Примечательно, что Гордеев ушёл от жены не после этого разоблачения, а месяцем позже, после столкновения с Киселёвым.
Гордеев объявился в конце отпущенной ему недели и предложил съездить с ним в Саратов. Там, мол, и разберёмся. Андрей согласился, – ему нужно было туда по работе. Выехали на двух машинах. Гордеев ехал впереди. Когда проехали Камышин, он остановился, вышел из машины, махнул рукой, мол, выходи. Готовый ко всему, Андрей подошёл к нему, и тот сказал: «Моя жена – шаболка, она спит с Киселёвым. Ещё со школы». И вернулся в машину.
Через несколько километров Гордеев снова остановился. На этот раз он сказал: «Она ещё и с Второвым трахается».
Проехав какое-то время, он сделал ещё одну остановку, – чтобы спросить у Андрея, не спит ли он с его женой. Выслушав длинную эмоциональную тираду в свой адрес, вернулся в машину, и поехал дальше.
Андрей ехал медленно – трасса Волгоград-Саратов всегда была плохой. Гордеев же гнал по кочкам, как по автобану, и вскоре скрылся за горизонтом. Андрей не удивился, когда через некоторое время настиг его. Гордеев стоял на обочине и махал руками.
«Факмоймозг, что на этот раз?» – выругался Андрей.
Гордеев подозрительно спросил товарища, почему тот так медленно едет. Может, это ловушка. Известно ведь, что Глеба Гордеева хотят убить. Не дослушав, Андрей заявил, что больше останавливаться не будет, и плавно тронулся. Вдогонку Гордеев сказал, что будет ждать у гостиницы «Словакия». Его служебная «шестёрка» рванула с места, подняв облако пыли, и, подпрыгивая на ухабах, понеслась по дороге, напоминавшей стиральную доску.
Когда Андрей увидел Гордеева у гостиницы «Словакия», тот, по обыкновению, попивал коньяк прямо из горла. Он заявил, что им прямо сейчас надо куда-то подорваться. Нет, селиться – потом, сейчас надо ехать в какое-то место, где всё сразу станет ясно. Андрей хмуро сказал, что отмотал четыреста километров не для того, чтобы снова выслушивать неупорядоченный бред, напомнил про Кунсткамеру, и нехотя согласился выдвинуться в это таинственное место.
Когда отъехали, Гордеев оглядел мутным взглядом салон машины, поинтересовался, нет ли тут микрофонов, и попросил листок бумаги с ручкой. Уже привыкший к этим странностям, Андрей вынул из портфеля ежедневник, ручку, и передал ему. Тот, сделав большой глоток, что-то написал, и протянул ежедневник – на, посмотри.
Андрей прочитал: «Сукой будешь, если не позаботишься о моей дочери». Перед глазами замелькали живописные картины – Гордеев бросается с моста в Волгу, Гордеев выпрыгивает из окна гостиничной высотки…
– Отличная идея, могу посодействовать. Одна маленькая просьба: не уноси с собой все секреты – имеется в виду информация о деньгах и о товаре.
Гордеев забрал блокнот, и, полный глубокой внутренней обреченности, начертал следующую надпись: «За мной следят спецслужбы. Меня хотят убить».
Откинувшись на спинку сиденья, Андрей залился смехом:
– Кому ты нужен, поросячий нос?
В блокноте появилась новая надпись: «Не смейся, всё очень серьёзно».
Андрей уже высматривал, куда бы нанести чувствительный удар, но, заметив порожнюю бутылку, передумал. Нетрезвый, психически нездоровый, глубоко дефектный товарищ, ну какие могут быть с ним беседы. Да ещё этот его невкусный запах. По-прежнему невозможно было находиться рядом с Гордеевым без сильнейшего обострения обонятельного восприятия, граничащего с нарушением работы центров высшей нервной деятельности.
Андрей остановил машину у обочины.
– Не желаешь проветриться? Кстати, оживленная трасса, можешь выбрать себе подходящий автомобиль, и броситься под колеса.
Гордеев открыл дверь, вывалился из машины, и отправился пугать народ.
Его физические движения находились в неразрывном единстве с его душевной жизнью. А душевный мир стоял в непримиримом разладе с внешним миром. Уйдя в страну подземной радуги и летящих в небо кроликов, он предоставил компаньону самому разбираться в суровых реалиях. В итоге от неразберихи во взаиморасчетах («загуляло» пять тысяч долларов) пострадал «Фармбизнес» – Андрей с Глебом свои деньги не вкладывали, товар брался на реализацию. А Брук, которому помогли отвестись от обвинений в убийстве компаньона, а также в силу специфики самих взаимоотношений с ним, посчитал разумным молча списать убытки. Андрей и Трезор были из тех, кто сами приходят и сами уходят, когда считают нужным, поэтому не приходилось сомневаться в лояльности хозяина «Фармбизнеса».
Андрей потерял бизнес. Второв что-то говорил о поставках медикаментов бюджетным клиникам, обещал крупный заработок, твердил, что «привлечёт к делу». По опыту было известно, кому достанется крупный, а кому мелкий заработок. На него надежды никакой. Трезор был недоволен тем, что схема с «Фармбизнесом» оказалась недолговечной, и новых тем уже не предлагал.
