ьи, и веселье не прекращалось все лето. Я и сам застал те времена. Хотя я был тогда еще ребенком – больше никогда не видел таких обедов, танцев, званых вечеров с музыкой. Юнилинна ощутимо зачахла, как русских здесь не стало, – может, денег здесь стало меньше, а может радости. В то время мы к ним по-разному относились, но большинству из нас очень их не хватает. Они жили роскошно, роскошно тратили деньги днем и пели целые ночи напролет. Конечно, то, что я говорю, не слишком популярно в нынешнем политическом свете. И в этом люди тоже правы – в политике русские никогда не были сильны.
– Полагаю, их здесь совсем не осталось? – спросил мистер Парвис. Я-то рассказал ему только об острове и пустых домах. Вообразите, до чего я хотел услышать, что Кирконторни на это ответит.
– Думаю, кто-то еще есть, – сказал финн, – но у нас теперь нет с ними никаких общих дел. Опять же, политика. Как вам известно, когда-то Финляндия была русской колонией, и нам это не нравилось, хотя лично против русских большинство из нас ничего не имеет. А с тех пор случилась еще гражданская война – тут стоял голод, а они пытались насадить большевизм. И получилось бы, если б не немцы. Ну а в наши дни русских вспоминают по оказии, разве что – и пошли слухи, будто с теми домами на острове что-то неладно. Что проклятие над ними висит, и никто в здравом уме туда не ходит.
– И кому сейчас принадлежит островная недвижимость? – спросил мистер Парвис.
– Не могу сказать. Боюсь, чтобы сейчас с таким вопросом разобраться, подключать придется международное право. У нас не Англия – проклятые дома не столь хороши в цене, знаете ли. Да и договориться о сделке не с кем – тех русских уже днем с огнем не сыщешь. Похоже, им самим тот остров принес мало добра.
– Похоже на то, – произнес мистер Парвис.
– Ну, на сей счет у нас пословица одна в ходу: Miehen on mela kädessä, Jumala venettä viepi, что значит – человек предполагает, а Бог располагает, – подвел черту Кирконторни.
Больше к теме тех домов не возвращались, и позже мы с мистером Парвисом снова бродили по Юнилинне под жарким солнцем. Много ели, много пили, много потели, ломали голову над финским языком и путанной картой местности. Мне так кажется, именно в тот день мы нашли место, которое в итоге, после рекомендации босса, так понравилось мистеру Данцигеру. Верно, так оно и было – к вечеру мистер Парвис совсем измотался, так что мне приходилось ему в номер еду носить. Последний день прошел полегче, но в тот вечер, третий по счету, я из гостиницы и шагу ступить не смог. Когда боссу, страннику старой закалки, привыкшему за свои кровные деньги получать сервис по максимуму, ничего не требовалось от обслуги – к коей он неизменно посылал меня, – он подряжал меня писать под диктовку заметки о просмотренном жилье, а сам парил ноги в тазу. Вроде таз был небольшой, а все равно я каждые пять минут бегал за горячей водой и потом ее подливал… Еще и ради какой-то экзотической соли, которую горничные насоветовали, полгородка обежал. На те заметки мистер Парвис то с одного угла смотрел, то с другого, что-то добавлял, что-то велел вычеркнуть, и все думал, что же из этого мы в итоге озвучим нашему клиенту. Он всегда говорил – то, как подашь, не менее важно, чем то, что подашь, а иной раз и важнее. Он был прав. Словом, тем вечером я был весь в поручениях – но никто и не обещал мне бесхлопотную командировку.
Ну а потом, как я сказал, были сутки на отдых, и если б нам предложили замок Виндзоров за пару пенни в аренду – сомневаюсь, что мистер Данцигер услышал бы о нем хоть слово. В правилах мистера Парвиса было твердо знать, чего хочешь, и к тому времени он наверняка уже со всем определился. В какой-то момент, в самую дневную жару, он даже предложил мне отвести его к острову и показать дома – просто так, досуга ради, расслабиться у озера. Но путь туда был долгим, и как я упомянул про старый опасный мост – он решил, что лучше будет прокатиться на пароходе. Мы прибыли в крошечную деревушку на берегу озера, всю окруженную хвойным лесом и красным камнем, и там повидали финскую свадьбу – новобрачных в традиционных одеждах из утлой часовни повели к церкви, темной, как какой-нибудь грот. Входить следом мы, конечно, не стали – снаружи посмотрели за всем, через западную дверь. Ее оставили открытой, так как было очень солнечно, хоть и солнце почти не проникало в церковь. За перилами алтаря я заметил пастора; он ничуть не походил на черных священников с моего острова. Я удивился, но мистеру Парвису, конечно, не сказал.
Когда мы вернулись, босс с улыбкой предложил мне еще разок прогуляться, пока сам он отдыхает. «Молодым бываешь только раз», – напутствовал он; а то я и сам не знал! Как и два вечера назад, мы договорились, что я приду к нему позже.
