Халид кивнул, про себя досадуя и на караван-даша, который решил побаловать джандаров, и на Сокола, внимательного и заботливого ко всем своим людям, даже к чужакам вроде Зеринге. До этого вечера у него как-то получалось есть в одиночку, спуская платок с лица подальше от проклятого халисунского выродка. Но сейчас тот сидит рядом с Мехши и ржет громче всех. А свободное место как раз напротив… И ведь не откажешься присесть к общему костру, это сочтут оскорблением. Чистый душой человек не отнекивается разделить общую трапезу и веселье.
Нет, отговориться-то можно, например, принятым во искупление грехов обетом не пить вина. Едут они из храмового города, так что такая причина вполне подойдет. Но делать этого Халиду не хотелось. Мехши, конечно, не обидится, однако зарубку в памяти оставит, а остальные охранники примутся донимать насмешками, на которые придется либо отвечать еще более злыми шутками, либо насовать самого ретивого носом в песок, чтобы остальные унялись. И то, и другое привлечет слишком много взглядов.
Поэтому Халид закинул кожаное ведро, из которого поил коней, в ближайшую арбу и подсел к костру. Ему тут же сунули миску с кашей, в которой торчал щедрый кусок баранины, и Халид принялся есть, спустив платок. Что ж, вот сейчас он и узнает, насколько изменился за эти восемь лет…
Кувшин уже пошел по кругу, но медленно, с приличной случаю неторопливостью. Халид съел кашу и грыз баранье ребро, а вино не проделало к нему и половины пути, потому что каждый джандар, принимая угощение, должен был что-то рассказать или хотя бы пожелать здоровья собравшимся. Ему отвечали, и часто кувшин оставался в одних и тех же руках подолгу, прежде чем снова тронуться в путь.
– Еще дня три – и в Казруме будем, – мечтательно сказал сидящий рядом с Халидом Туран, совсем еще молодой парняга, но здоровенный на зависть любому волу. – Дальше без меня поедете…
Мехши коротко кивнул, подтверждая, что знает и помнит, но кто-то из охранников, лениво развалившихся на попоне, отозвался:
– А что, дитятко, дальше Казрума тебя матушка не пускает?
Послышались смешки, но Туран не обиделся. Напротив, расплылся в улыбке и заявил:
– Сам ты дитятко, а меня в Казруме невеста ждет. Ух, какая у меня невеста! Губы слаще меда, груди по кувшину каждая, а бедра…
Он закатил глаза и причмокнул. Халид кинул начисто обглоданную кость в костер, облизал жирные пальцы, а затем вытер одну руку об другую. Поставил миску на землю рядом с седлом, на котором сидел, и окинул взглядом ухмыляющихся охранников напротив себя. Сам Сокол Мехши, джайпурец Арпан, Имран из Тариссы… И халисунец Анвар с белозубой, но щербатой улыбкой, крепкий, коренастый, прожаренный солнцем… Все они смотрели на Турана снисходительно и весело. На Халида не глядел никто.
– Ну, если такая невеста, то конечно, – не унимался насмешник Арпан. – Да только зачем ей телок вроде тебя? Может, лучше я к ней поеду? Ты же, наверное, не знаешь, с какой стороны к женщине подойти! Погоди пару лет, а пока что поучись кобылам… гривы заплетать…
Смешки становились все громче, но Мехши не зря был Соколом. Он бросил взгляд на болтуна и ласково заметил:
– А я гляжу, ты как раз умелец по кобылам? Вот жеребцам советы и давай, коли спросят, а к чужим невестам не лезь, там жених без тебя разберется.
В этот раз хохот раскатился далеко от костра, так что волы, пасущиеся рядом, с недоумением дернули ушами и зафыркали. Насупившийся было Туран от восторга принялся бить громадными лапищами по коленям и благодарно воззрился на заступника.
– Ай, ладно! – рассмеялся, махнув рукой, и сам Арпан. – С кем я, бедный, связался? Против двоих мне точно не выстоять. Передавай невесте поклоны, Туран, да хоть на свадьбу позови, что ли. Матушкой клянусь, язык узлом завяжу, буду только есть, пить и на невесту любоваться.
– А вот и позову! – самодовольно заявил парень и обвел всех торжествующим взглядом. – Если три дня в Казруме подождете, то дорогими гостями будете. Всех накормлю-напою, не зря же я три года у господина Мехши служу. Накопил серебришка, на славную свадьбу хватит!
И он похлопал ладонью по кожаному кошелю, привязанному к поясу. Увесистому кошелю, тугому и гладкому, словно сытый молочный поросенок.
Вокруг поздравляли счастливого жениха, кто-то хлопнул Турана по плечу, обещая, что непременно придет, кувшин плыл по кругу, чтобы вот-вот добраться и до Халида, а ночь густо и жарко пахла травами, дымом от горящего в костре кизяка, человеческим и животным потом, смертью и подлостью.
Почуяв этот запах, режущий ноздри, Халид не вздрогнул только потому, что и сам сейчас был не совсем человеком. Песчанка зеринге, что свернулась в глубине его души, смотрела и слушала. Тот, кого она прекрасно помнила, смеялся вместе с остальными громко, искренне и весело. Халида едва не замутило, так это было похоже на то, что случилось восемь лет назад. Но он дождался, пока ему передадут кувшин, сделал несколько глотков недурного вина, смыв привкус крови во рту, и тоже улыбнулся довольному жизнью откормленному телку, еще не знающему, что нож уже наточен.
