– Вовсе нет, – ответил папа, нахохлившись.
Все это, естественно, происходило на каникулах. В то время я собиралась поступить в одну из школ моей матери, где мне следовало оставаться до тех пор, пока я не смогу начать посещать танцевальные курсы – на что я безоговорочно согласилась. Константин перешел в другое, высокоинтеллектуальное заведение совместного обучения, и приступил к занятиям пораньше – ему-то явно светила стипендия в университете, возможно даже, иностранном. Несмотря на наши юные годы, мы безо всякого присмотра катались по самым разным, подчас рисковым, дорогам на маленьких грязных велосипедах, и домой прибывали в разное время – я частенько запаздывала к чаю.
Вернувшись как-то раз, я обнаружила, что наш обеденный стол завален на редкость неинтересными чертежами. Я вообще ничего не могла в них разобрать (казалось, они даже не относились к тому виду геометрии, к которому я, к сожалению, привыкла); сами собой они сворачивались в трубочку и шлепали меня по пальцам при всякой попытке распрямить их. Оставалась еще пара недель до того, как папу брали на очередную сезонную работу – в ночную смену и в какой-то дали от дома, куда надо было ездить на машине, – так что бумаги принадлежали, очевидно, Константину. Самого его, правда, было что-то не видать.
Взойдя наверх, я увидела, что дверь в главную комнату для гостей открыта. За нею я и застала Константина. Разумеется, ключ все это время оставался в замке, его требовалось лишь повернуть.
– Привет, Лина, – произнес Константин в своей непринужденной манере. – Мы изучаем аксонометрию, и я решил спроектировать твой кукольный дом. – Говоря со мной, он расчерчивал прямыми линиями лист плотной белой бумаги. – Домашнее задание у нас такое. У меня, спасибо тебе, есть фора – остальным-то придется придумывать дома с нуля.
Не следует думать, что Константин мне не нравился, хотя он нередко меня раздражал – своими спокойствием и аккуратностью. Прошло несколько недель с тех пор, как я в последний раз видела свой дом, и он предстал предо мной в неожиданно интересном свете. Случилась странная – и не последний раз в моей жизни – вещь: на какое-то время я стала другим человеком; самоуверенным, практичным, простым. Возможно, тому поспособствовал ясный свет осеннего вечера.
– Давай помогу, – вызвалась я. – Скажи мне, что делать.
– Жаль, что я не могу забраться внутрь и снять мерки. Хотя мы и не обязаны делать их. На самом деле, Мозгоплет так и сказал – никаких цифр, достаточно общего плана. Мы должны ухватить аксонометрическую суть, и все. Но, черт возьми, с футами и дюймами было бы куда проще.
Судя по вороху белой бумаги, исчерченной за, подозреваю, весьма короткое время, Константин отлично справлялся. Но он был не из тех, кто останавливается на полпути к совершенству.
– Скажи, что нужно делать, – предложила я, – и я сделаю.
– Спасибо, – ответил он, засовывая карандаш в точилку, – но это работа для одного человека. Я потом покажу, как это делается, и ты начертишь другое здание, если захочешь.
Я пробыла в комнате еще какое-то время, пока Константин не намекнул мягко, что я его отвлекаю. Тогда я вышла, переобулась и поставила чайник к приходу мамы и нашему полднику.
Когда Константин спустился к нам – мама дозвалась его лишь с третьей попытки, но это было в порядке вещей, – он сказал:
– Знаешь, сеструля, тут какая-то фигня.
– Где ты нахватался этаких слов? – пожаловалась мама. – И не называй, пожалуйста, сестру «сеструлей».
– Прости, мам. – Другой реакции на замечания Константин попросту не имел. – Ну-ка, посмотри. – Он сунул мне в руки чертеж. – Здесь кое-чего не хватает. Видишь? – Своим погрызенным зеленым карандашом он ткнул в конкретное место. Я, разумеется, не увидела – я ничего в этом не смыслила.
– Давайте-ка после чая вы этим займетесь, – пожурила нас с братом мама с поистине королевской твердостью в голосе.
– Ну мам… – начал Константин.
– Никаких «мам», – отрезала она.
Вздохнув, брат стал макать галету в чашку. Спокойно (или, если говорить обо мне, с видимостью спокойствия) мы приступили к еде. Та моя самоуверенно-практично-простая личность, пусть и пережившая отказ Константина от помощи, начала потихоньку увядать.
– Чем ты занимаешься? – спросила мама брата в конце концов. – С виду – прямо-таки Розеттский камень.
– Я снимаю аксонометрический слепок с подарка Лины.
– И это так важно, что ты не можешь спокойно пополдничать?
Теперь, когда его осадили, мой брат явно не торопился делиться своим открытием. Он надкусил тост, намазанный плавленым сыром, и тихо произнес:
– Я провел примерные расчеты – оказалось, не все сходится. Все комнаты наверху подогнаны друг к другу. А на первом этаже есть место для еще одной. В этом-то и кроется вся фигня… прости, мам.
– Что за небылицы? – Мне показалось, что мать смотрит на него как-то слишком уж строго, не по ситуации.
– Это не небылицы, мам. Конечно, у меня нет точных замеров – да и как его мерять, он же неразборный. Но не зря же я учился аксонометрии. На первом этаже есть ниша – пространство, по периметру которого выстроены остальные комнаты. Скрытие покои.
