Столовая резко опустела, и снова наступила полная тишина. Гости уходили молча, почти незаметно. Почти стемнело, но небо все еще горело бледно-алым светом, отражая пламень заката.
– Скажите мне, – спросила Маргарет, – что происходит зимой, когда горы покрывает снег? Об этом много говорят в Совастаде.
– Наши страдания приумножаются, – ответила англичанка. – Мы сидим без сна всю ночь, ожидая приход весны. Что еще остается?
– Ладно, – сказала Маргарет, – я буду у себя в комнате. Но завтра меня тут не будет, это я вам гарантирую.
– Пожалуйста, не торопитесь без надобности, – тут же всполошилась миссис Слейтер. – У вас не будет никаких проблем. Вы сможете спать, так как не выпили кофе. Ничто не встанет на пути между вами и царством Морфея… О, ночью вас ждет изысканный отдых!
Обычно большой зал был освещен довольно тускло, но теперь его заливал свет ярких красивых люстр. Переливались и сверкали силуэты медных нимф по обе стороны лестницы. Красивый пожилой мужчина, которого Маргарет видела в одиночестве за столом, застыл, по-видимому, погруженный в раздумья, в дальнем углу. Больше – никого.
Миссис Слейтер бесцеремонно взяла гостью за руку.
– Я провожу вас до дверей комнаты, – сказала она.
– Нет, – бросила Маргарет, высвобождаясь рывком. – Расстанемся здесь.
– Но вы сдержите свое обещание, милая?
– Я ничего не обещала, – ответила Маргарет. – Но я подумаю.
– Что ж, спокойной ночи. – Вопреки ожиданиям, англичанку такой ответ, похоже, ни капли не возмутил. Она даже добавила, сделав над собой явное усилие: – Добрых снов.
– До следующего утра, – сказала Маргарет, чувствуя в своих словах фальшь. Женщина средних лет, – возможно, лет на восемь-десять старше ее самой, и умудрившаяся сохранить немалую долю былой красы, – спустилась по лестнице, закутанная в шубу дорогого кроя. Ночь обещала быть теплой, впрочем. Под перестук каблуков по белой плитке дама выплыла во внешнюю тьму. Миссис Слейтер тем временем поднялась по лестнице, не оглядываясь на Маргарет, и исчезла в коридоре наверху.
Маргарет намеревалась подняться наверх почти сразу, задержавшись ненадолго лишь из боязни столкнуться с фанатичной миссис Слейтер вновь, уже у дверей спальни; но в тот момент, когда она осталась одна, пожилой мужчина в углу холла подошел к ней и сказал:
– Простите меня, но я должен был подслушать, что миссис Слейтер наговорила вам. Разговоров здесь мало, сами понимаете, и многое из сказанного с тем же успехом могло остаться тишиной. Вы бы сильно ошиблись, безоговорочно приняв траурный взгляд миссис Слейтер на наше странное сообщество. Уверяю, у нас есть и другая сторона. Нам не всегда грустно. Вы ведь сами почувствовали это, когда гуляли сегодня вечером по нашему лесу?
– Вы видели меня там? – спросила Маргарет. – Да, еще как почувствовала.
– Подобно тому, как многие вещи, сказанные одному человеку, слышат многие другие, так и большая часть того, что делает каждый из нас, известна всем. Хотите выпить со мной кофе?
Пожилая пара спустилась по лестнице и молча прошествовала мимо.
– Миссис Слейтер сказала, что здесь нет кофе. И еще – посоветовала мне ночью сидеть у себя в номере.
– Миссис Слейтер сильно преувеличивает. Так что давайте выпьем кофе. Пойдемте.
Он позвонил в звонок на стойке регистрации. Появился один из официантов в белом пиджаке. Пока почтенный старик заказывал кофе – на обычных, лишенных скрытности тонах, – мужчина лет сорока, в светлом смокинге, прямо из столовой прошел через холл к лестнице внизу террасы.
– Позвольте мне представиться, – вернулся к ней старик. – Я – полковник Адамски. А вы, насколько я уяснил, – миссис Сойер. – Для члена сообщества, которое казалось таким тихим и безучастным, этот бодрый пенсионер знал на удивление много. Они обменялись рукопожатиями.
– Миссис Слейтер упускает из виду, что лишь ценой великих жертв мы, бедные люди, можем достичь высшей истины.
Маргарет выпрямилась.
– Да, – сказала она, изумившись сама себе, – это я прекрасно понимаю.
– Конечно, понимаете, – сказал полковник Адамски. – Главные итальянец всего мира Казанова – уж простите меня за упоминание такой шельмы – на основании своего необычайно широкого знания мира замечает, что только один человек из ста или около того когда-либо переживает тектонический сдвиг, подталкивающий к высшей истине. Самого Казанову при этом подтолкнули масоны – хотя о них ли распространяться добропорядочному католику вроде меня в беседе с очаровательной дамой? Но вот что я хочу сказать: этот сдвиг – шок, удар, фатальный исход – не всегда необходим. Вы ведь не станете заявлять с чистой душой, что пережили сегодня нечто подобное?
– Думаю, то, что сказала миссис Слейтер, возможно, побудило сдвиг. Сегодня днем, я имею в виду.
