Да, никаким Лиром тут не пахло – чистейшей пробы Кэрролл со своей Алисой. Держась за это осознание, Маргарет отсекала другие, лишние мысли.
– Что-то я многовато съела. – Она не слукавила: во многом будучи странным местом, курхаус имени Ямвлиха хотя бы мог позволить ей гастрономические излишества. – Так и к ужину не успею все это растрясти. Кстати, когда ужин?
– По обычному распорядку. Мы здесь его придерживаемся и, пожалуй, даже больше ценим, чем спящие, – сказала миссис Слейтер. – Сбор – в восемь, и по больше части люди здесь пунктуальны. У вас точно найдется платье, дорогая? Надеюсь, мы снова сядем за один стол.
– Найдется, – сказала Маргарет, – спасибо.
Ей хотелось размять ноги под солнцем и горным воздухом, а также самой осмотреть тот воображаемый лес миссис Слейтер – где, как она полагала, не попадется ничего из ряда вон. В это паломничество она настроилась отправиться в одиночку. На самом деле все, чего она желала сейчас, – избавиться от навязчивого общества миссис Слейтер. Можно было, само собой, подняться к себе в покои под любым предлогом, а затем как-нибудь прошмыгнуть наружу, но единственный открытый выход из курхауса, похоже, был через эту проклятую террасу. Кроме того, в глубине души она чувствовала, что подобные детские прятки не дадут положительного результата – назойливая англичанка примет такие правила на лету и рано или поздно найдет ее за кустами, радостно кудахча: «Поймала, поймала!»
Она настояла на том, что покажет Маргарет несколько больших фото платьев из «Вог». Она долго и детально, с налетом академизма рассказывала о каждом фасоне. «Стоит ли бодрствовать больше, чем обычно, если зацикливаешься на такой ерунде?» – спросила себя Маргарет и почувствовала, как по спине пробежал непрошеный холодок.
– В этом вы выглядели бы фантастически, дорогая, – бубнила миссис Слейтер, тыча указательным пальцем с алым ногтем в страницу, поднесенную чуть ли не к самому лицу собеседницы. Сама Маргарет в это время разглядывала зеленые склоны, сбегавшие вниз от террасы и взбиравшиеся на следующий горный хребет. Сложно было навскидку оценить, сколько до него миль – десять, двадцать или все тридцать.
– Будь у меня ваша жизнь, я бы всегда носила только красивые вещи, – не унималась миссис Слейтер. – У меня, дорогая, отличный вкус…
Маргарет часто слышала, как женщины лет шестидесяти-семидесяти часами болтают именно в таком ключе – взвешивая каждую деталь и размышляя, тоскливо или язвительно, о том, как подойдет тот или иной предмет одежды тому или иному общему знакомому. С одной стороны, они обретали утешение в возможности спроецировать свои желания на кого-то более молодого, с другой – терзались от зависти и попросту отыгрывались на избранной жертве. Подобное соревновательное покровительство, разумеется, никого не делало счастливым, но благодаря ему старушки будто становились живее, отвергали на время возраст; итог, может, и позитивный – но Маргарет даже «жалкими» не назвала бы такие проекции. Нет, это что-то даже более скверное, чем просто убогость, – что-то, символизирующее худшие аспекты женской доли. Может, и нет в том ничего плохого, но взгляните-ка на Генри с его дурной показухой и страхами перед общественным осуждением!
– Какой цвет, думаете, идет вам больше всего? – спросила миссис Слейтер.
– Вот этот, – сказала Маргарет, указывая на свои ноги. – Этот. – Она широким жестом обвела густые заросли кругом. Остальные гости на террасе закончили есть и пить; в любом другом сообществе половина из них уже дремала бы с открытыми глазами. – Прошу меня извинить, я хотела бы прогуляться перед ужином. – Маргарет встала. Никто на нее не обратил внимания, не поднял даже взгляда.
– Давайте вместе, – сказала миссис Слейтер, торопливо собирая свои журналы. – На первых порах вам точно потребуется гид.
– Это очень любезно с вашей стороны, но я рискну. – Тут Маргарет пришла в голову блестящая идея. – Кое-кто из нас хочет побыть в одиночестве, выражаясь словами одной знаменитой шведки[113].
Последнее слово все равно осталось за собеседницей:
– Как хотите. Но помните – здесь совсем не Англия.
Конечно, не Англия – ни мусора, ни однообразных построек, ни рекламы, ни шума машин, самолетов и радио; и прежде всего – ни души вокруг. Люди когда-то посадили здесь деревья и протоптали дорожки, но этим их вмешательство в естественный ход вещей, на счастье, ограничилось. Леса вокруг Чешира воспринимались, конечно же, иначе.
Когда Маргарет спустилась с террасы, она инстинктивно обошла зеленый «тоннель», из которого первоначально появилась миссис Слейтер, и, срезав путь через всю террасу, ступила под своды другого древесного пассажа, несколько ярдов тянущегося вдоль стены курхуса. Маргарет слышала шумы с кухни и болтовню персонала, гармонировавшую с ними. После тихой террасы веселый звук стал облегчением – но он был слышен лишь минуту-другую, а потом здание санатория осталось позади, отступив под лесной полог. Почти сразу широкая, хорошо утоптанная тропа достигла развилки, где разветвилась на дюжину, если не больше, «кроличьих тропок», уводящих в самое сердце чащи – очень узких, но четко обозначенных. Какую же выбрать? Возможно, не стоило ей отказываться от сопровождения – тут имелась реальная опасность заблудиться.
