вообще не было, кроме как через борьбу; и дело было не столько в том, что эти миллионы хвойных деревьев могли скрывать огромный затерянный город или гномий народ, сколько в том, что они могли сами по себе генерировать и распространять силы, всецело выходящие за рамки их самоочевидных аспектов – силы, ради которых человек должен проделать долгий-долгий путь, чтобы просто почувствовать. Требуется много времени – и большое расстояние, – чтобы удалиться в достаточной мере от таких машин, как у Генри, и от такой жизни, как в чеширской субтопии[105].
Автомобиль, белый «вольво», закатился на гору, остановился, и они высыпали наружу.
– Не сходи с тропы, – предупредила ее одна из шведок и, фыркнув, добавила: – Твои прекрасные голые ноги провалятся в топь по щиколотку, если свернешь не туда.
Маргарет подумала, что шведка преувеличивает, но ей все же показалось странным, что от женщин требовалось украшать себя в первую очередь как эротический объект – даже в самых неподходящих условиях, даже после сорока, даже когда у мужчин вроде Генри из головы улетучивается всякая эротика (уж точно – когда дело касается законной супруги). К тому же дул ветер, насквозь студеный, к которому Маргарет не привыкла в Англии.
Но вид, простиравшийся кругом, все же захватывал. С этой высоты были видно, как темно-зеленые чащи убегают вдаль до самого горизонта. Прямо внизу какой-то большой и неуместной трещиной в зелени пролегало озеро Орм, обозримое от края до края. Чахлый город притулился у кромки темных вод, и кривые щупальца-заводи тянулись к нему. Более всего Совастад напоминал колонию улиток, облепившую камень – или самый первый город в истории человечества, этакий пробный камень градостроительства. Линия новой дороги образовала еще один разрыв в лесной зоне, но за пределами Совастада во всей панораме почти не наблюдалось жилых построек.
Однако, когда, пройдя несколько шагов, они достигли вершины хребта, с таким же бесконечным зеленым пространством на западе, Маргарет заметила, что на этой стороне, совсем близко позади них, за деревьями на западной стороне горы, возвышалось какое-то здание – большое, деревянное, выкрашенное в белый цвет, с шиферной крышей.
– Кто там живет? – спросила Маргарет, просто чтобы что-то сказать.
– Это курхаус[106], санаторий, – сказала одна из шведок.
– Но он не только для больных, – объяснила другая. – Это место для гостей, где тебе по желанию также могут предложить лечение.
– Да, лечебный отдых, – добавил ее муж.
Судя по тому, что Маргарет успела узнать о шведском образе жизни, сама концепция не казалась чудаковатой.
– Такое уже давно не в моде, – заметил другой мужчина. – Сейчас у людей нет времени расслабляться на отдыхе.
– Ваша страна известна лучшей социальной защитой[107], чем где-либо еще, – не могла не заметить Маргарет.
– Социальная защита – это не отдых, – ответил швед очень серьезным тоном.
– Курхаус добился бы большего, если бы пошел в ногу со временем и превратился в мотель, – добавил его компаньон. – Сегодня деловые люди часто предпочитают ночевать за городом – конечно, при условии, что там хорошая дорога.
– Вид, надо думать, оттуда чудесный – и на послеобеденное солнце, и на закат, – заметила Маргарет, а потом вспомнила, что в Совастаде нет заката как такового.
– Это верно, – подхватила одна из шведок, – курхаус смотрит на заходящее солнце. Вполне уместно.
Эта тема больше не обсуждалась, но после небольшой прогулки по холму, которую Маргарет хотела бы продолжить, они проехали небольшое расстояние по западному склону горы, прежде чем вернуться в Совастад, и зацепили по пути подъездную дорожку к лесному санаторию. Краем глаза Маргарет различила цветы в подвесных корзинах на террасе, какие-то группки людей за столиками – и место ей нисколько не показалось нерентабельным или старомодным. По факту, ей очень понравилось увиденное – в особенности контраст между небольшими, но изысканными деталями декора и бескрайними, небывало романтичными видами на все четыре стороны света. Новая дорога еще не дошла до этой стороны гор, и Маргарет понятия не имела, зайдет ли когда-нибудь проект, порученный Генри, так далеко. С тех пор как они приехали в Швецию, ее муж, казалось, испытывал большие трудности с соблюдением различных правил и обязанностей своего положения. Ни минуты у него не выдавалось, чтобы поговорить о географических тонкостях.
Два дня спустя вся эта ситуация достигла критической точки. Рано утром Генри вывел Маргарет из кафе, где она выпила несколько чашек отличного, но дорогого кофе, и сообщил ей, что следующие два дня проведет в Стокгольме; их отъезд в Англию придется отложить по крайней мере на это время – и еще на столько же.
– Я, черт возьми, буду вынужден вернуться сюда снова, – ругался Генри. – И все ради чего? Чтобы убедиться, что приказы Стокгольма выполняются!
– Вот гадство, – сказала Маргарет.
