Когда Грег и его приятели зашебуршались в соседней палатке, я окончательно оставила попытки заснуть. Сначала слышалось лишь смутное бормотание, настолько тихое, что невозможно было различить голоса, но с каждой минутой слова звучали все отчетливее. В конце концов они включили фонарик на максимально низкую яркость. Этого оказалось достаточно, чтобы разглядеть сквозь тонкую стенку их силуэты.
Стараясь не шуметь, я подошла к противоположной стороне палатки. Чем ближе я подходила, тем громче и отчетливее становился шепот.
– …им, – пробормотал Грег. – Мы им ничего не должны.
Мои руки сжались в кулаки. Страх и недоверие, заснувшие на несколько часов, с новой силой поднялись в моей душе. На секунду я пожалела, что не взяла рюкзак с собой в магазин. Тревожная кнопка осталась там, на случай, если ситуация обернется не лучшим образом. Дура ты, Руби, – подумала я. – Дура.
Я беспокоилась не по поводу Грега и его друзей. Даже если у них были ружья, у нас по-прежнему оставался шанс. Но вот попытайся они что-то стащить, пока мы спим, или вызвать подкрепление…
Я замерла на полпути.
Толстяк продул сегодняшнее дежурство.
Проснувшись, он сел, скрестив длинные ноги перед собой, и положил блокнот Зу на колени. Он оказался настолько поглощен разговором, доносящимся из соседней палатки, что даже пропустил мое появление. При виде меня Толстяк чуть не выпрыгнул из штанов.
– Зу? – пискнул он.
– Зу? – удивилась я. Интересное предположение.
Забрав у него блокнот и ручку, я, не глядя, перелистнула страницу.
ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ? – написала я и повернула блокнот. Толстяк закатил глаза, отказываясь отвечать. Я попыталась впихнуть ему ручку, но ничего не вышло.
ДУМАЕШЬ, ОНИ ЧТО-ТО ЗАМЫШЛЯЮТ?
Толстяк тяжело вздохнул, но все же кивнул.
Я ТОЖЕ, – нацарапала я. – ПОЙДЕШЬ СО МНОЙ?
По тому, как поникли плечи Толстяка, я сделала вывод, что он не видел другого выхода. Неслышно поднявшись, он вытер влажные ладони о штаны цвета хаки.
– У меня плохое предчувствие, – сказал Толстяк, когда мы вышли за пределы слышимости. Палатки все еще оставались в поле нашего зрения, но нас там уже не было. – По поводу этих ребят.
– Думаешь, они хотят нас обокрасть?
– Честно говоря, думаю, они попытаются угнать Бетти.
Воцарилась тишина. Я чувствовала, как скользит по мне взгляд Толстяка, но палатки сейчас беспокоили куда больше.
– Тебе лучше пойти спать, – грубо заметил он и скрестил руки на груди. Мне вдруг показалось, что Толстяк ждет моего ответа. – Что ты вообще здесь делаешь?
– То же, что и ты, полагаю, – ответила я. – Слежу за тем, чтобы никого не обворовали, не избили и не укокошили во сне. Убеждаюсь, что эти ребята действительно такие гады, какими я их себе и представляла.
Толстяк фыркнул и потер лоб. Снова воцарилась тишина, но напряжение как будто ушло из воздуха. Настороженная враждебность, которую мы обычно испытывали друг к другу, сменилась чем-то вроде одобрения. Плечи Толстяка расслабились. Он едва заметно кивнул, и я подошла ближе.
– Заявиться сюда было ужасной глупостью, – пробормотал Толстяк скорее самому себе, чем мне. – Боже…
– Лиам? – спросила я. – Это здесь его вместе с другом схватили СПП?
Толстяк кивнул.
– Он никогда не рассказывал мне историю целиком, но, думаю, они с Филиппом скитались по округе и наткнулись на банду синих. Но вместо того, чтобы принять их в свои ряды, как надеялся Ли, они избили их до полусмерти и забрали все имущество – еду, сумки, семейные фотографии и все такое. Они хотели отсидеться здесь несколько дней, но оказались в настолько плачевной форме, что даже не смогли убежать от скиптрейсеров, когда те заявились.
В горле появился комок.
– Ли считает, что их выдали члены банды, – закончил Тостяк. – Якобы они были в доле со скиптрейсерами.
Я не знала, что на это сказать. Мысль о том, что кто-то из нас способен обратиться против собрата, приводила меня в ярость. Хотелось рвать и метать, может, даже превратить стеллаж, около которого мы стояли, в груду металла.
– Я верю Лиаму, – медленно произнесла я. – Он хороший парень, но слишком доверчивый, а у тех ребят оказались не лучшие намерения.
– Точно, – ответил Толстяк. – Он так усердно ищет добро в человеческом сердце, что способен не заметить нож в руках.
– И даже после этого обвиняет в случившемся себя и приносит извинения за то, что оказался такой привлекательной жертвой.
Именно это и смущало меня в Лиаме больше всего: если ему хотелось быть доверчивым и добросердечным, нужно было податься в бойскауты. Для того, кто пережил столько смертей и мучений, такое сочетание было весьма необычным. Но Лиам почему-то до сих пор верил, что внутреннее и внешнее в человеке – одно и то же. Это вызывало одновременно и восхищение, и жгучее желание защитить. Видимо, Толстяк испытывал те же чувства.