ГЛАВА 11. Сети золотые и темные
Фарис был уверен, что не заснет всю ночь: как можно спать, если рядом бродит убийца?! И пусть Раэн говорит, что поставил чародейские ловушки, сабля все-таки вернее. Не зря старики рассказывают, что даже злые духи боятся стали, если та никогда не была осквернена предательским ударом.
В своей сабле, выкованной для него дедом, Фарис был уверен свято, но вот беда – ее сорвали вместе с поясом. Где-то она теперь? Хорошо, если вернули матери, пожалели вдову, которой нелегко будет купить оружие младшему сыну… А ведь могли сломать и отдать на перековку хромому Батаю, что стал местным кузнецом после смерти старого ир-Джейхана. И превратится его светлая красавица в мотыгу или петли для засова…
Усилием воли он отогнал зло царапнувшую сердце тоску и с сожалением подумал, что вернется мерзавец – а драться-то и нечем. Не с деревяшкой же на него выходить?! Но вот что он точно может сделать, так это покараулить, чтобы их с Раэном больше не застали врасплох. Ночь морозная, снег непременно захрустит под шагами, да и темную тень на нем будет отлично видно. Кстати, что это мелькнуло? Ветви качнулись… А вот потянулась к Фарису прямо через окно морда Серого – странно, что ему здесь делать? Фарис почесал жеребца, погладил, тот фыркнул, выпрашивая яблоко, но яблок нет – предзимье…
Серый, словно поняв это, исчез, и вокруг Фариса закружилась метель, но почему-то не белая, а разноцветная и сладко пахнущая. Он закрыл глаза, в которые лезли то ли теплые снежинки, то ли облетающий вишневый цвет, и решил, что полежит совсем немного, дав зрению отдых для большей зоркости, а потом станет всю ночь сторожить… Покачнулся на постели, превратившейся вдруг в огромный стог сена, упругий, душистый…
И очнулся уже утром!
Растерянно сел в постели, сообразив, что позорно заснул, покосился на Раэна, который устроился в кресле возле очага. Благодарение всем богам, особенно Дарише Воителю, что хотя бы не похвалился умением стоять на карауле – вот позору было бы! И ведь раньше действительно не считал это за труд. Сколько раз приходилось то стеречь коней от степняков, то выслеживать волков, что пришли резать отару… Никогда не засыпал! Уж не Раэна ли это штучки?
Поднявшись и быстро умывшись, он подкинул в уже горящий очаг дров и поставил на огонь сковороду. Разогреть вчерашнюю ячменную кашу на топленом жиру, добавить куски копченой курицы, покрошить пару зубчиков чеснока… И вроде нехитрая снедь, а пахнет на весь дом, да и на вкус – объеденье!
Помешивая кашу с мясом, Фарис покосился на Раэна, занятого чем-то странным. Перед целителем на полу стояла глиняная миска, в которую он строгал ножом древко стрелы. Той самой, вчерашней, со срезанным клеймом. В миске уже виднелась горка стружек, несколько наконечников и мелко покрошенные перья. Еще одна стрела лежала рядом.
– Что ты делаешь? – не выдержал Фарис, когда Раэн взял последнюю стрелу и ловко содрал с нее наконечник ножом, бросив его в миску.
– Что? А-а-а… – чуть удивленно протянул целитель, поднимая голову, словно только что увидел Фариса. – Ну, как бы тебе объяснить… – Не переставая строгать стрелу, он посмотрел на нее и вздохнул: – Я бы сказал, что делаю магический маяк, но это будет еще непонятнее, чем настоящее объяснение. Хм… Ты ведь знаешь, что у каждой вещи есть запах? Он может быть слабым, и люди его не чувствуют, зато собаки отлично различают. Дай собаке понюхать вещь, принадлежавшую вору, и она пойдет по следу…
– Это все знают, – перебил Фарис.
К его обиде за вчерашнее прибавилась новая – целитель разговаривал с ним, как с несмышленым ребенком!
– Ну, тогда и остальное поймешь, – невозмутимо согласился Раэн. – Эти стрелы несут отпечаток души того, кто их держал в руках. Мой, конечно, тоже – я ведь их ловил. Но он слабый, и его можно удалить, если знать как. А вот хозяину они принадлежали гораздо дольше, причем он их накладывал на тетиву с ясным намерением убить, а оружие очень чутко к подобным мыслям и стремлениям.
Фарис понятливо кивнул, уже даже не обижаясь. Конечно, у оружия есть душа, это любому мальчишке известно. А раз есть душа, значит, оно может понять своего хозяина. И снова сердце резанула тоска по сабле, которую он отогнал, вслушиваясь в голос Раэна.
– Вот я и хочу использовать отпечаток, оставленный на них вчерашним гостем, – продолжил тот. – Связать магический запах его сущности с тем, что сделаю из этих стрел. – Покосился на Фариса, усмехнулся и успокоил: – Сейчас увидишь все сам, а то ведь начну рассказывать – так не поверишь.
Дорезав последнюю стрелу вместе с перьями, он поставил миску на угли очага, коснулся огня кончиками пальцев и что-то прошептал ему просительным ласковым голосом.
И огонь отозвался! Вспыхнув, ровное пламя окружило миску, но внутрь, на деревянную труху и перья, не кинулось. Языки огня сплелись поверх миски и ее содержимого, образуя сначала купол, затем огненный шар. Огонь загудел так мощно, словно обитал не в простом домашнем очаге, а в кузнечной печи, по кухне разнесся хорошо знакомый Фарису резкий запах кузницы…