Определившись с правильным местоположением для дома – при котором солнце освещало бы палисадник через двойное окно, а «лужайка» перед крыльцом, обращенным точно к ведущей в комнату двери, оказалась бы шире, чем «задний двор», – я отступила в дальний угол гостевой, чтобы не мешать Муну и пареньку на подхвате.
– Встал – как родной, хоть сам вставай пред ним и пой, – пробурчал довольно Мун, учтя все мои пожелания и вдобавок при этом хитроумно развернув кукольный дом так, что углы больше не выдавались за края стола.
– Как родной, – эхом повторил его подмастерье.
Когда шаги Муна и паренька, особенно гулкие из-за подбитых полукружьями стали подошв их башмаков, стихли на нашей скрипучей, устланной ковролином лестнице, я на цыпочках прошмыгнула на лестничную площадку второго этажа, огляделась по сторонам и напрягла слух. Перед самым приездом этих двоих небо заволокли тучи, и пылинки в коридоре осели тише воды ниже травы. Было три часа дня, и мама все еще вела уроки, а отец работал на стрельбище. Я слышала, как мужчины покинули дом через черный ход. Главная гостевая никогда раньше не была занята, так что ключ от нее торчал снаружи, в замке. Достав его, я затворила дверь и закрылась в комнате изнутри.
Снова, как и в магазине, я обошла мой дом. Теперь все четыре его стены открылись моему взгляду. Протянув руку, я осторожно постучала костяшкой пальца в парадные двери – и обе створки подались внутрь от первого же стука; они, как оказалось, закреплены не были. Тогда я заглянула внутрь дома – одним глазом, затем другим. Свет из сонма арочных окошек крапинами лежал на полу и стенах миниатюрной прихожей… И ни одной куклы.
В отличие от большинства привычных кукольных домов с разборными стенами, у моего внутреннее убранство получалось изучить, лишь беспардонно заглядывая в каждое окошко по очереди. Я решила начать с первого этажа, двигаясь по часовой стрелке – точкой отсчета стал маленький парадный портик. Входные двери остались открытыми, и мне было лень идти за ниткой или каким-нибудь приспособлением, способным помочь затворить их с моей стороны.
Справа от прихожей располагалась комната, ведущая в две другие, примыкавшие к правой стене дома – одна при этом вела в другую. Их декор и фурнитура наводили на мысль о фитцгербертианском[66] стиле: красивые обои с полосчатым узором, расписанные цветами ковры, стулья с тоненькими ножками, похожие на хрупкие фигурки из жженого сахара в золотой обсыпке. На стенах висели фотографии в рамке. «Наверняка семейные портреты», подумала я – и тотчас же в это твердо уверовала. Комнату рядом с прихожей я назвала «Торжественной», а следующую за ней – «Утренней». Третья комнатка отличалась малыми размерами – я назвала ее «Кантонской», хотя ни фарфора, ни вееров на стенах там не было. Я знала, что у всякой приличной комнаты в большом доме должно быть свое имя, ведь мама часто листала со мной иллюстрированные модные журналы старинных времен – которые папа покупал толстыми подшивками у старьевщиков.
Итак, следом шла Длинная гостиная, такая же протяженная, как сад перед домом. В основном все куколки собрались здесь. На нее приходилось четыре окошка – каждое можно было открыть, чтобы протереть стеклышки от вековой пыли, но из-за заржавевших петелек не все подавались легко. Стеклышки, к слову, украшал искусно сложенный из треугольных кусочков цветного стекла витраж – что-то вроде снежинки, и почти таких же миниатюрных размеров. Гостиная одним видом своим наводила на мысли о замке Отранто: готические своды с распалубками, поддерживающимися нервюрами, пилястры в ниточках паутины – словно бы прямиком из пьюзеитской[67] церкви, – украшенные мозаикой средневекового стиля. В ней стоял рояль – черный, вычурный и наверняка очень звучный, будь он настоящим; еще я подметила четыре изящных канделябра, камин баронского[68] стиля с мифическим гербом над каминной полкой и восемь кукол, рассаженных по стульчикам и пуфикам. Все они сидели спиной ко мне, но было понятно, что это девочки. Затаив дыхание, я переводила взгляд с одной длинноволосой головки на другую, подмечая цвета – вот две брюнетки, две с невзрачными «мышиными» локонами, одна совсем седая и одна, судя по всему, с волосами, обесцвеченными до оттенка серебра, а может, просто запыленная; одна «натуральная» блондинка и, наконец, крашеная рыжая. Куколки носили викторианские шерстяные платья – душноватые, я бы сказала, и более позднего периода, чем тот, когда дома такого стиля, как их кукольная обитель, строились. Казалось бы, одежда разных цветов – но такая подспудно тусклая. Довольные жизнью люди, как мне казалось уже тогда, не стали бы носить подобные оттенки – ржавчина, холодное индиго и остролист.
