– …что же ты молчишь, не знаешь сам? – презрительно спросила Маша. – Так-то. А всё туда же – любовь… Знаешь, что…
– Что?
– Ничего, налей мне водки.
Уничтожив горку мяса, Трезор наложил себе салатов, подцепил вилкой окорочок, и, поразмыслив, присовокупил к набранной снеди корейку. Тем временем Второв рассказывал анекдот.
– Старый пидор соблазняет юношу. Кое-как уговорив, присунул. Мальчик взвыл от боли. Пидор ему: терпи, ты же мужик…
– Второв! – возмутилась Алина.
– Ай, молчи, женщина! – отмахнулся он.
– Я считаю так, – разглагольствовал Гордеев, наливая себе водку в высокий винный бокал, – семья – это главное. Ради неё я готов на всё. Для меня семья – это папка, мамка, сеструха, доча, и…
Тут он повернулся к жене.
– … эта Клава. Можно предать Родину, семью – никогда. Семья – это самая главная ценность. Нет другой истины.
Гордеев, обожавший вести глубокомысленный трёп, оседлал своего любимого конька. Да, по-прежнему не оставалось такой проблемы, мимо которой Гордеев прошёл бы равнодушно. Слушая его, и наблюдая за его поступками, становилось ясно, что собой представляет человек, живущий в мыслях явно не здесь и не сейчас.
Маша скривила губы, и, подавляя усмешку, обронила:
– Ах, семья…
– Истина непостоянна, – сентенциозно заметил Аркадий. – Постоянны лишь страсти людей. И одинаков в мире хаос, где всего много, а многого слишком мало.
И, отпив вина, продолжил с Ренатом прерванное обсуждение мест, где можно познакомиться с девушками. Алина, подсев к Маше, защебетала:
– Второв сделал из меня цех по разведению детей, он, видите ли, хочет второго ребёнка. А я бы хотела… я бы хотела куда-нибудь устроиться. Хочу поглотиться в работу. Я так устала сидеть дома! Знаешь, сейчас развелось столько представительств иностранных фармацевтических фирм, с ума сойти. Туда берут всех подряд, было бы медицинское образование. Вот Гордеев, что он сделал такого, чтобы устроиться на «Яманучи»?
– Он – ничего. Зато его жена – всё, – небрежно ответила Маша и выпила залпом рюмку водки.
Второв рассказывал Трезору, как продулся в казино.
– У меня собирается карэ. Офигительно! Я сгребаю все, ставлю на кон все фишки. Тут, мазафака, вылез какой-то рябоконь, и уделал всех, как мальчишек.
– И адвокат?
– Адвокат, и даже Першин – все в глубокой заднице!
– Ебучий случай. И что, этот фильдеперсовый игрок, так просто скрылся в пампасах с выигрышем?
– Забрал все фишки и ушёл.
– А что за казино?
– «Фараон».
– Странно. Надо разузнать.
Отодвинув пустую тарелку, Трезор вытер рот салфеткой, и, поглаживая живот, умиротворённо произнёс:
– Ну, всё, теперь могу терпеть наравне с голодными. Пойдём на улицу, подышим свежим воздухом.
Андрей присоединился к Трезору и Второву.
Ночь сомкнула свои чёрные крылья над городом. Холодно мерцали звёзды. Поздняя луна холодными бликами расплескалась по Волге, качалась по каменным стенам. В сгустившейся мгле утонуло всё вокруг – огромное цилиндрическое здание музея-панорамы Сталинградской битвы, разрушенная немцами мельница, – здание-памятник времён Великой Отечественной войны, другие памятники – советские самолёты, гаубицы, танки, выстроившиеся вокруг комплекса. Глухой рокот города доносился со стороны проспекта Ленина.
Возле входа стояла машина с милицейскими номерами, из-за приоткрытой двери доносился треск рации. Мимо прошмыгнул неприметный гражданин с казённой физиономией уставшего оперативника.
– Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать, – сказал Второв, поёживаясь.
– Завтра похолодание, – сообщил Андрей.
Трезор, закуривая, вальяжно произнёс:
– Синоптик, всегда всё знает.
– Двадцать четыре года это знаю. Шестого ноября ещё тепло, а седьмого – уже заморозки.
Неслышно подобралась Маша, обняла Андрея сзади.
– Ты не простудишься, малыш?
– Как там, Вадик, твои взаимозачёты? – спросил Андрей.
– Работаем, дружище. Парилка жуткая, летом планируется выкуп госпакета акций, будем рубить капусту на аренде. А ты как с этим гуманоидом?
– А что гуманоид – парадоксально удачлив и эффективен. Подогнал реальную тему, сто процентов чистыми.
– Что… Сто процентов…
– Это в среднем, бывает и больше.
– Сто процентов, Вадим, – вмешался Трезор. – Они объезжают гинекологические базы и триппер-холлы, развозят таблетки, и получают прибыль. Нате из-под кровати сто процентов грёбаной прибыли на чужих жидомасонских деньгах. Это тебе не мелочь по карманам тырить.
– Кстати, ты в курсе, что Брук, сын Иуды, заказал своего лепшего кореша Фиму? – обратился он к Андрею.
– Ефима, компаньона? Что за братоубийственный сионизм. Метнув окурок в милицейскую машину, Трезор повёл своими могучими плечами.
– Компаньона-Фиму заказал, Андрей. Иудейского брата по разуму.
– Средоточие коварства. Дальше-то что?
