У меня пропал дар речи. А еще я утратила способность двигаться и просто смотрела на нее, пытаясь отыскать в себе хоть что-то, хоть какое-то воспоминание или смутное ощущение, что женщина мне знакома. Только спустя пару секунд я поняла, что ее глаза смотрели куда-то в сторону. Франческа была слепа.
– Вы меня знаете? – хрипло спросила я.
– Я узнала бы тебя, будь не только слепа, но и глуха и глупа. К счастью, болезнь коснулась лишь глаз. Мой разум чист, как и в те годы. Не так давно это и было, верно?
– Предполагаю, что восемь лет назад, но… расскажите о моем пребывании здесь. Я почти не помню то время.
– Может, оно и к лучшему, – рассмеялась старушка. – Ты была непростым ребенком. Какая ты сейчас? Тебя не мучают они?
– Кто – они?
– Видения, голоса. Они еще приходят? Кортни, девочка, ты – единственная, о чьем уходе отсюда я жалела. Я действительно думала, он совсем тебя сломает. Однако я слышу в твоем голосе твердость. Могу я хотя бы надеяться, что на этот раз ты победила?
– Я… я вас не очень понимаю. Я не помню тот период, не помню голосов и видений. И кто этот «он», тоже не знаю. О чем вы говорите?
– Ты была очень юной, когда он тебя привез. Мне понадобился месяц, чтобы ты привыкла и разговорилась. Мы беседовали каждый день, и каждый день я ужасалась условиям, в которых ты выросла, детка. Такой отец… Тебе нелегко пришлось, да?
– Чем я болела?
– Не знаю. Я ведь всего лишь сестра-целительница, а не менталист. Каждый безумец здесь безумен по-своему, и мы с тобой не исключение. Тебе мерещились фигуры. Они говорили с тобой.
Она помолчала, словно вспоминая.
– А еще ты любила записки… писать себе записочки, знаешь, такие – маленькие, в конвертах. Делилась там своими секретами и прятала в укромных местах. Забывала… находила – и пускалась в плач. Все это время тебя так никто и не навестил… кроме него. Он приезжал каждую неделю. Тогда я еще не потеряла зрение. Да и вкус. Хорош, чертовски хорош. Только хорош, дорогая, по-темному. От него веяло чем-то очень темным. Поверь, я ведь знаю, что творится в душах у людей. Понять не могу, а знать – знаю. Так вот, душа у того человека была черная.
– Как он выглядел? – спросила я.
– Ох, если бы я помнила! Я так долго не видела ничего, кроме темноты, что даже не могу сказать, как выглядела в то время сама. Я только помню… голос.
– Голос? – Я сглотнула.
– Голос, – согласилась Франческа. – Очень необычный голос. Бархатистый, с хрипотцой. От него все внутри замерзало.
– Герберт, – вырвалось у меня.
Франческа что-то тихо напевала, потеряв ко мне интерес.
Я так и не смогла ничего от нее больше добиться и в конце концов прекратила попытки. Вернувшаяся к нам леди Бьюит подтвердила, что с Франческой такое частенько случалось.
– Возраст, увы, берет свое. К тому же сестра Франческа всегда была излишне эмоциональна. Она часто привязывалась к пациентам сильнее, чем требовалось.
– Леди Бьюит, – мне было непросто решиться, но я не смогла бы вот так взять и сделать вид, что этого разговора не было, – семь или восемь лет назад здесь была пациентка. Я бы хотела взглянуть на историю болезни или какие-то записи о ней.
Женщина нахмурилась.
– Боюсь, это невозможно. Мы не раскрываем информацию о наших подопечных.
– Эта пациентка – я. Кортни Кордеро. Я хочу узнать, как попала сюда.
Если леди Бьюит и удивилась, то не подала виду.
– Мне нужно свериться с записями, а также понадобятся ваши документы. Ступайте за мной.
Так я оказалась в палате, служившей мне домом долгих семь месяцев.
– После ремонта мы немного обновили палаты, но в целом все осталось как прежде, – сказала леди Бьюит. – Проходите, вот она.
Я вошла в ничем не примечательную палату с обитыми мягкой тканью стенами. В комнате не было ровным счетом никакой мебели, а небольшое окошко оказалось утоплено глубоко в стене и закрыто двойной решеткой.
– Почему здесь так… – Я долго не могла подобрать слово. – Странно? Почему нет кровати?
– Здесь содержатся пациенты, которые могут навредить себе или окружающим. Не стоит волноваться, здесь вполне комфортно. Оставить вас? Желаете побыть одна?
