– Изгонять духов дозволено лишь с санкции архиепископа – и только из тех, кто сам верует в свою одержимость. Это всяко не про меня. И раз я цел сейчас – то не дьявол за меня похлопотал.
– Но что-то потустороннее? – уточнил Гамбл. Перекрестные допросы – это его конек.
– Да, – все так же тихо и просто ответил старик. – Во всяком случае, мне так кажется. Оно было связано вот с этой штукой. – Из левого кармана жилетки он что-то выудил – может, монетку, а может медальон. В тусклом свете бара предмет, лежащий на его ладони, казался потускневшим от времени пенни.
Первым нашелся бармен:
– Поближе можно посмотреть?
– Не вопрос. – Старик протянул руку. – Но она ничего не стоит.
– Значит, просто талисман? – поинтересовался бармен.
– Скорее – дар на память. Зримый символ незримой благодати.
– У моей матери есть что-то похожее, оберег. Бабушка подарила на свадьбу – а самой вроде как от цыган достался. Вот эта надпись – она же на цыганском, да?
– Нет, – произнес старик. – На русском.
– Мы угостим вас еще, – сказал Гамбл, – если расскажете нам про Россию.
– Да, расскажите всю историю, – поддержал его Дайсон.
Вообще-то вся наша компания приехала сюда изучать рыбный промысел. Будущие агрономы, гидробиологи, экономисты, социологи, без трех минут журналисты затрапезных газет – и этот один-единственный старичок, из тех, что часто каким-то образом вклиниваются в подобные сборища и кого все остальные почитают за обузу. Стол нам накрывали местные деревенские, и каждый вечер после плотного полдника мы набивались в бюджетный бар – имелся по соседству более презентабельный, да тамошние цены ни капли не радовали. Шел наш третий вечер здесь; до него никто не помнил, чтобы старик проронил хоть слово. Из уважения перед его преклонными летами мы вели себя сдержанно, но заявлялся он поздно и рано уходил; и в любом случае, мы были так увлечены болтовней о рыбалке и будущих свершениях, что его присутствие нас не угнетало. Я сам подозревал, что старичку искренне нравилось нас просто слушать. Наши организаторы с ним не пересекались – вечерами собирались у помпезных конкурентов.
Одной из причин едва не стрясшейся со стариком беды послужили сумерки. Пока он вел свой рассказ, стемнело пуще прежнего, ночные сквозняки вползли под дверь по стылым каменным плитам. Изредка заходил одинокий селянин, тихо заказывал выпить, выбирал местечко к нам поближе – тоже, видимо, послушать. Если у бара и имелись постоянные клиенты – мы их распугали своими ежевечерними визитами.
– Не про Россию, – начал старик, – там я никогда не был, хоть и знал русских, в некотором смысле. Свел с ними знакомство в Финляндии. – Бармен вернул ему оберег, и теперь он его внимательно разглядывал.
– Их там тоже не особо жалуют? – Гамбл усмехнулся.
Рорт раскрыл было рот, собираясь возразить, но старик, пропустив слова Гамбла мимо ушей, уже начал свою историю:
– До выхода на пенсию я торговал недвижимостью. Была такая компания в те времена – «Парвис и Ко», в ней-то я и служил простым рядовым клерком. Все мне тогда говорили – мол, далеко пойду, а еще сам мистер Парвис, он отца моего знал хорошо, всячески поддакивал. У него своих сыновей не было, так ради меня он никаких сил не жалел – и тогда, и после еще долго… многим я ему обязан, мистеру Парвису. Так вот, он в тридцать третьем году умер, и я унаследовал большую часть компании. Вроде как опыта к той поре поднабрался, знаний – все казалось по плечу. А ведь каких-то десять лет назад я во всем этом ни черта не смыслил.
В двадцать третьем году у нашей конторы выдался клиент, интересовавшийся одним финским лесным наделом. Торговлю он вел с размахом, держал в Ист-Энде конторы – но хотел, чтоб сынок его поднабрался деловой хватки, для чего и решил снять в Финляндии дом и полгода пожить там с наследником и женой – а та сама была родом с той северной стороны, стоит сказать. Звали его Данцигер – наверное, сам какой-нибудь экзот, прусак. Ну да все одно – старших Данцигеров мне повидать не довелось, обычно не они приезжали к мистеру Парвису, а он сам отправлялся к ним; зато я несколько раз встречался с их сыном. Уже позднее подумал – а парень-то воплощенная северная суровость. С виду. По характеру же – ни выдержки, ни усердия. В годы Зимней войны он если и отличился бы, то только в глубоком тылу. Но война та случилась намного позже, и юный Данцигер, по правде говоря, до нее не дожил.
Ближайший к тому лесному наделу город назывался Юнилинна. Мистер Парвис туда отправился присмотреть подходящий дом – и заключить сделку, если таковой найдется. Он мне предложил проехаться с ним, но тут же предупредил – клерку с моим стажем фирма не станет расходы возмещать. А я до того обрадовался, что у отца средства на поездку вытряс – по-моему, из-за того Парвис меня и выбрал, понимал – что по карману моему родителю, не обязательно под силу отцам других мелких служащих. Кому как не ему знать – этакая дальновидная бережливость зачастую и решает успешный исход дела. В Финляндии ему нужен был сговорчивый помощник – такой, чтоб все заметки и замеры за него вел. Позднее-то все переменилось – я в глазах мистера Парвиса сильно вырос, и он меня потом уже безо всяких условий с собой брал.
