркестанских подвигах ходили по управлению легенды. Например, такая: после разгрома в жестоком бою басмаческой банды Яновский в одиночку преследовал курбаши, бежавшего с несколькими нукерами. В одиночку. Через пустыню. Без воды. И догнал, и уложил пятерых в перестрелке, и потащил раненого главаря обратно, а когда понял, что не дотащит, что оба сгинут в пустыне, — пристрелил и вернулся налегке, с одной лишь головой курбаши.
— Неужели действительно басмачи недобитые к нам перебрались? — негромко спросил он у девушки с веслом, украшавшей парковый пейзаж.
Девушка, понятное дело, ничего не ответила — стояла, уставившись гипсовыми бельмами в неведомую даль.
Народ вокруг очага культуры не роился. Перед клубом Вася обнаружил лишь невысокого сухонького старичка, медленно и тщательно намазывающего клейстером афишу на тумбе. Во всю афишу широко-широко улыбался боец в фуражке с синим пограничным околышем, и казалось, что старичок намыливает пограничнику щеки, чтобы так же неторопливо и тщательно его побрить.
С соседней афиши не менее широко и счастливо улыбалась девушка-колхозница, прижимавшая к груди огромный сноп золотой пшеницы. Поверх и девушки, и снопа тянулась наискось белая лента с надписью крупными буквами: «ВСЕ СПЕКТАКЛИ ОТМЕНЯЮТСЯ».
Вася вдруг понял, что прежняя жизнь перечеркнута сейчас такой же белой полосой, отменяющей не только спектакли, но и многое, многое другое... Ему нестерпимо захотелось вернуться в тот жаркий субботний вечер — накануне — и как-нибудь исхитриться, сделать так, чтобы все осталось по-прежнему...
Старичок на вопрос о труппе самодеятельного театра и о ее руководителе ответил не сразу — опустил кисть в ведро с клейстером, достал папиросу из латунного портсигара и явно настроился на долгий и обстоятельный разговор не только о самодеятельных артистах, но и о многих других волнующих старичка проблемах.