Гневаясь на собственную мягкотелость, Зарек взглядом разнес кувшин в мелкую глиняную пыль. Отряхнул штаны. Затем достал МРЗ-плеер, надел наушники, включил на полную громкость любимую песню — «Hair of the dog» группы «Nazareth».
И стал ждать, когда Оруженосец Майк, подкупленный Дионисом, откроет окна и впустит в вертолет потоки смертоносного света.
Тартар
Здесь не было ничего, кроме ледяного холода, и тьмы, и пронзительных криков. До боли вглядываясь во тьму, Стиккс различал лишь призрачные огоньки чьих-то глаз — полных отчаяния от того, что они еще способны были разглядеть.
Кто здесь? Протягивая руки, он чувствовал лишь холод выщербленных каменных стен. Держась за них, Стиккс обошел свою тюрьму. Он был заточен в крошечной каморке — здесь он не смог бы даже лечь, вытянувшись во весь рост.
Вдруг перед глазами у него что-то сверкнуло. Постепенно тьма побледнела, уступив место новому образу: перед ним стояла хрупкая рыжеволосая девушка, с прекрасным бледным лицом и пронзительными зелеными глазами богини. В руках она держала старинную масляную лампу. Стиккс сразу ее узнал.
Мними, богиня памяти, — бесчисленное множество раз он видел ее изображение в храмах и на свитках.
— Где я? — спросил он.
— В Тартаре, — прошелестел ее нежный голос, похожий на тонкий перезвон сосулек на ветру.
Стиккс задохнулся от ярости. Тартар? Угрюмый мир, где Аид пытает души злодеев и грешников? Что он здесь делает?
Ведь много эпох назад, погибнув в первый раз, он отправился в античный рай — на Елисейские поля!
— Мне здесь не место!
— А где тебе место? — спокойно спросила она.
— Я должен быть вместе с моей семьей.
В ее зеленых глазах блеснула печаль.
— Все твои родные уже прошли перерождение. Из твоей семьи остался только брат.
— Он мне не брат! И никогда не был братом!
Мними склонила голову, словно прислушиваясь к какому-то далекому звуку.
— Странно. Сам Ашерон никогда так не думал. Как бы ты ни ненавидел его, — он не отвечал тебе тем же.
— Какое мне дело до его чувств?
Богиня замерла, словно прислушиваясь к его мыслям. Как будто знала его лучше, чем он сам себя знал.
— Да, верно, — с легким удивлением отметила она. — Тебе до его чувств дела нет. И все же ты его ненавидишь.
Честно говоря, я не понимаю тебя, Стиккс. Ты получил во владения Исчезающий Остров — мирный и прекрасный, не уступающий самим Елисейским полям. Там у тебя были друзья, роскошная и беспечальная жизнь, все, чего только можно пожелать. И что же? Все эти столетия ты ненавидел Ашерона, мечтал ему отомстить и строил против него заговоры. Я посылала тебе счастливые воспоминания о твоем родном доме, о семье, о мирном, полном радости детстве, но и этими воспоминаниями ты лишь разжигал и подогревал свою ненависть.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что я сам в чем-то виноват? Это он отнял у меня все! Все надежды, все, что я любил! Из-за него погибла и наша семья, и мое царство. И моя собственная жизнь оборвалась из-за него!
— Это не так, — мягко ответила Мними. — Ты можешь лгать себе, Стиккс, но меня не ты обманешь. Это ты предал брата — ты и твой отец. Вы боялись Ашерона, и страх ослепил вас. Своими собственными делами вы обрекли на бесконечные страдания и его, и себя.
— Но Ашерон — само зло во плоти! Он нечист, он оскверняет все, к чему прикасается!
Не сводя с него пронзительного взгляда, богиня поправила пальцами огонь в лампе — и он странно замерцал, бросая на стены его тюрьмы причудливые отсветы.
— В этом и заключается суть памяти: люди никогда не видят реальность такой, какая она есть. Они воспринимают мир сквозь призму собственных предрассудков, влечений, страхов и самооправданий. Вот так и ты — во всем винишь брата, не зная, каково приходилось ему.
Мними положила руку ему на плечо, и ее прикосновение обожгло Стиккса. Голос ее понизился, стал вкрадчивым и зловещим:
— Я принесла тебе свой самый драгоценный дар, Стикс, — дар понимания. Теперь ты наконец поймешь...
Стиккс хотел отстраниться, но не смог.
Обжигающее прикосновение Мними лишило его способности двигаться.
Он стремительно проваливался в прошлое.
Миг — и он оказался в царских покоях. На позолоченной кровати распростерлась его красавица мать: она изнемогала, лицо ее посерело, и служанка, стоя у изголовья, вытирала пот с ее лба. Но никогда Стиккс не видел у нее такого счастливого лица.
Спальня была наполнена придворными. У постели стоял царь, его отец, вместе с первыми лицами государства. Окна были распахнуты, и с моря доносился легкий прохладный ветерок.
— Еще один чудесный мальчик! — радостно объявила повитуха, заворачивая новорожденного в одеяльце.
Послышался радостный шум, смех, поздравления.
— Клянусь нежными руками Аполлими, Аара, ты сделала меня счастливейшим из людей! — воскликнул отец. — Два будущих царя для двух наших островов — разве это не прекрасно?
Тихо смеясь, мать наблюдала, как повитуха обмывает ее первенца.
В этот миг Стиккс понял страшную правду, темную тайну, скрытую от него отцом при жизни.