Прежде я ни разу не бывал за границей. Для вас, наверное, чудная весть – в наше-то время студенты только и делают, что куда-то за гранты катаются. Но тогда-то, подумайте, еще порох с Первой мировой до конца не остыл – шастать туда-сюда было куда сложнее, чем до убийства эрцгерцога, когда и бумаги с тебя бы никто не спросил. От такого поворота люди вроде моего отца махнули на путешествия рукой – да и не хотелось им, думаю, своими глазами смотреть, как мир переменился.
Мы с Парвисом сели на двухтрубный пароход компании «Swedish-Lloyd», что отплывал из Тилбери в Гётеборг. Он себе выкупил каюту первого класса, а мне выпало соседствовать с юным шведом, «миссионером» – так он сам себя отрекомендовал. Две ночи напролет он молился вслух, то и дело приставал ко мне – хватал прямо за плечи и, чеканя каждое слово, расписывал ужасы ада и пользу раскаяния. Всякий раз по возвращении в каюту я находил английские религиозные брошюрки – то под подушкой, то напиханными в туфли.
В Гётеборге мистер Парвис посетил вместе со мной Лисберг, чудный увеселительный парк. Тогда-то я и смог взглянуть на образ жизни шведов по-новому. Как ни странно, мистер Парвис любил такие места – часами просиживал на лавочке, глядя на миленьких шведок и расписывая вслух их достоинства, будто мы о лошадях на скачках говорили. И в Стокгольме он этой манере не изменил – мы засели в парке Грёналунд. Не таким помпезным, как Лисберг, но Парвису и такой вариант сгодился. Забавно было смотреть, как он силится сохранить личину образцового английского джентльмена в чужих краях. Я-то сам скорее в одиночестве хотел побыть, но начальник, казалось, до того радовался моему обществу, что отказать ему в совместном времяпрепровождении я не смел.
После Гётеборга и еще одной ночи в Стокгольме мы отплыли на финском пароходе через Балтику, из Норртелье, в Турку. Наш путь лежал через Аланды – плеяды островов, по большей части незаселенных; в 1918 году финны отбили их у большевиков, многие мили пройдя по тонкому льду. От пристани в Турку мы на поезде добрались до Хельсинки, где провели нашу пятую ночь. Прибыли мы поздно, а уехать должны были рано утром, так что Хельсинки я почти и не видел; и все-таки поразительно, как много, при желании, можно успеть даже за пару часов. Нипочем не забыть мне силуэт Собора на фоне звездного неба или вид, открывающийся с Кауппатори на крепостной остров по ту сторону пролива. Была в этих местах какая-то магия – ни с чем подобным я нигде более не сталкивался. Стоял не то июль, не то август – как раз то время, когда в Финляндии даже солнце не садится, – и от этого впечатления были еще ярче. Хотя сам-то я, честно сказать, не горел желанием испытать на себе действие белых ночей – когда зависаешь между сном и явью, проглядывая глаза в обманчивый день. Как по мне, стоит дважды подумать, что хуже – незаходящее солнце или непреходящая тьма. Так вот, я разок уговорил мистера Парвиса постоять в полночный час на площади, поглядеть на море – не в его характере досуг, но он отнесся к моей причуде милостиво, понимая, что я впервые за границей. Помню, он угостил меня финской настойкой из куманики.
На следующее утро мы отправились в Юнилинну, и уже к обеду были на месте. Мы провели там четыре ночи. Городок крошечный – осматривая дома, мы обошли его от первой до последней версты, – но красивый, и я к нему даже успел прикипеть душой. Многие финские села стоят на этакой узкой полоске суши меж двух озер, занимая еще и несколько соседних озерных островков, пришивая их к себе мостами – и Юнилинна не стала исключением. Сбивала она этой своей озерностью с толку – иной раз и не поймешь, на большой ты земле или окружен со всех сторон водой; а в Финляндии между этими понятиями и нет особой разницы. Озер там, конечно, не тысяча, а десяток тысяч, и много меж собой сообщенных, как те два, что соседствуют с Юнилинной. Кроме того, там много рек и каналов. Морской берег – и тот будто на островки распадается. Это меня и поразило в Финляндии – куда ни глянь, везде вода, сама жизнь будто бы растворена в воде. Меж тех озер – сплошь холмы и насыпи, поросшие хвоей, каждый под сотню-другую футов в высоту, редко где выше. Глянь отсюда – угрюмые места, уродливые даже, но там как будто другие законы, и все на своем месте. Я так понял, весь лес близ Юнилинны принадлежал той самой фирме, интересовавшей мистера Данцигера – каждую осень его плотами сплавляли к морю на экспорт.
Отпускников в тот городок стягивало, что мух на мед. Набережная Юнилинны, по обычаю приморских курортов, была утыкана флагами. Вдоль берега выстроились миниатюрные пароходы, бегающие по озеру – а чтобы добраться до самых дальних его краев, требовались целые сутки. Работали на одних дровах – что за запах от них разносился по всему городу! На одном окоеме набережной высились руины огромного замка – и это, если подумать, была единственная настоящая достопримечательность, какую я успел посетить. Снаружи – сплошь великолепие, пусть и побитое временем, а внутри, как оказалось, какой-то театр на открытом воздухе – от них лично мне было проку не было, я ведь по-фински понимал от силы пару слов. Что-то я понимал, но длинные пьесы в стихах – дело другое. Мистера Парвиса он тоже не прельщал – ему больше нравилось сидеть на террасе кафе, глазеть на девиц. А в красоте они шведкам ни капли не уступали – разве одевались попроще. Ближе, чем так, на расстояние взгляда, я к ним не приблизился.