– Сможешь показать?
– Без проблем, мам. Константин отложил недоеденный тост. Он поднялся, – его лицо выглядело бледнее обычного – и через стол протянул ей чертеж.
– Нет, не на бумаге. В этом я не разбираюсь… и не думаю, что ты разбираешься. – Мама говорила в таком тоне только с отцом, да и то изредка. – Покажи прямо на доме.
Я тоже встала, заинтересованная.
– Оставайся здесь, Лина. Долей воды в чайник и вскипяти.
– Но это мой дом! Я имею право знать.
На мамином лице появилось более знакомое выражение.
– Да, Лина, – сказала она. – У тебя есть это право. Но, пожалуйста, не сейчас. Прошу тебя.
Я улыбнулась ей и взяла чайник.
– Идем, Константин.
Я задержалась на кухне, чтобы мама не решила, будто я подслушиваю или хотя бы проявляю чрезмерное нетерпение – я ведь знала, что этим могу ее расстроить. Я никогда не стремилась выведать то, что она хотела утаить от меня, а услышав «всему свое время», не спрашивала, что это значит. Впрочем, мама с братом удалились ненадолго: чайник даже не успел заворчать, когда красивый мамин голос позвал меня обратно.
– Константин совершенно прав, – сказала она, когда я появилась за столом, – и я зря сомневалась в нем. Домик выстроен забавным образом. Но это же, право, такой пустяк.
Константин сидел, не прикасаясь к еде.
– Я рада, что ты хорошо учишься и узнаешь такие полезные вещи, – сказала мама. Она явно хотела сменить тему – и мы ее сменили.
Но как только мы остались одни, я, конечно же, насела на брата с расспросами, подозревая, что они с матерью что-то скрывают.
– Что случилось? – надавила я на него. – Что произошло, когда вы были с ней в той комнате?
– А ты как думаешь – что? – ответил Константин, желая, как мне показалось, чтобы мать вернулась. – Мама поняла, что я был прав. Ничего больше. В любом случае, какое это имеет значение?
Этот последний вопрос подтвердил все мои сомнения.
– Константин, – серьезно спросила я. – Я должна что-нибудь предпринять?
– Разве что этот дом сломать, – бросил он в ответ почти раздраженно.
Но, реши я даже последовать его совету, меня избавило от хлопот одно совершенно непредвиденное происшествие: в один прекрасный день, вернувшись домой, я обнаружила, что мой загадочный подарок на день рождения бесследно исчез.
Константин сидел в своем привычном углу, в этот раз изучая греческие парадигмы. Решив не отвлекать его разговорами, я направилась прямиком в главную гостевую. Стол из сосны, широкий и уже не такой блестящий, как когда-то, опустел. Место, где располагался прежде мой дом, отчетливо выделялось – но никаких следов его перемещения я не увидела: ни царапин на дереве, ни следов грузчиков, ни отвалившейся отделки. Будто злой джинн примчался, оседлав ветер, и унес его прочь.
Константин был неподдельно удивлен этой новостью. Но я ему не поверила.
– Ты знал, – сказала я.
– Конечно не знал. – Он все же догадался, в чем я его подозреваю. – Я не знал, – повторил он, и если я могла приврать по случаю, он всегда говорил только правду.
Собравшись с духом, я выпалила:
– Они что, сами это сделали?
Нахлынул неизбежный страх, но вместе с ним – и некоторое облегчение.
– Кто?
– Они.
Я напрашивалась на насмешку, но Константин проявил доброту. Он сказал:
– Я знаю, кто, по-моему, это сделал, но ты не должна подавать виду. Надо думать, это маминых рук дело.
Я не стала без пользы допытываться о том, насколько больше ему известно, чем мне.
– Но как? – только и спросила я.
Константин пожал плечами. Такова была одна из многих его привычек.
– Мама ушла с нами из дома сегодня утром и до сих пор не вернулась.
– Должно быть, она подговорила на это отца.
– Но здесь нет никаких следов.
– Отец мог обратиться за помощью.
Наступила пауза. И вдруг мой брат спросил:
– Ты сожалеешь?
– Немного, – откликнулась я. Брат, не по годам мудрый, оставил все как есть.
Вернувшись домой, мама сообщила, что отца так и не взяли на ту ночную работу в неведомой глуши, из-за чего нам, дабы обеспечить семье «финансовую подушку», ничего другого не оставалось, кроме как распродать кое-какие вещи.
– Надеюсь, ты простишь нас, – сказала она. – Мне вот пришлось расстаться с часами. Папа скоро вернется к чаю… – За ней я тоже не замечала привычки лгать; но только теперь я начинала понимать, насколько относительной и удобной может быть правда.
Стоит ли говорить, что размышляла я тогда не в этих терминах. Столь ясное понимание, вместе со всем, что оно позволяет приобрести – или потерять, – приходит куда позднее, если вообще приходит к человеку. Думаю, и так ясно, что все вышеизложенное здесь пропущено через мой «взрослый» опыт и лишь потому имеет хоть какую-то доказательную силу. Впрочем, едва ли я что-то доказываю. Было бы что. Все, что я могу сделать, – рассказать о событиях прошлого так, как мне кажется правильным сейчас.