Он не был первенцем. Первым появился на свет Ашерон.
Переместившись в сознание младенца-Ашерона, Стиккс жмурился от яркого света и пытался вдохнуть. Наконец ему это удалось, он открыл глаза... и услышал вокруг себя тревожные восклицания.
— Помилуй, Зевс! Государь, государыня! Этот ребенок родился уродом!
Мать подняла голову, с тревогой посмотрев на него:
— Что с ним?
Повитуха отдала младенца матери, уже поднесшей второго сына к груди.
Ребенок испуганно хныкал. Он чувствовал вокруг себя тревогу и страх, но не понимал, что происходит. Беспомощный и растерянный, он потянулся к брату, с которым все эти месяцы делил материнское чрево. Пока брат рядом — все хорошо...
Но мать не позволила ему обнять брата — наоборот, отодвинула его подальше.
— Не может быть! — со слезами в голосе воскликнула она. — Он слепой!
— Нет, государыня, он не слепой. — Из толпы вышла престарелая жрица в белых одеяниях, богато расшитых золотом, с золотым венцом на редеющих седых волосах. — Он послан вам богами.
— Что это значит? — гневно воскликнул царь. — Ты была мне неверна? — обвинил он Аару.
— Клянусь, никогда!
— Тогда что произошло? Ведь все мы видели, что это дитя вышло из твоего лона!
Все, кто был в спальне, устремили взгляды на жрицу, а она неотрывно смотрела на крохотного младенца, горько плачущего, ждущего, чтобы кто-нибудь взял его на руки, обогрел и приласкал. Он жаждал утешения и любви.
— Это дитя станет Разрушителем. — Ее звучный голос прогремел под сводами спальни, как колокол. — Многие встретят смерть от его руки. Даже боги не смогут избежать его гнева.
— Тогда убьем его! — и царь кивнул стражнику.
Страж выхватил меч, но жрица остановила его повелительным жестом руки.
— Нет! Убив это дитя, государь, ты покончишь и со своим вторым сыном. Их жизненные силы сплетены воедино. Такова воля богов: ты должен принять его в свой дом и вырастить его.
А младенец продолжал горько плакать, не понимая, что происходит: чего так испугались все вокруг, почему никто не возьмет его на руки и не поднесет к теплой материнской груди.
— Я не стану растить чудовище! — воскликнул царь.
— У тебя нет выбора. — Жрица взяла младенца и протянула его царице. — Государыня, этот ребенок — плоть от твоей плоти. Он твой сын.
Ребенок завопил еще громче и потянулся к матери. Но царица, содрогнувшись, отпрянула и еще крепче прижала к себе второго сына.
— Я не стану кормить это грудью. Я к этому близко не подойду! Унесите его прочь с моих глаз!
Жрица протянула младенца отцу.
— А ты, государь? Признаешь ли это дитя? Дашь ли ему имя?
— Никогда. Это не мой сын.
С глубоким вздохом жрица подняла ребенка и показала его всем собравшимся. Она держала младенца, как куклу, — холодно и бездушно, и не было в ее прикосновении ни сострадания, ни любви.
— Что ж, пусть это дитя зовется Ашероном — по имени подземной реки, реки гнева и скорби. Труден будет его путь, долог и полон скорбей. Он научится давать и отнимать жизнь. Но сам он пройдет свой путь в тягостном одиночестве — вечно ища любви и вечно встречая жестокость.
И затем, взглянув на младенца, изрекла истину, которая преследовала Ашерона всю его долгую жизнь:
— Да смилостивятся над тобой боги, малыш! Ведь никто, кроме них, никогда тебя не пожалеет.
Олимп
Эш приблизился к священному храму Артемиды и силой мысли распахнул огромные двойные двери.
С гордо поднятой головой, сжимая в руке лямки черного замшевого рюкзака, он перешагнул богато украшенный порог и вошел в тронный зал, где Артемида, небрежно раскинувшись на троне, слушала пение и игру на лютне.
Девять пар женских глаз с любопытством воззрились на него.
Затем, не ожидая приказа, восемь служанок подхватили свои вещи и поспешно вышли, как всегда при его появлении. Дверь за ними бесшумно затворилась, и они с Артемидой остались вдвоем.
На миг Эшу вспомнился его первый визит в покои Артемиды на Олимпе. Совсем еще юный, он с восхищением и трепетом взирал на резные мраморные колонны, поддерживающие своды дворца. Они возвышались на двадцать футов, от мраморного пола до золотого купола, искусно расписанного сценами из жизни лесных зверей. В зале была лишь одна стена — с трех других сторон между колоннами виднелось безбрежное голубое небо и проплывающие по нему пушистые облачка.
Сам трон Артемиды был не столько роскошен, сколько удобен: он напоминал огромный шезлонг, при необходимости легко раскладывающийся в кровать; на нем было разбросано множество мягких пухлых подушек с золотым шитьем и кистями.
Лишь двум мужчинам было позволено входить в этот храм: Аполлону, брату-близнецу Артемиды, и Ашерону.
Но от этой чести Эш бы с радостью отказался.
Артемида лежала на боку в непринужденной позе, положив голову на скрещенные руки, покоящиеся на подлокотнике. Она была в простом белом пеплосе, почти не скрывавшем очертаний ее великолепного тела. Сквозь полупрозрачную ткань бесстыдно просвечивали набухшие вишенки сосков. Короткий подол позволял заметить темно-рыжий треугольник между ног.