Но произошло совсем не то, чего я ожидала. Впереди промелькнула вспышка света – сначала слева от меня, а затем, через краткий период черноты за деревьями, и справа. Я совсем не этого ожидала, но и новых надежд не обрела. Возможно, это блуждающий огонек – хотя раньше мне не приходилось их видеть, я знала, что они как-то связаны с болотами. Затем мне в голову пришла еще более прозаичная и поистине ободряющая мысль: это могли быть фары свернувшего за угол автомобиля. Такая разгадка казалась весьма вероятной, но моя тревога ничуть не убавилась.
Я побрела вперед, и свет, ставший чуть ярче, вновь промелькнул сквозь деревья, со всех сторон обступившие меня. Конечно, даже в такой безлюдной местности было не так уж невероятно увидеть вторую машину на том же самом повороте. Прошло еще какое-то время, и в мягком, но безотрадном сумраке зажглась третья вспышка, а за ней – четвертая. Звука двигателя не было слышно, и мне показалось, что это сверкание было слишком быстрым и мимолетным для любой машины.
И тут произошло то, чего я так долго ожидала, – внезапно я наткнулась на огромный квадратный дом. Я знала, что это произойдет, но все равно зрелище поразило меня в самое сердце.
Не каждый день видишь, как сон становится явью; хотя и напуганная, я смотрела во все глаза и заметила, что в окнах верхнего этажа не горят огни. Разумеется, сны, как и стихи, подразумевают определенную вольность; я, раз уж на то пошло, не видела дом сразу со всех четырех сторон, как в тот раз, когда он мне снился. Но именно это, возможно, и было хуже всего – ведь сейчас я, как ни крути, не спала.
Внезапно зеленовато-розовое сияние разлилось по окрестностям заросшего сорной травой, отверженного болота. Придав всему ирреальную окраску, оно затихло за деревьями справа от меня. Мелькающие огни объяснялись приближением шторма. Но эти огни были не похожи на обычные молнии, с которыми я сталкивалась, – эти были медленнее, бесшумнее, куда регулярнее.
Казалось, мне не оставалось ничего другого, кроме как спасаться оттуда бегством, но даже тогда не представлялось разумным бежать обратно в лес. В последних воспоминаниях о свете дня я начала пробираться по заброшенной лужайке через пожухлую траву высотой по колено. Все еще было видно, что лес, такой же непроглядный, как всегда, тянулся длинной линией слева от меня; я наугад пробиралась вдоль него, стараясь держаться как можно дальше от дома. Проходя мимо, я заметила большой портик, обращенный в ту же сторону, откуда я пришла. Держась на расстоянии, я прокралась вдоль серого восточного фасада с его двумя ярусами арочных окон – все они были закрыты, но одно-два оказались разбиты. Затем я добралась до южной лужайки, казавшейся шире северной – это было заметно даже в грозовом мраке, – но не менее разоренной. Рядом с ней, впереди и далеко вправо от меня, плотным кольцом выстроилась чаща. Если б тропинки не было видно, мое положение всяко стоило бы расценить как взаправду опасное – и, казалось, не было особых причин тропинке той быть: подход к дому обеспечивал путь, которым я пришла с болота.
По мере того как я продвигалась вперед, вся сцена преображалась: в одно мгновение небо наполнилось раскатами грома, а по земле захлестал проливной дождь. Я попыталась укрыться в лесу, но тут же запуталась среди лоз и побегов, вся истерзанная невидимыми копьями. Поняв, что буквально через минуту промокну насквозь, я рьяно продралась через мокрые сорняки к раскидистому портику.
Я переждала несколько минут перед большими дверями, глядя на молнии и слушая. Дождь отскакивал от земли, как если бы та отторгала воду. Старая трава дрожала от холода. Казалось маловероятным, что кто-то может жить в настолько темном доме; но внезапно я услышала, как одна из дверей позади меня со скрипом отворилась. Я обернулась. Темная голова высунулась из-за ставней – как кукла-Панч из балаганной будки.
– Ого, – протянул чей-то удивленный надтреснутый голос.
Я затравленно обернулась.
– Прошу, пустите меня переждать этот ливень!
– Внутри тебе не место.
Я отпрянула прочь, так далеко, что с края портика мне на затылок упала тяжелая капля. Гротескно-мелодраматичный, по округе пронесся громкий раскат грома.
– Я не планирую задерживаться! – вскричала я. – Как только буря утихнет, я уйду на все четыре стороны с превеликой охотой! – Я по-прежнему видела только круглую голову, торчавшую между створок.
– В давние времена мы часто принимали гостей. – Это заявление было сделано таким тоном, каким знатная леди из Челтенхэма заметила бы, что в детстве давала цыганам-попрошайкам милостыню. – Но сейчас я просто вышла посмотреть на грозу.
Вдруг из недр дома донесся другой, более низкий голос – слов я не разобрала. Через длинную щель меж створок свет скользнул по каменным плитам крыльца и потек по черным ступеням.
– Она ждет, когда кончится дождь! – откликнулась леди, с которой я говорила.
– Впусти ее, – сказал глубокий голос, и в этот раз я все уловила. – В самом деле, Изумруд, ни следа от твоих хороших манер не осталось.
– Я пригласила, – капризным тоном сообщила Изумруд, спрятав голову назад в дом. – Она отказывается!
