– В центре живут только приезжие, – ответила женщина, улыбаясь. Вдруг она указала на что-то за окном: – Смотрите! Гуси! – Карфакс ничего не увидел, и ни ветер, ни уверенный рокот двигателя не дали бы ему услышать даже характерный гомон перелетных птиц. Но Ариэль была сама не своя от радости: – Как чудесно! Гуси ждали меня, чтобы передать свой привет! – воскликнула она. – Ждали нас, – добавила она чуть оправдывающимся тоном и схватила Карфакса за руку. – Гуси – настоящие хозяева этого острова, – произнесла Ариэль с притворной серьезностью. – Но ученые нередко прибывают сюда, чтобы их окольцевать, занести в каталог и от чего-нибудь защитить, поэтому этих птиц уже не так часто застанешь тут.
– Белые поселенцы расставили ловушки для коренных жителей Тасмании – и вскоре истребили их, – заметил Карфакс.
– Но и сами попали в ловушку, – мягко парировала Ариэль. – Вот почему приезжим приходится ютиться в центре острова, а все остальные его земли кажутся им необитаемыми. Вы же заметили? Жилья совсем не видать.
Пока она говорила, холмы расступились, и Карфакс впервые увидел Флотский дом.
С архитектурной точки зрения положение этого отщепенца показалось ему чересчур рискованным. Как и здание парламента в Эдинбурге, спроектированное Иниго Джонсом[31], дом, вероятно, был старше, чем выглядел, – возможно, намного старше, поскольку Карфакс вспомнил, что ничего не знает о постройках на острове. С другой стороны, это могла быть в высшей степени совершенная современная стилизация, обманчиво состаренная соленым морским ветром. Но если и стилизация, то – под какую эпоху? Возможно, под самое начало восемнадцатого века. В любом случае, эти пересуды были порождены вящим удивлением Карфакса от изобретательности, проявленной в сокрытии этого прекрасного обиталища от остального мира. Он видел Комптон-Виньятес[32] – и поразился уединению, смутно похожему на то, что наблюдалось здесь и сейчас; но уединение Флотского дома виделось Карфаксу чем-то более совершенным и завершенным, чудом воображения и изобретательности, чем-то, затрагивающим душу на совершенно ином уровне.
– Как же славно там жить! – воскликнул он с неожиданным для себя энтузиазмом.
Ариэль безмятежно улыбнулась ему и стала заправлять выбившиеся полы рубашки в брюки, готовясь к выходу из машины.
– Никогда прежде не видел столь прекрасной округи, – искренне добавил Карфакс.
Автомобиль мчался по красивой, ровной, желтой дороге, гравий чувственно шуршал под колесами. Ухоженные протяженные лужайки проносились по обе стороны от него, и Карфаксу легко было представить на них чинно прогуливающихся павлинов. Над парадным входом Флотского дома когда-то что-то было выбито – дата, монограмма, герб или энигма; но упадок эпохи – или разрушающаяся современная каменная кладка, одно или другое, – извратили это послание миру до неузнаваемости.
Дверь Карфаксу и Ариэль открыла горничная в элегантном сером шелковом платье.
Хозяйка помедлила на крыльце и сбросила пальто, улегшееся грудой к ее ногам. Она все еще улыбалась своей легкой, безмятежной улыбкой, выглядя удивительно спокойной и счастливой.
– Добро пожаловать во Флотский дом! – сказала она, и что-то в ее особой интонации одновременно и маскировало условность этих слов, и подтрунивало над нею.
– Добро пожаловать домой, госпожа, – произнесла горничная в сером.
Первым впечатлением Карфакса было то, что дом полон людей. Затем он заметил, что эффект создается галереей зеркал, плодящей многочисленные отражения их фигур. Не так уж и много отражающих поверхностей – но умелое их размещение создавало эффект величия и таинственности, чему, очевидно, способствовала конструкция дома. Комнаты самых разнообразных форм и размеров «перетекали» одна в другую, и нигде – ни единой двери! И, поскольку здесь было не сыскать двух помещений, оформленных одинаково, все эти зеркала создавали лабиринт отражений, как-то сосуществовавших, но не зависимых при этом от сбивающей с толку реальности комнат, будто подчиненной совсем другим законам сочетания света и тени. Карфакс обнаружил, что ему редко когда удается точно определить происхождение какого-либо отражения – и его постоянно беспокоило существование двух непохожих домов под одной-единственной крышей, в едином пространстве. Если из этого калейдоскопа «выхватить» одну комнату и изучить отдельно от остальных – она покажется отличающейся идеальными пропорциями и изысканной отделкой; но стоит лишь взглянуть на большую часть целого – и уже совсем нет уверенности в том, уродливо оно или красиво, избыточно или соразмерно. Разум смущен таким загадочным масштабом, голова идет кругом.