– Поедешь со мной в Стокгольм или будешь ждать здесь? Если что, уверен, Ларсоны и Фалькенберги позаботятся о том, чтобы ты не скучала.
– Знаешь, мне уже развлечений хватило. Хочется какого-то спокойствия. Может, я могла бы остаться в курхаусе?
Генри напустил скептический вид.
– Нам же сказали, там скука смертная.
– А мне кажется, это милое, умиротворенное место. Конечно, если я буду там, мне не понадобится номер в отеле, но ты наверняка сможешь как-нибудь решить вопрос…
– О таком уж точно не беспокойся, – великодушно бросил Генри. – Если моя дорогая супруга хочет разнообразия, кто я такой, чтобы его не обеспечить?..
– Я буду очень ждать тебя, – только и сказала Маргарет в ответ.
– Моя хорошая, – умилился Генри и поцеловал ее.
На следующий день в курхаусе ей предоставили прекрасную комнату: просторную, с отличным панорамным окном, славно меблированную, с книжным шкафом, где книги как минимум на четырех разных языках выстроились в три длинных ряда. Маргарет, заядлая читательница, с большим любопытством принялась изучать эту миниатюрную библиотеку. Насколько она могла судить, тома тут были подобраны тщательно, ни в коем случае не являясь просто забытыми прежними гостями книгами или легковесным чтением перед сном, как можно было бы ожидать – если вообще можно ожидать в санатории чего-то подобного. Но как только Маргарет пришло в голову, что на полках – отнюдь не те книги, которые большинство людей читало бы перед сном, она заметила на полке солидный том под названием «Die Schlaflosigkeit», что, как она подозревала, означало «бессонница». Ее, засыпающую сном ребенка, такие темы не интересовали; она вообще считала, что во многом проблема бессонницы – вопрос внушения, так что она равнодушно сдвинула том в сторону. Сразу за ним попался роман Альфонса Доде «Сафо». Если бы она приехала сюда, чтобы подучить французский, а не отдохнуть, возможно, стоило бы за нее взяться.
Попрощавшись с Генри перед отъездом из Совастада, Маргарет рискнула преодолеть культурный барьер и купить себе пару строгих зеленых бриджей – темных, как хвойные деревья, – а также рубашку цвета кофе, светло-зеленый анорак[108] и пару крепких башмаков. По английским меркам она явно была старовата для таких нарядов – но Маргарет решила, что в эти два дня сменит британский стандарт на лесной, при котором лишь скалам да рощам будет дозволено судить ее внешний вид.
Снова почувствовав себя почти что маленькой девочкой, она бросилась на большую двуспальную кровать, устроилась поудобнее, вытянув ноги, и написала три веселых письма своим детям – по одному на каждую школу-интернат, где они учились. Затем, к своему великому удивлению, она поняла, что горные воздух и солнце нагоняют на нее бесконтрольный сон.
Проснувшись, она поняла, что пропустила обед. Как странно – прошлой ночью она, как и всегда, спала долго и хорошо, хоть Генри, как обычно, ворочался и храпел. Даже и вспомнить не выходило, когда в последний раз ей случалось заснуть посреди дня – разве что в детстве, по указке взрослых. Насколько Маргарет запомнила, ей ничего не приснилось – на два с небольшим часа она просто выпала из течения жизни. «Это все потому, что я расслаблена», – думала Маргарет, не вполне отваживаясь допустить следующую мысль. «Это все облегчение»; «это красивая большая кровать» (Генри спал плохо и всегда настаивал на небольших кроватях – и она давно не спала по-другому); «это моя новая одежда»; «это солнце и горный воздух».
Особого голода Маргарет не испытывала, но понимала: если не съесть что-то сейчас, в привычное для организма время, потом она об этом пожалеет. Все равно еще предстояло прогуляться за марками всё для писем. Она застегнула куртку, подняла воротник рубашки, нанесла на губы тонкий слой помады и спустилась вниз, чувствуя себя странно во всех отношениях, но не плохо. Архитектура санатория для своего возраста сохранилась на диво прилично. Перила широкой лестницы поддерживали медные балясины – каждая при этом представляла статуэтку некой лесной нимфы, полуженщины-полудерева. Квадратный зал с высокими тонкими готическими окнами переливался многоцветьем из-за расписных витражей, изображавших все тех же нимф.
Она почти ожидала, вспоминая опыт в других европейских отелях, что кто-нибудь вот-вот подбежит и станет допытываться, почему она пропустила внесенный в счет обед, за который она бы все равно заплатила, по заведенному в их с Генри семействе принципу. Но здесь никто не стал заниматься подобными глупостями. Строго говоря, и некому было – даже стойка регистрации пустовала. И не слышно было пения птиц – хотя большие парадные двери стояли широко открытыми, отчего вестибюль напоминал храм. Снопы света, проходящие сквозь окна, заставляли нимф из витражей блуждать по белоснежным полотнам мощеного плиткой пола.