– Кстати, о дне, – подхватил Адамский, слегка наклонившись к ней. – Вы уже многое понимаете: гораздо больше, чем осознаете. Итак, причина, по которой миссис Слейтер так грустна и полна непонимания, заключается в том, что она гуляет днем, а не ночью.
– Разве она не бродит, как все, в темные часы?
– Очень редко. О, вот и кофе подоспел. Нальете и мне? У меня, увы, рука уже не так тверда, как прежде.
– Соболезную.
– Война, в которой я бился, иной раз – наравне с вашими соотечественниками, была ужасна. Никогда еще силы тьмы не бушевали всюду, куда ни кинь взор. Ни справедливости, ни необходимости, ни шанса на победу мы не обрели… вы, наверное, думаете, что у меня, по меркам служивого поляка, слишком уж нетипичный взгляд на вещи? К концу войны я перестал спать, вообще перестал; и именно тогда я понял суть дела. Великая жертва служит платой за великие истины. Миссис Слейтер, проводящая день за днем так, будто здесь у нас курорт наподобие Роял-Лимингтон-Спа[115] или Роял-Танбридж Уэльс[116], никогда это уразуметь не сможет.
– Вам с молоком, полковник Адамски?
– Без. Черный кофе, крепкий и без примесей, укрепляет человека против сил тьмы, наводняющих мир.
Через зал все время проходили люди – чаще одни, чем пары, – и ночь, совершенно черная на контрасте с внутренним освещением, поглощала их. Хоть днем тепло не покидало стен курхауса, сейчас Маргарет ловила телом всякий малейший порыв холодного воздуха, стоило очередной двери открыться.
– Долгая война, – полковник вздохнул. – Концентрационные лагеря, о которых мы теперь всюду наслышаны. Опасный симптом. Тяжелое горе без лучика надежды – до того великие страдания, что почти превратившиеся в веру. Это лишь некоторые из вещей, подталкивающих к истине. Вот, опять же, – недостаток сна. Шекспир часто жаловался на бессонницу – а скольким мы ему теперь обязаны! Даже местный поэт Стриндберг был бы еще более гротескным, если бы лучи истины не попадали иногда в цель, когда он лежал без сна – когда-то в этом самом месте, верите ли? Было бы гораздо лучше, если бы он вовсе не покидал его. Вспомните своего великого государственного деятеля, лорда Розбери[117]: в один голос окружение признавало его человеком особого склада, отличающимся от тех пигмеев, что роились у его стоп. Кто мог указать, что в нем такого особенного? Нашлись даже те, кто написал целые книги, силясь передать, насколько они неспособны объяснить очевидное величие лорда Розбери. Знаете ли вы, миссис Сойер, что на протяжении многих лет человек этот практически не спал?
– Боюсь, нет.
– Он хорошо понял, что мы, живущие здесь, одновременно и прокляты, как не устает твердить миссис Слейтер, но и избраны. У него ведь были голубые глаза, которые наиболее распространены среди нашей породы…
– Как по мне, ваша порода ничем особо не отличается от всего остального мира.
– У нас есть одна общая черта с монахами. Если снять специфическую одежду, многие монахи будут выглядеть как миссис Слейтер. Простите за парадокс.
В зале теперь было довольно тихо.
– Могу ли я налить вам еще кофе, полковник Адамски?
– Буду только рад.
Она наполнила обе чашки и погрузилась в раздумья.
– Есть ли какие-то пределы? – спросила она некоторое время спустя. – Рубежи? Мне кажется, этот лес – этот конкретный лес, о котором все говорят, – является лишь частью шведского лесного массива.
– Вы правы, – ответил полковник, – время от времени кто-нибудь из наших не возвращается. Люди набредают на такие тропы, каких прежде не видывали, – и никто их больше не видит в мире живых.
– Может, они просто решили покинуть курхаус и сочли это самым простым способом? Я, конечно, могу себе это представить. Я хотела уйти сегодня днем, но это казалось почти невозможным… А теперь вот – рада, что осталась, – добавила она, улыбаясь, и развернула квадратик вощеной бумаги – облатку для сахарного кубика.
Полковник искренне поклонился.
– Они уходят – сказал он, – ибо достигли своего предела. Для мужчин и женщин есть предел, за которым дальнейшие усилия и размышления приводят только к регрессу. И это правда, что большинство мужчин и женщин никогда не отправлялись в Путь – возможно, это им попросту не дано. Для тех, кто действительно отправился в Путь, граница различна в зависимости от личных качеств, подчас – вовсе непредсказуема. До таких границ единицы доходят. Для них, вероятно, при выходе из одного леса открывается вид на новые, прежде невиданные чащобы.
Глаза Маргарет ярко вспыхнули.
– Уверена, вы правы! – воскликнула она. – Я кое-что знаю, уже довольно давно, но все никак не могу подобрать слова…
– Мы все это знаем, – заверил ее полковник. – И все этого боимся. Потому что за нашей границей начинается небытие. Невольно вспоминается итальянская притча о луке: кожура слезает слой за слоем, пока в конце концов ничего не остается – кроме аромата, который задерживается немного дольше. Точно так же мертвые задерживаются с нами на некоторое время – и выветриваются впоследствии, как запах. Можно назвать их уход громким словом