– Это вздор, – осадил ее кто-то внутри. – Ложь твоя за версту видна. – Похоже, все их общение давно уже протекало таким образом.
Двери отворились, и моим глазам предстали силуэты двух женщин в тусклом свете лампы, стоявшей на столе за их спинами. Одна ростом превосходила другую, но обе были обряжены в длинные, бесформенные платья-балахоны, и их головы поверх воротничков казались одинаково круглыми. Я очень хотела сбежать – но не могла, так как бежать, казалось, было некуда.
– Пожалуйста, входите немедленно, – изрекла леди повыше, – и позвольте нам снять с вас мокрую одежду.
– Заходите, прошу! – пропищала Изумруд полным лживого подобострастия тоном.
– Спасибо. Право, не так уж я и промокла…
– Все равно – идите сюда. Мы воспримем это как неучтивость, если вы откажетесь.
Очередной раскат грома подчеркнул непрактичность дальнейшего сопротивления. И да, будь это всего лишь сон, я давно бы уже проснулась.
Но это мог быть только сон, потому что у парадной двери я заметила две большие деревянные распорки, а справа от гостиной, скрытая в тени лампы, виднелась Охотничья комната. От трофейных голов зверей на стенах остались лишь убогие каркасы – опилки из-под дырявых шкур просыпались на пол и свалявшимися комками лежали на треснувших и неровно подогнанных плитках.
– Вы уж нас простите, – сказала высокая хозяйка дома, – без заботы домовладельца мы, как это ни печально, дошли до крайнего разорения. Не знаю даже, что бы мы делали, если б не наши собственные средства.
При этих словах Изумруд издала нервный кудахчущий звук. Подбежав поближе, она принялась ощупывать меня – ее шустрые пальцы напоминали пребывающие в суматошном движении паучьи лапки.
Ее высокая спутница закрыла дверь.
– А ну брось, – прикрикнула она на Изумруд своим глубоким и довольно скрипучим голосом. – Держи свои шаловливые ручонки при себе. – В свечении поднятой ею массивной масляной лампы ее волосы казались выцветшими добела. – Не обращайте внимания на мою сестру, – добавила она. – Нами так долго пренебрегали, что иные из нас почти одичали. Ну же, Изумруд, идем. – Толкая сестру вперед себя, седая хозяйка повела меня вглубь дома.
В Торжественной и Утренней комнатах свет лампы явил мне пряничную мебель с облупившейся позолотой, покоробившиеся семейные портреты в тяжелых рамах и обои в полоску, поникшие, как связка намокших, наполовину испустивших дух воздушных шаров. У двери Кантонской комнаты хозяйка повернулась ко мне:
– Позвольте познакомить вас с моими сестрами.
– Жду не дождусь, – ответила я, очень по-детски лукавя.
Леди слегка кивнула и двинулась вперед.
– Ступайте осторожно, – предупредила она. – В этом месте прогнили половицы.
Половицы в маленькой Кантонской комнате взаправду изрядно сдали, явно приютив в последние годы немало крыс. Шестеро женщин в сиянии грошовых свеч, поставленных в четыре изящных канделябра – такими они, оставшиеся, предстали моему взгляду. И теперь я могла, хоть и совершенно не хотела, взглянуть им в лица.
– Нас всех назвали в честь самоцветов, из которых мы родились, – произнесла леди. – Сестру Изумруд вы уже знаете. Я – Опал. А здесь, перед вами – Алмаз, Гранат, Жадеит и Хризолит. Милая старая леди – Сердолик, а красивое юное создание – Бирюза.
Они все разом поднялись на ноги. Во время церемонии представления эти женщины издавали странные негромкие звуки.
– Мы с Изумруд самые старшие, а Бирюза – младшенькая, само собой.
Изумруд стояла в углу передо мной, покачивая своей крашеной рыжей головой. В Длинной гостиной царил полный упадок. Паутина поблескивала в луче лампы, как стальная филигрань, и сестры, казалось, восседали в коконах из нее, на подушках из паутинки.
– Есть еще одна сестра, Топаз. Но она занята писательством.
– Ведет все наши дневники, – добавила Изумруд.
– Пишет летопись, – сказала Опал.
Повисла неловкая пауза.
– Давайте присядем, – сказала моя хозяйка. – Давайте поприветствуем нашу гостью.
Тихонько поскрипывая сочленениями, шесть дам опустились на свои прежние места. Изумруд и Опал остались стоять.
– Садись, Изумруд. Наша гостья займет мое кресло, ибо оно – самое лучшее.
– Не стоит, – воспротивилась я. – Я у вас долго не пробуду, простите. Уйду, как только этот дождь перестанет лить, – слабым голосом объяснила я.
– Я настаиваю, – твердо сказала леди-хозяйка.
Я уставилась на стул, куда она указывала. Обивка лопнула и прогнила, деревянные планки побелели и крошились, готовясь вскорости превратиться в ничто. Все остальные не сводили с меня своих круглых, отстраненных глаз.
– Нет, в самом деле, – сказала я, – спасибо, это очень мило с вашей стороны, но… мне нужно идти. – И все же окрестный лес и темное болото за ним, смутно видневшиеся вдали, едва ли пугали меньше, чем дом и его обитатели.