– Фима не знает про наш договор. Брук попросил меня в счёт ежемесячной оплаты нахлобучить Фиму… типа не до смерти, а чтоб утратил работоспособность…
– …и не появлялся на фирме, – продолжил Андрей, сразу уловивший смысл иудейской проделки. – Брук не знал, куда списать три тысячи долларов, которые он нам платит, и решил избавиться от Фимы, а заодно прибрать к рукам контору. Так всё было?
– Да, завладеть всей этой фармацевтией, долбанной аптечной кормушкой.
– Ну, и как ты поступил?
И Трезор рассказал, как. Видя, что перед ним лох, он и прокатил его, как лоха пробитого. Согласившись отметелить Фиму «до потери трудоспособности», Трезор сказал Бруку, что в назначенный день выйдет на дело со своим напарником. После этого наутро он приехал к Бруку домой, изобразил панику, и сообщил, что минувшим вечером они подкараулили Фиму у подъезда, избили до полусмерти, тут, откуда ни возьмись, появилась милиция, Трезору удалось скрыться, напарника повязали, и теперь требуется полторы тысячи американских рублей, чтобы его вызволить. Самое интересное – Трезор сообщил Бруку, что ошиблись, избили не того, и сказал это так неубедительно, что самому стало неловко. Илья Брук, не поморщившись, выдал деньги, и эти средства пойдут на карман помимо ежемесячной оплаты, как чистая прибыль.
– Где вы находите таких лохов, ребята? – поинтересовался Второв.
– Это ты лохов разводишь, – оскорбился Трезор. – А мы работаем с потными лицами, это тебе не пульки из говна лепить.
И рассказал, что было дальше. Бруку нужен результат, поэтому придумана следующая история. В город якобы специально для выполнения заказа приехали «коллеги из Москвы», солнцевские, и Брука зарядили ещё на две тысячи долларов.
– А если он и это схавает? – спросил Андрей.
– Ну, не знаю… Придётся поработать. Приятно ежели, клиенты вежливы. Заряжу пять штук.
– А что пять штук… Дальше-то что?
– Придётся поработать, друг.
– Сам, что ли?
– Э-э, Разгон, какой непонятливый сегодня. Зачем сам, есть одни демоны. Сработаем не за пять… а за шесть. Штуку положим себе на карман.
– Поставим Фиму на мёртвый якорь?
– Желание клиента – закон.
Андрей почувствовал, как Машины пальцы заскользили ниже пояса. Он зажмурился от приятного возбуждения.
– Знаете, мальчики…
Она высвободила руки.
– Доиграетесь, Брук вас всех закажет.
Открыв глаза, Андрей обернулся. Второв и Трезор вопросительно уставились на Машу.
– Возьмите с него воздух, шлепните их обоих, и заберите фирму, если это реальная тема, а не фуфлогон. И все дела.
Сказав это, она развернулась и направилась в кафе. Андрей залюбовался её талией, изгибом бёдер.
– Андрюха – шустрый чувак, – сказал Второв, проследив взглядом за Машей, спускавшейся по лестнице. – Шпилит обеих, а женится в итоге на Мариам, восточной красавице, райской мечте воина Аллаха.
– Не только их обеих, – глубокомысленно изрёк Трезор. – Оно и правильно, – нет такой бабы, которая одна достойна быть. Холодно, едрён батон, пойдём вовнутрь. Show must go on.
Все уже танцевали. Горячие, как электроплитка, треки, разрывали танцпол на куски.
В бетонном бункере разлились бесконечные сплетения электрогитары, космическая ритм-секция, в сопровождении монстроидального вокала, синтезатора и альт-саксофона, как ветер, стремительно набирающие скорость, неумолимо предвещающие мощнейший ураган стихийной импровизации. Этого энергетического коктейля хватило бы не только горстке танцующих, но и целому стадиону, набитому под завязку. Отличная фоновая музыка для энергозатратных занятий подвыпивших людей, умеющих прыгать. Гордеев скакал козлом, время от времени хватая свою Клаву и кружа её. Между делом она продемонстрировала всем, что умеет многое, в том числе засовывать в рот кулак.
Когда все выдохлись, и движения стали ленивые, замедленные, заиграла медленная музыка. Андрей пригласил Машу на танец, она как бы нехотя согласилась.
Звучала лиричная песня, в которой вокал певицы с необычным, шоколадно-обкуренным тембром голоса, был окутан, словно пледом, мажорными переливами пианино, мягкими звуками гитары и электронно-симфоническими аранжировками.
– Ну и как тебе с прошмондовкой, нормально отдыхается? – спросила Маша.
– Прекрати, – строго сказал Андрей. – Мне казалось, мы понимаем друг друга.
– Я раньше тоже так думала. Теперь я оценила глубину недопонимания.
Она танцевала, обняв его шею, её густые кудри, подхваченные черной заколкой, блестели крылом ночи. Посмотрев ему в глаза, Маша сказала:
– А мне всё равно. Любишь, не любишь, мой ты мужик или чужой, – плевать! Буду прошмондовкой до конца. Пусть цельность натуры будет единственным моим достоинством.
– Если уж ты устроила вечер воспоминаний, вспомни что-нибудь хорошее, и смени гнев на милость. Это твоё платье, ты в нём очень сексуально выглядишь. Когда ты заходила с улицы в кафе, я посмотрел тебе вслед, и мне захотелось догнать тебя, разорвать платье, и овладеть тобой прямо на лестнице.
– Уже поздно, пора закругляться. Нам надо много сделать до утра. Догадываешься, чем будешь заниматься? Бегать за цветами после каждого захода, как в ту ночь, когда ты любил меня по-настоящему.