Только когда я вернулся в свою комнату на ночь, до меня отчетливо дошло: Агнесса, возможно, намеренно не позволяла мне остаться наедине с Оливией больше чем на минуту или две. Она упорно сидела в нашей компании – раздражительная, особо ничем не занятая и оттого еще более мрачная, будто в ее непреложную обязанность входило не сводить глаз с двух персон, коим никак нельзя доверять. Неужели ее так задело мое отношение к пыли… или она вообразила, что я положил глаз на ее сестру? Может, она следила за тем, чтобы я, не дай бог, не потревожил отстраненную Оливию сверх положенного, не пролил слишком много света на истинное положение сестринских дел? Или все это – лишь мои пустые, ни на чем не основанные домыслы?
Что показалось мне самым странным в этом, в общем-то, безумно странном образе жизни – вернувшись домой после дня, проведенного на реке, я не застал нигде света. Вечер казался чем-то неотделимым от поместья, и в здешних потемках мне все время казалось, будто я – последний человек во всем мире… или, как минимум, в большом парке. Оливия никогда не включала свет без крайней на то нужды, а Агнесса допоздна пропадала по каким-то неотложным делам, о которых я не осмелился бы спросить. Тишь и Темень – вот кто меня встречал. Пришлось подняться по изогнутым каменным ступеням и нарушить тишину, нажав на маленькую кнопку звонка. Иллюзия того, что дом был огромной пустой моделью, всегда возвращалась ко мне в это время. То, что в огромном, темном, бесшумном помещении мог находиться хоть один живой человек, казалось либо абсурдным, либо зловещим.
Но мне никогда не приходилось звонить больше одного раза. Серая Элизабет всегда появлялась через один и тот же короткий промежуток времени и впускала меня, никогда не зажигая свет. Я и сам никогда не тянулся к выключателю – полагаю, мы оба сдерживались из уважения к Оливии, вечную пассивность которой я находил такой же непостижимой, как вечное нервное возбуждение Агнессы. Прошло три или четыре таких дня, и я ни разу не видел Оливию верхом, хотя она все время носила одни и те же поношенные бриджи и сапоги для верховой езды. Это правда, что я всегда уходил довольно рано и возвращался поздно и что Оливия, возможно, ухаживала за этой одеждой, потому что в ней она выглядела лучше всего, как и многие женщины. Тем не менее меня так ни разу и не пригласили посетить конюшню. В каком-нибудь другом доме это произошло бы еще за первым завтраком, по окончании которого я бы уже непременно глазел на фамильных гнедых – если, конечно, речь об имении, где конюшня еще осталась, а не была сдана под ферму шампиньонов или школу искусств.
В свой четвертый вечер я поднялся по темной лестнице – как отмечено в дневнике – и увидел, как Элизабет идет через почти пустой зал на кухню в задней части дома. Я прошел налево от лестничной площадки по темному коридору к своей комнате.
Тут произошло нечто абсолютно неожиданное. Открыв дверь, я увидел спину какого-то человека, застывшего у одного из двух окон – того, напротив которого не стоял большой прикроватный столик. Взгляд незнакомца был устремлен в темень парка – не такую уж и беспросветную в сравнении с той, что царила в доме, если подумать. Едва ли я мог уловить нечто большее, чем просто темный силуэт, лишенный черт.
Я точно знаю, что произошло дальше, потому что записал это на следующее утро. Во-первых, я простоял там довольно долго в явном шоке и нерешительности. Мужчина – а это определенно был мужчина, – должно быть, услышал, как я подошел и открыл дверь, но с места не сдвинулся. Я зажег три тусклых лампочки под потолком, не вполне уверенный, как поступить дальше. Тогда мужчина повернулся, и я смог довольно хорошо рассмотреть его. Он был выше меня, молодой и красивый, с выдающимся носом и копной темных волос, эффектно вьющихся по лбу. По такому описанию можно счесть, что передо мной находился этакий стереотипный повеса-художник довоенных времен, но на деле я бы скорее поверил, что этот молодой человек – спортсмен или даже солдат, но никак не живописец. Я ссылаюсь на такие архетипы – только вводящие в заблуждение в большинстве случаев, чего греха таить, – лишь для того, чтобы дать некоторое представление о впечатлении, которое некто в комнате произвел на меня в ту секунду, когда наши взгляды встретились. Несомненно, он был очень хорошо одет – традиционно, без вычурности. Похоже, в доме очутился еще один гость, в полумраке забредший не в ту комнату; однако то, что он предпринял дальше, такую версию сделало маловероятной, пусть и не невозможной. Подойдя быстрым шагом ко мне, пока я стоял у двери, незнакомец посмотрел мне прямо в глаза – а затем, не говоря ни слова, проскользнул мимо меня в коридор. Пройдя по коридору в абсолютной тишине – ведь я так и не нашелся со словами, что, согласно записи в дневнике, ставил себе в вину на следующее утро, – мужчина скрылся в темноте, забравшей не только образ, но и звук его шагов. Хотя, я не скажу сейчас наверняка, производил ли он, ступая, хоть какие-то звуки – слишком уж сильно я уповал на то, что он обронит хоть слово и не обратил на это ни капли внимания.