Лестница, соединяющая этажи дома, петляла из стороны в сторону, закладывая труднообъяснимые виражи, – и сходилась снова на просторных лестничных клетках, вполне способных вместить многолюдную герцогскую свиту. Карфакс проследовал за горничной в сером в отведенную для него комнату. Поднимаясь, он заметил – того же конструктивного принципа, что использовался при проектировке первого этажа, придерживались и наверху: те же соединенные между собой комнаты без дверей, отличающиеся по размеру, окраске и форме, те же зеркала. Эффект создавался, что и говорить, головокружительный. Карфакс подумал о шахматах, которыми его наставник по богословию пытался заинтересовать его в Оксфорде. Еще он отметил ковер на лестнице – длинная желтая змея вытянулась по центру широкого темно-зеленого пола; узор умудрялся не повторяться ни на одном из витков, и Карфакс, склонный «тонуть» глазами при подобных гипнотических зрелищах, обнаружил, что легко находит вариации… но ни одного точного повтора не усматривает.
На верхнем этаже дома комнаты уже не были взаимосвязаны и без дверей, но расположение помещений и коридоров оставалось сложным и таинственным.
Комната, которую ему предоставили, оказалась неожиданно обычной. Старомодная медная кровать с богатой отделкой первой попадалась на глаза и задавала всей остальной меблировке – громоздкой, некогда, несомненно, дорогой, но едва ли отвечавшей тонкому вкусу – некий тон, кардинально отличавшийся от тона дома. Горничная в сером поставила его сумку, заметила: «Чай будет ждать внизу, сэр, как только вы будете готовы», – и ушла. Карфакс подошел к окну и выглянул наружу.
На подъезде к дому у Карфакса возникло впечатление, будто тот стоит в просторной лощине, взятой в почти идеальное кольцо довольно высокими и крутыми холмами. Прекрасный широкий и пустой вид, раскинувшийся сейчас перед ним, был опьяняющим и величественным; но Карфакс совершенно не мог объяснить, откуда взялось у него прежнее сильное впечатление, будто уединенность дома – нечто уникальное, единственное в своем роде.
Он опустился на колени и поискал в сумке бинокль. Узор ковра снова так и «прыгнул» ему навстречу, раздражая глаз все той же, уже отмеченной на шкуре «змеи», ползущей по лестнице асимметрией на всей своей протяженности, неповторимостью. Нежный глубокий ворс не мог скрыть это несовершенство – или же достоинство? Карфакс попробовал найти объяснение феномену, и вскоре до него дошло, что оба ковра, возможно, являлись частями единого целого… очень большого целого. Убедившись в этой гипотезе, связывавшей ковры со всей суммой его жизненного опыта, он быстро осмотрел вид в свой бинокль с мощным увеличением. Не было ни дома, ни дороги, ни столба, ни даже огороженного поля: только древнее море и соленый воздух. Тут ему снова вспомнились послание Вагнера к барону фон Кёделлю. Эта ясная, пропитанная солнечным светом пустота была тем, в чем больше всего нуждался его разум. Глубоко довольный, он убрал бинокль и спустился к чаю.
Горничная в сером ждала в холле и отвела его в небольшую квадратную гостиную, где Ариэль лежала, растянувшись на диване, с чайным подносом под рукой. Похоже, это помещение занимало угол дома – по центру двух смежных стен были прорезаны окна. Как отметил Карфакс, за ними пейзаж полностью состоял из окрестных холмов.
– Какой красивый дом! – горячо воскликнул Карфакс, беря в руки тост. – Но, полагаю, живя в нем, трудно идти в ногу со временем?
– Нам не нужно платить британские налоги на острове, – ответила она. – И все гораздо дешевле здесь – и качество лучше, да и товаров больше…
– Даже прислуга – дешевле? Вы уж простите мое любопытство, просто я впечатлен красотой вашего жилища. В Англии сейчас нет красивых домов, одни лишь руины, приюты для душевнобольных и казенные учреждения.
– Эти слуги со мной всю жизнь, – расплывчато ответила она. – Не думаю, что их что-то не устраивает.
– Я совершенно уверен, что у них нет причин для недовольства вами. Это место – рай! Абсолютный рай. Разве что – такой уединенный район… Но, полагаю, у вас много гостей, и они приводят с собой собственных слуг?
– Да, люди здесь бывают. Но на англичан они едва ли похожи. – Она налила ему еще одну чашку чая. – Я бы не сказала, что посетителей много… но у людей, гостящих у меня, есть свой резон побывать здесь, и им никогда при этом не бывает скучно.
– Такой огромный дом – и мало посетителей? Я-то думал, он заселен сверху донизу. И все содержится в таком порядке, будто каждая комната только и ожидает возвращения жильца в ближайший, скажем, час… Да и вы сами…
– А что – я? – В ее тоне не было и намека на насмешку.
– Вы не кажетесь мне отшельницей, живущей в одиночестве на глухом краю острова.
– Разве об одиночестве речь заходила? Кроме того – вы же здесь.
– Простите, я и впрямь сглупил. Просто совершенно не привык к тому, чтобы такие обстоятельства – вы, ваш дом, мое присутствие в нем, – сходились для меня.
– Я думаю, это потому, что вы не можете осознать разницу. Я вот осознаю. Вы живете в окружении притязаний других людей – притязаний на ваш труд во времена так называемого мира, и на вашу жизнь во времена войны; на вашу невинность, когда вы «холостяк», и на ваше тело – когда вы «супруг». Вам всегда кто-то говорит, где жить, что делать, какие мысли опасны. И что удивительного в