Почти наугад она выбрала тропу и начала петлять между деревьями. Тропа попалась хоть и узкая, но вполне проходимая: не нужно было ломиться сквозь кустарник, отодвигать с пути ветки. Даже твердь под ногами оставалась относительно ровной. Можно было даже подумать, что здесь кто-то прошелся секатором, срезая лишнюю зелень, но кто бы на такое решился – и зачем? Скорее всего, дело в том, что на тропе само по себе ничего никогда не росло – и ей постоянно пользовались, не давая новым росткам прижиться, вытаптывая их. Значит, миссис Слейтер не слукавила. Значило ли это, что и байки об истинной бессоннице, оставляющей своих жертв пожизненно бодрствующими – правда?
Маргарет остановилась. Из чащи доносились какие-то шорохи; трепетала листва на нависающих над головой ветвях, внезапно поднимавшихся и опускавшихся в диковинном ритме. Судя по звукам, среди ветвей могли быть кондоры, а в кустах – анаконды. Кто, в общем-то, скажет наверняка, чего там быть стопроцентно не должно? Маргарет знала – тут, в Швеции, и медведей встретить можно, и волков, и даже змей. Да, и впрямь, на обжитую Англию мало похоже. Кусты здесь доходили ей до локтей и были достаточно густыми, чтобы приютить и укрыть кого угодно – кроме, может быть, слона. Вот еще одно обстоятельство, о котором Маргарет не подумала, отклоняя предложение миссис Слейтер.
Но она продолжила идти дальше. Узкие лучи солнца ниспадали, как огни рампы, на сцену, где она была главной актрисой. Более широкие потоки света напоминали Небесное Благословение на итальянской картине, что изображала бы ее святой. Но во многих местах деревья были настолько густы, что солнечный свет проходил сквозь них лишь мерцающей дымкой, наводя на мысль о другом, куда более ярком мире наверху. Через некоторое время, совершенно внезапно, подлесок почти исчез, и небольшие тропинки пересекли барханы из сосновых иголок.
Много тропинок. Не одна. Даже в этих чащобах оставался выбор. Казалось бы, раз они идут вплотную друг к другу, ничего не стоит переходить с одной на другую, никогда не заходя в тупик. С другой стороны – можно ли найти более явное доказательство тому, что здешние леса – один сплошной лабиринт? «Сюда бы компас», – подумала Маргарет с тоской, остро понимая, что надо поворачивать назад. По шведским меркам она была уж слишком неподготовленным к встречам с силами природы человеком. В свое время мать не разрешила ей даже записаться в краеведческий кружок, где детей часто водили в походы.
Маргарет чувствовала, что техника навигации в лесу, хотя и важна сама по себе, очень вторична по отношению к чему-то другому. И она могла, пожалуй, выразить словами, что именно имелось в виду, пусть и резким: требовался отказ от стольких вещей, за которые, казалось, так ратовал ее муж Генри! Эта мысль годами бродила в ее голове и теле, как микроб в крови, отравляя ее впечатления от жизни все больше и больше. В шведском лесу, отдаленном и одиноком по сравнению с большинством иных мест, которые она знала, беспокойство вспыхнуло с новой силой, на мгновение выведя ее из равновесия. Маргарет попыталась утешить себя в обычном ключе – попыталась вникнуть в точку зрения Генри, сделать соответствующую поправку на то, что он далеко не свободный человек; вряд ли даже более свободный, чем жители курхауса, если принимать рассказы миссис Слейтер за чистую монету. В любом случае, она чувствовала, что мужчине подобает быть свободнее Генри. Не то чтобы ей хотелось, чтобы деревья и крики птиц открыли ей глаза на какую-то особую истину о мире – скорее, до нее просто стало доходить, что лес символизирует нечто, находящееся за пределами жизни. Уж точно – за гранью жизней Генри и ее собствен-ной.
К ней мало-помалу вернулось самообладание. Генри, вообще-то, скорее прав в своих взглядах на жизнь – это она заблуждается. Иначе жизнь эта просто не была бы такой, какой есть, и так далее и тому подобное. Обычной реакцией на редкие бунтовские порывы было, как она прекрасно понимала, осознание – ей всего-то нужно немного больше свободы действий для формирования собственной личности, и даже, как могли бы сказать иные продвинутые жители Манчестера, для ее самореализации. Но это расхожее болеутоляющее, как правило, никогда не оказывало эффекта на практике, согласно наблюдениям Маргарет за другими парами. Всякая самореализация просто низводила человеческую личность до ограниченной совокупности увлечений – за что тут уцепиться? Можно клепать абажуры или ходить на еженедельные собрания волонтеров – помогать старикам и калекам. Но это ведь не самореализация, а, по сути, самоотречение и самозабвение.
Шумящий, залитый солнцем лес, пустой, но похожий на лабиринт, намекал на какой-то другой ответ; ответ, который превосходил логику, превосходил слова и, прежде всего, превосходил связь с тем, что Маргарет и ее соседи в Чешире