Пришел черед осматривать столовую. На своей стороне дома она занимала половину места и казалась темной и мрачной. Возможно, она стала бы гостеприимнее при свете люстры и настольных свечей, накрытых крошечными пурпурными абажурами. На столе не было ни скатерти, ни блюд, ни фужеров. Над камином висел большой портрет разъяренного старика – его седые волосы топорщились ореолом вокруг перекошенного лица, свекольно-красного от ярости. Рот раззявлен, толстые губы оттянуты, обнажая крепкие звериные зубы, больше похожие на клыки. Старик салютовал узловатой тростью, выписанной так, что почти создавался объемный эффект – будто палка выдавалась с маленького полотна в реальность, в сторону зрителя. Его нейтральный наряд не выдавал принадлежность к эпохе, и художник не озаботился созданием фона – злобная стариковская фигура грозила пустой столовой из маленького окошка в белое стерильное ничто.
Меня это почему-то испугало.
Мне оставалось пройти две комнаты на первом этаже, прежде чем я снова доберусь до входной двери. В первой из них некая леди склонилась над письменным столом, спиной к свету – то есть, и ко мне. Она тоже напугала меня – вид ее седых косм, распущенных по сторонам и сбегающих к плечам грубого серого платья, наталкивал почему-то на мысль о змеях, расползшихся из-под сдвинутого камня. Будучи всего лишь куклой, она, разумеется, не двигалась – но даже со спины выглядела слишком безумно и живо. Ее присутствие помешало мне тщательней рассмотреть обстановку Кабинета писательницы.
Вплотную к Северному фасаду, как я решила его назвать – слушаясь, должно быть, своего внутреннего компаса, – располагалась неуютная из-за серокаменного пола без намека на покрытие комната, где по стенам висели оформленные головы и рога животных. Ничего другого там не было – одни только эти трофеи. Наверняка их все добыл тот дикий старик с портрета в столовой, и моя неприязнь к нему только возросла. Зато не пришлось ломать голову над названием – эта комната пусть будет Охотничьей.
Тут я поняла, что в доме нет кухни. Едва ли она была наверху. Ни разу не слышала, чтобы кухню задвигали под самые верхние стропила дома – и все же решила проверить.
Ничего. Все комнаты второго этажа оказались спальнями. Их насчитывалось шесть, и они походили друг на друга, как близнецы. Везде обои цвета темной охры, в каждой – по узкой медной кушетке, уже немножко заржавленной. Бессмысленным казалось различать иначе как по номерам – во всяком случае, пока; может статься, в будущем я получше узнаю их. В спальнях 2, 3 и 6 стояло по две кровати в каждой. Я вспомнила, что в доме жило по меньшей мере девять человек. В одной комнате темные стены, темный пол, постельное белье и даже оконное стекло были забрызганы, измазаны темными чернилами: казалось очевидным, кто в ней спит.
Усевшись на ящик из-под апельсинов, я окинула свой дом взглядом. Он явно нуждался в покраске. Его требовалось тщательно протереть от пыли, кое-где восстановить лак, почистить, подновить. Но совершенно точно он безнадежен не был. Мне казалось, что дом простоял в темном углу магазина невесть сколько времени, но теперь я понимала: вряд ли это правда. Я подумала о даме, которой, как сказал старый хозяин, требовалось «поскорее сбыть» его. Пусть так, но она явно заботилась о нем, худо-бедно поддерживала в чистоте. Как ей это удавалось? Как вообще вычищать все эти мелкие, изолированные комнатки? Я решила посоветоваться на этот счет с мамой, вознамерившись стать самой лучшей домовладелицей, хотя, как и у большинства тех, кто принимает такое решение, мои ресурсы были близки к нулю. Нет, речь, конечно, не идет о том, чтобы заново отделать Длинную гостиную настоящим сусальным золотом – где взять на такое денег? – но я хотя бы могу окружить заботой десяток куколок, прозябающих ныне в небрежении и тоске…
И тут я вспомнила – а что стало с десятой куклой, торчавшей из окна? Я решила, что она, должно быть, выпала по дороге и осталась в грузовике Муна – и ощутила себя сущей убийцей. Но ни одно из верхних окон не было сейчас открыто. Ставня легко могла сама по себе закрыться от тряски, и более вероятно, что бедная кукла лежит за ней, на полу в своей комнате. Я совершила еще один «полный обход», на этот раз – на цыпочках, но те участки пола, что находились прямо под темными окнами, сейчас невозможно было разглядеть. На улице стало не просто пасмурно, а по-настоящему мрачно – тучи загородили собой небо от края до края. Я отперла дверь нашей главной комнаты для гостей и, вся в думах, спустилась вниз – дождаться возвращения мамы к чаю.
Пентонвилл-Хаус – так папа в шутку прозвал мой кукольный дом, так и не сумев поступиться своим первым впечатлением о нем и продолжая сравнивать его с тюрьмой (после того, как он угодил под машину, я впервые поняла, что тому есть причина, равно как и его неспособности найти достойную себя работу). По моей просьбе мама аккуратнейшим образом осмотрела домик, но так и не придумала, как попасть внутрь или продвинуться дальше прихожей, куда все еще приглашали распахнутые дверцы. Похоже, нам не стоило и надеяться на то, чтобы поднять стену, снять крышу или открыть хотя бы одно окно – в том числе, как это ни странно, окна второго этажа.