В середине июня позвонил Краснов и сообщил, что руководство «Эльсинора» планирует направить запрос в некую консалтинговую фирму, у которой имеется база данных по всем сотрудникам иностранных компаний. Оказалось, что все фармацевтические фирмы договорились предоставлять друг другу данные по своим работникам, и создать единый информационный банк, – для эффективной работы своих HR-служб. В ходе беседы Краснов деликатно намекнул, что известно о случаях, когда люди работают сразу на нескольких фирмах.
После этого предупреждения Андрей отправил по факсу два заявления об увольнении – в «Шеринг АГ» и «Дэву-Фарм». Остался один только «Эльсинор». Но это донор, а у доноров есть одно неприятное свойство – они кончаются. Кольцо сужалось, пространство для манёвра резко ограничивалось. Дым и то весомее, чем результативность последних девяти месяцев работы.
«Нет ничего хуже, чем отсутствие выбора», – вспомнил Андрей слова Рената.
Наблюдая за чужими успехами, он злился, что все большие дороги в жизни забиты шумной, жестикулирующей, враждебной ему толпой. Всюду он видел отталкивающих его быстрых, юрких людей с блестящими тёмными глазами, ловких и опытных, снисходительно усмехающихся в его сторону. Казалось, что удача тянется к длинномордым, темноглазым, сутулым и узкоплечим, к дегенератам. Малокровный Брук, малоумный Шавликов, макроцефальный Синельников, и даже малахольный Фурман – всем им сопутствовал успех. А его благородная и суровая фигура бесцеремонно отброшена на задворки. Будущее неясно.
Глава 107
Свадьба состоялась в начале июля. Позади остались приготовления, покупка всего необходимого, ремонт в трёхкомнатной квартире в Ворошиловском районе, предоставленной Ревазом, отцом Мариам. Эти заботы отвлекли мысли от всего остального. А разгоревшееся желание не знало ни сна, ни покоя.
Перед глазами запрыгали люди, магазины, машины, наряды, подарки, цветы и шампанское; всё стремительно завертелось, образовав один пёстрый поток.
Утром жених выкупал невесту. Друзья жениха настойчиво сбивали цену, подружки невесты торговались, как продавщицы зелени. После выкупа состоялись посиделки с конфетами и шампанским. После этого отправились в ЗАГС.
Когда были произнесены торжественные слова «согласны ли вы взять в жёны…», и прозвучало имя невесты, Андрей обернулся, и, увидев её родителей, невольно вздрогнул, вспомнив Катин упрёк:
«Ты что, дружочек, захотел жениться на кавказской девушке? Они покладисты, хорошо готовят, и воспитаны в приличных домах как раз для счастливой семейной жизни».
Произнося «да, согласен», он понял, что всё происходившее с ним после объяснения с Мариам в ресторане «Август» было словно предуготовлено свыше, остановить события уже было невозможно.
Они вышли из ЗАГСа мужем и женой, и отправились к родителям Андрея, оттуда, после традиционных посиделок – к Вечному огню на Площадь Павших Борцов, далее – на Мамаев Курган. Затем процессия машин направилась к ресторану гостиницы «Турист».
Молодые на входе встречали гостей, принимали подарки. Сочли пошлым обычай, при котором подарки вручаются во время произнесения тоста, – доверенные от обеих сторон объявляют во всеуслышание, кто сколько подарил, и складывают деньги в специальную тару. Какой-то парад тщеславия. Понятно, что в такой день без подарка только лягушки путешествуют, но, мало ли, у кого какие возможности.
Мариам, ослепительно красивая в свадебном наряде, заставила гостей щуриться, словно от солнца. Она выглядела божественно – гордая осанка, мягкая улыбка, светящиеся счастьем глаза. А её радостное настроение, казалось, отражалось, как в прозрачной воде, в лицах многочисленных гостей.
Стол, за которым посадили молодых, их свидетелей и друзей, находился по центру зала у окна. Напротив стола освободили место для танцев и выступлений, столы для гостей были расставлены в произвольном порядке по правую и левую стороны.
Произносились тосты за молодых, за их родителей, за любовь, за скорейшее прибавление в семействе. Прозвучало взволнованное восхваление красоты невесты. В сравнениях плескалась горная вода, цвели недосягаемые цветы, взлетали предвещавшие бурю птицы. Теплые искренние пожелания, словно фимиамом, окуривали душу. Стоило одному произнести мудрое изречение, зал подхватывал, и мудрых истин было сказано столько, что ими можно было научить жить всю страну. Кто-то произнёс изречение из евангелия, и тут же их было высыпано столько, что хватило бы на три собора. Тамада попросил гостей оказать внимание многочисленным яствам.
Вспененными водопадами из уст тамады стали низвергаться восхваления многочисленных достоинств молодого мужа, мудрости родителей, отзывчивости родственников, преданности друзей. Да пребудет над мужем и женой улыбка бирюзового неба; да расцветут цветы дружбы и взаимного доверия между семьями, собравшимися за этим столом!
Поначалу ели и пили степенно, но по мере освобождения бутылок, графинов, подносов, блюд, тарелок и салатниц, все веселели, чаще взлетало над столами:
– Горько!!!
– Пей до дна, пей до дна!
Вино разливали по бокалам и подавали так, как воду при тушении пожара. За здоровье молодых предлагалось выпить до дна не один, а сразу два бокала. Кто-то умудрился выпить сразу три. А над головами гостей продолжали плыть блюда с чахохбили, сациви, свиной корейкой, бараниной, соусами, острыми приправами.