– Думаю, мы оба знаем, что до совершенства ему еще далеко, сколько бы попыток он ни предпринимал. – Толстяк сел на пол и привалился спиной к пустой полке. – Этот парень никогда не был великим мыслителем. Все быстрей, быстрей, быстрей – делает то, что подсказывает нутро, а потом киснет от чувства вины и жалости к себе, когда дела идут не так, как хотелось бы.
Я кивнула, рассеянно теребя прореху на рукаве, которую заметила только сейчас. Как же я умудрилась взять эту клетчатую рубашку? Из ночного разговора с Зу я поняла, что Лиам винит себя за случившееся во время побега, однако теперь стало ясно, что корни проблемы лежат гораздо глубже.
– Могу зашить тебе попозже. – Толстяк кивнул на порванный рукав. – Только напомни.
– Кто научил тебя вышивать? – спросила я. По-видимому, это был неправильный вопрос. Толстяк резко выпрямился, словно я сунула ему за воротник кусочек льда.
– Я не умею вышивать, – выпалил он. – Я умею зашивать. Вышивают ради красоты, зашивают – чтобы спасти жизнь. Я бы не стал заниматься этим ради забавы или для развлечения. Это практика.
Толстяк уставился на меня поверх очков, дожидаясь, пока я пойму его слова.
– Отец научил меня зашивать еще до того, как я подался в бега, – в конце концов сказал он. – На всякий случай.
– Твой отец – доктор? – спросила я.
– Травматолог. – Толстяк не пытался скрывать свою гордость. – Один из лучших в округе Вашингтон.
– А чем занимается твоя мама?
– Работала в Департаменте защиты, но после того, как отказалась зарегистрировать меня в базе ОЮИН, слетела с должности. Не знаю, чем она сейчас занимается.
– Да уж, это вам не хухры-мухры, – сказала я.
Толстяк фыркнул, но я видела, что комплимент растопил его сердце.
Минуты тянулись за минутами, и разговор сошел на нет. Я достала блокнот Зу и пролистала его до самого начала. Первые страницы оказались заняты каракулями и набросками, а дальше, лист за листом, тянулись математические задачки и примеры. Почерк Лиама был красивым и аккуратным, и, к моему глубокому удивлению, почерк Зу тоже.
Бетти проехала 118 миль за три часа. Как быстро ехал Ли?
У тебя есть пять «Спикерсов», которые нужно разделить между тремя друзьями. Ты разрезала их пополам. Сколько получит каждый из друзей? Как убедить ворчащего Толстяка, что остатки распределены поровну?
А потом я наткнулась на текст, написанный совершенно другим почерком – грязным и неряшливым. Буквы выглядели темнее, словно автор нажимал на ручку слишком сильно.
Я не знаю, что сказать об этой книге, помимо того, что уже сказано. А рассчитывать на то, что скажу умную вещь, даже боюсь. Джонатан Свифт всегда отдавал особенную дань свободе самовыражения, и на протяжении всей новеллы я, благодарный читатель, поражаться не уставал потрясающей игре слов. Местами она удивительно напоминает «Робинзона Крузо», и могу особенно отметить тот момент, когда герой плывет в Лиллипутию. Думаю, для героя выйти на контакт с лиллипутами было не лучшим решением, но тончайшие пародийные намеки на современную действительность и ужас происходящего впечатляют. Я понял, в чем выражена связь между мечтой и реальностью. Сначала мы встречаем Гулливера юным мечтателем. Ему подавай приключения, он согласен плыть куда угодно ради морского путешествия. И только в ходе развития событий происходит становление его личности. Вот почему мы встретимся с этой книгой в школе и будем так тщательно ее изучать. Если бы меня попросили: «назови лучшее место в книге», я бы выбрал путешествие в Лапуту – потому что это то самое место, где мне действительно очень хотелось бы побывать. Моя голова вечно витает в облаках, и каждодневное изучение математики и философии для меня – предел мечтаний. Пару раз было время, когда казалось, что Свифт перегибает палку в деталях социального строя и я немного скучаю, но те, кто грезит кругосветным путешествием, наверняка останутся довольны. Я же люблю оценивать провокационную литературу с рациональной точки зрения.
– Эмм… – Я показала страницу Толстяку. – Это твое?
– Дай сюда, – выпалил он, протянув руку. Его лицо побелело от страха, ноздри затрепетали. Пальцы дрожали так, будто я напугала его до полусмерти. Я почувствовала укол вины. Толстяк вырвал листок из блокнота.
– Слушай, извини. – Зеленый оттенок его лица вызывал у меня серьезные опасения. – Я не имела в виду ничего такого. Просто хотела поинтересоваться, зачем ты практикуешься в написании эссе, если считаешь, что мы уже никогда не вернемся в школу.
Несколько секунд он просто смотрел на меня с каменным выражением, а затем в его глазах что-то дрогнуло. Толстяк с шумом выдохнул.
– Я практикуюсь не для школы. – Вместо того чтобы убрать листок в портфель, он положил его между нами. – Задолго до… до лагеря родители решили, что за нами следят СПП. Как ты уже знаешь, так оно и было. Они спрятали меня дома у бабушки с дедушкой, а потом – помнишь, я говорил, что Интернет стали проверять? – мы придумали способ обмануть власти. Это случилось в то время, когда на маму начали давить на работе.