Наверное, разумнее всего было тогда просто пойти за ним, но вместо этого я закрыл дверь и подошел к окну, где мужчина только что стоял. На запыленных половицах следы его ног почему-то не отпечатались; заметив это, я почувствовал, как холодок испуга бежит по моей спине. Объяснение, что пыль успела покрыть следы, пускай и не такое уж невозможное, – с оглядкой на то, что я замечал в других частях дома, – к этому времени едва ли было менее тревожащим, чем мысль о том, что в самом этом человеке есть что-то странное. Я перерыл все свои ящики и, поняв, что ничего не пропало, испытал едва ли не досаду.
Вернувшись к окну, я изучил взглядом темнеющий парк – и тут произошло кое-что по-настоящему пугающее. Мрак сгустился в достаточной мере, наделив мои освещенные покои отражением в стекле – но не настолько, чтобы я мог видеть одно лишь отражение; и очертания фонтана со статуей оставались достаточно четкими. Глядя в том направлении, я увидел – ну или подумал, что увидел, – фигуру все того же гостя, застывшую на подъездной дороге, на левом ее околотке. Конечно, не в подробностях, лишь силуэт – и одно только расстояние, разделявшее нас, снимало все вопросы о подробностях, – но я не сомневался, что вижу именно того, о ком думаю. Забавно, но прежде я ни разу не выглядывал из этого окна и никого не видел на той дороге – дом жил уединенной жизнью и не мог похвастаться крупным штатом прислуги.
Так или иначе, зрелище, открывшееся из окна, вселило в меня безотчетный суеверный испуг, и я не могу быть полностью уверен в том, что произошло дальше. Я точно не видел, чтобы человек, стоящий внизу, двинулся с места, но мгновения спустя, вместо того, чтобы зашагать прочь, он каким-то образом вновь оказался в четырех стенах моей комнаты, и его отражение встало плечом к плечу с моим. Более того, я буквально почувствовал, как то пространство рядом со мной, что еще недавно оставалось совсем пустым, за долю секунды заполнилось… чем-то.
Отшатнувшись от оконного стекла со вскриком – я не пуглив сам по себе, но только вообразите себя в подобной ситуации, – я заозирался. Конечно же, в комнате я был все так же один, разве что какой-то затхлый душок, прежде мною не замечаемый, коснулся моих ноздрей. Ничего страшнее подозрения в том, что гость где-то спрятался, быстро скрывшись прочь из моего поля зрения, на ум не шло, но спрятаться ему, по большому счету, тут было негде. Быстро в этом убедившись, я снова бросил осторожный взгляд на отражение комнаты. Ничего и никого постороннего – совсем; и если и виден где-то силуэт – то мой собственный, никак иначе. Я обессиленно опустился в кресло – и в мою дверь кто-то постучал, отчего я подскочил, будто на иголках.
– Войдите! – крикнул я раздраженно.
Оказалось, явилась серая Элизабет. Я запоздало узнал ее манеру – точно так же она стучалась ко мне, принося завтрак. Когда она вошла, я машинально встал, сам не знаю, по какой причине.
– Мисс Брейкспир говорит, что она услышала вскрик, и попросила меня выяснить, все ли в порядке, – произнесла служанка.
Я решил не темнить:
– Когда я пришел сюда несколько минут назад, у окна стоял мужчина и смотрел на улицу.
– Да, сэр, – только и ответила она.
– В каком смысле – «да»? Кто это, бога ради?
– Не вы первый его видите.
Раздражение пуще прежнего занялось во мне, вытесняя страх.
– Уж не хотите ли вы сказать, что поселили меня в комнату с привидением?
– Что вы, сэр, конечно же нет. Люди видели его по всему дому. Но к вам он более не явится, будьте покойны. Никто никогда не видел этого человека больше, чем один раз.
– И вы его тоже видели?
– Нет, сэр.
– Кто он такой?
– Не мне судить. – По виду Элизабет можно было подумать, будто я спросил ее о чем-то непристойном.
– Значит, мне обратиться по этому вопросу к одной из сестер Брейкспир?
– Прошу, не делайте этого, сэр. Вы их только расстроите. Пусть это останется между нами. Я скажу мисс Брейкспир, что вы порезались.
Какой абсурд! Не меньший, чем предположение, будто пыль в дом наносит с дороги.
– Но я, как видите, не порезался.
– Я вижу, что вы ошибаетесь, сэр. Ваша рука…
Я опустил взгляд – и недоуменно уставился на левую ладонь, чуть подрагивающую. Между мизинцем и запястьем пролегла довольно-таки глубокая царапина, и из нее обильно сочилась кровь. Я не знал, как исхитрился заполучить ее, – и, видит бог, никогда не узнаю. Возможно, это произошло, когда я обшаривал ящики в поисках возможной пропажи.
– Давайте я принесу аптечку, – сказала Элизабет и, явно не приемля возражений, ушла. Вскоре она вернулась со всем необходимым – правила Фонда требуют, чтобы на каждом подведомственном объекте находились наборы первой помощи. Гости английских домов с богатой историей каких только дикостей с собой не вытворяют. К ее чести, Элизабет ловко соорудила довольно-таки умелую перевязь.