Разумеется, я тут же отправился на остров – Кирконторни мог сколько угодно болтать о проклятиях, но такими байками пусть кормятся коренные жители Юнилинны. Да, бывшее пристанище русских все еще пугало, но я решил, что повторным визитом кое-что для себя проясню, посмотрю на все в свете нового знания, внесу пару штрихов в покамест скудную картину. Раз шанс выпал – я не мог им пренебречь. Надеялся я разве что на то, что новых черных священников мне не встретится – я, конечно, понимал, что они были вполне обычным делом в России, и мысль о них не так пугала, как раньше, но и не прельщала ни капли. Еще я понял, что причудливая надпись на подаренном мне обереге, вернее всего, сделана на русском – это была всего лишь догадка, ведь до той поры я и не знал, что русские пользуются другим алфавитом. Помню, я достал медаль из кармана и разглядывал ее, спускаясь по пустой улице к северному берегу. Почему-то людям не нравилось жить даже там, откуда остров был просто виден. Эта мысль не внушала надежд– и, если помните, на самом острове я думал совсем иначе.
Не могу сказать, что во второй раз переход через мост чем-то удивил – я просто шел себе осторожно и смотрел под ноги. Время было не такое позднее, как в прошлый визит, и туман только-только начал клубиться. Остров с его огромными деревьями и причудливыми домами, торчащими то тут, то там, казался на диво красивым. Облупившаяся краска с моста была не видна, и потускневшие цвета даже чем-то украшали дома – так часто видится на расстоянии.
Я решил пойти по южной тропе, где видел праздник и тех немногих русских, которые, если верить Кирконторни, еще оставались в Финляндии. Меня не прельщали большие дома на холме, тем более что увидеть я хотел не стены, а тех, кто за ними живет. Похоже, из всех здесь один я интересовался этими людьми.
Стоило мне ступить на тропу, как меня обуяла какая-то тяжкая, неизбывная тоска, а в те годы я к столь сильным негативным эмоциям не привык вовсе. Что же меня так тяготило? Дома ведь не заброшены, казалось бы; это заброшенный дом видом своим ввергает в сплин. Я старался доказать себе, что на меня так повлияла эта грустная история о русских, хотя нам с мистером Парвисом и пришлось додумывать подробности – я в то время знал о них не больше, чем любой английский парень. Но что бы себе ни говорил, с каждым шагом делалось только хуже – будто передо мной все шире и шире разверзалась какая-то огромная яма, о которой я минуту назад ничего не знал. Как будто целый мир теперь проваливался в нее все глубже и глубже, оставляя меня совсем одного – в таком вселенском одиночестве, что любой крик о помощи никого никогда не достигнет. Вы думаете, я преувеличиваю – но именно так я себя тогда почувствовал, да и сейчас вспоминать неуютно, а ведь сколько лет прошло. Хуже всего было ощущение полной отрезанности и беспомощности; и тот факт, что на первый взгляд это было чепухой, потому что я всегда мог перебежать обратно через мост, только усугублял это дело. Я чувствовал – есть какое-то объяснение моим предчувствиям, что-то, о чем я еще не знал. Тем не менее я был полон решимости не убегать только потому, что схлопотал панический приступ.
В разгар всего этого я вспомнил о своей медали. Я вытащил оберег и сжал в руке. Что-то он не торопился меня спасать – гнет никуда не улетучился. Но я держал его крепко – и шел вперед. И на этот раз, как я уже сказал, все время светило солнце.
Я добрался до деревянного дома, выкрашенного в голубой цвет, где разговаривал с малышом и повидал причастие от священника. Кругом никого не было, и тишина стояла просто поразительная, но дом не был заперт – как те, что попадались по дороге от моста. Напротив, дверь, у которой я видел священнослужителя с огромной пышной бородой, была открыта.
Не поручусь, как именно я понял, что внутри – никого. Дом выглядел совершенно пустым, но на этом острове вид не всегда имел вес. Может, все дело в распахнутой двери. Ее я воспринял как приглашение, скажем так.
С воротами пришлось повозиться. Они оказались куда тяжелее и заржавленнее, чем я предполагал – и как только тот мальчуган так легко с ними управился? И все же мне удалось чуть приотворить их и протиснуться на садовую дорожку, ведущую к крыльцу через высокую траву и сорняки. Хотите верьте, хотите нет – я сразу вошел. Тут уж вам решать, смелость это была или обычное нахальство. Я доверился чутью на что-то дурное, скажем так. Но разве ж я мог знать наверняка…
В этот момент пара местных, зашедшая в бар и расположившаяся поодаль, время от времени обменивавшаяся короткими, невнятными фразами, поднялась и удалилась.
– Внутри была кровь, – пробормотал старик. – Повсюду. На облупившихся стенах – огромные пятна, очень темные в сердцевине – туда било струей. И даже на потолке была кровь, будто дети с краской забавлялись. И половицы были темными не от пыли и плесени, а от крови. Я мог видеть очертания тел, как они там лежали; много тел, потому что это была большая комната, тридцать или тридцать пять футов в длину, я полагаю, и, возможно, двадцать пять футов в ширину, и эти очертания – прямо по полу. После этого я никогда не сомневался в отметинах, которые, как говорят, есть на Туринской плащанице – человеческое тело уж точно может такие оставить после себя, нет в этом ничего неверного. Кровь вообще, как оказалось, хорошо все запечатлевает. Судя по тем следам – тела кое-где лежали вповалку, прямо друг на друге. Даже на окнах была кровь – и на том окне, где маленький мальчик махал мне рукой, тоже. Солнечный свет лился сквозь него, как сквозь витражное стекло, и делал комнату еще краснее. Она походила на сияющий рубин или на окровавленный Грааль – и все же была грязной, запыленной… И кровь пахла. Даже сейчас я этот запах помню – и чую. Тогда, в доме, он меня чуть с ног не сшиб.