Я нахмурилась, но не стала противиться. А вот леди Бьюит достаточным тактом не обладала, потому что с улыбкой сказала:
– Многие вылечившиеся пациенты приходят навестить свои палаты и своих друзей. Для них «Хейзенвилль-гард» – место, которое дало им шанс на нормальную жизнь. Можете побыть здесь немного. Но не увлекайтесь, Кортни. Настоящая жизнь ждет вас там. Вне стен лечебницы.
Только чтобы она заткнулась, я делано поулыбалась и сунула женщине мешочек с золотом.
– Пожертвование на нужды лечебницы, – произнесла я, не в силах отделаться от мысли, что значительная часть этих денег пойдет на нужды леди Бьюит.
Дверь за ней закрылась. И я тут же подскочила, чтобы оставить широкую полоску света в коридор. Быть запертой в камере лечебницы мне хотелось меньше всего. Только когда я надежно зафиксировала дверь, решилась осмотреться.
Впрочем, на что там было смотреть? Мягкие стены, унылый, тусклый потолок. Это место не вызывало никаких воспоминаний. Ничего. Ни отголосков тех событий, ни смутных образов. Словно и не было в моей жизни долгих месяцев в этой комнатушке. А может, действительно не было?
Но Франческе не было резона врать, да еще и так четко описывать Герберта.
Выходит, из-за него я лежала здесь. И никто – даже сестры – меня не навещал. Отец этому явно потворствовал, а я… я слышала голоса и писала себе записки. Что происходит и сейчас.
Довольно быстро я поняла, что надо уходить, ибо я рискую сойти с ума в ограниченном пространстве. И тогда окажусь тут уже по праву, а не в качестве гостьи. Я быстро вышла на воздух, и только когда лечебница скрылась из виду за деревьями, остановилась, чтобы перевести дух.
Я не знала, что делать дальше. И к кому пойти, тоже не представляла. Наверное, впервые в жизни я по-настоящему жалела, что рядом нет отца. Он был не лучшим родителем, но, несомненно, обладал теми качествами, которыми должен обладать глава рода. Он бы разобрался в происходящем. Дал объяснение, а если его нет, сказал бы правду.
А может, он и разобрался… тогда, восемь лет назад. И я очутилась в «Хейзенвилль-гард». И сейчас меня бы постигла та же участь. Как знать.
Могу ли я быть виновной в том, что происходит? В убийстве Хейвен, в создании фантома, в похищении ребенка, в подбрасывании записок? Каков шанс, что я, страдая провалами в памяти, могу вредить и себе, и сестрам? Если напрячься и вспомнить, большинство странных событий происходило, пока я спала. А если вообразить, что во всем этом замешан Герберт, можно объяснить практически каждый инцидент.
Он объяснил свою записку тем, что получил от Портера уведомление о переводе Ким и сразу же выехал в Даркфелл. Но что заставило Герберта вернуться и как вообще он, с колоссальным опытом юриста, мог поверить какому-то письму, так и осталось тайной.
Растерянно остановившись посреди дороги, я обернулась и посмотрела на здание лечебницы, видневшееся среди деревьев.
Если я убила трех человек, если я угрожаю сестрам, если я больна – мне стоит вернуться.
Взяв на себя ответственность за род Кордеро, я поклялась защищать сестер от любой опасности. Даже если она исходит от меня самой.
Словно наяву – я даже вздрогнула, испугавшись, что вновь слышу голоса, – прозвучал голос Герберта. Воспоминание было невероятно ярким. Как будто еще вчера я сгорала в его объятиях и не существовало мира за стенами холодного подвала.
– Ты ведь веришь мне. Веришь, что я не причиню тебе боли.
Я верила. Я, демоны ада его раздери, верила!
Вернуться в палату с мягкими стенами я еще успею. А вот поговорить начистоту с Гербертом – нет, если он уедет в Даркфелл.
Но в конторе его не оказалось. Помощник виновато развел руками:
– Господин Уолдер не оставил указаний, где искать его, миледи.
Все время, что мы говорили, рабочие выносили из кабинета коробки.
Он ведь не мог уехать, не предупредив персонал! Не сказав мне или Ким. Не мог ведь?
Если бы я была в этом уверена, то не почувствовала бы, как горло сжала невидимая рука, лишив воздуха.
– Леди Кордеро, в кабинет нельзя… – попробовал было остановить меня помощник, но я захлопнула перед его носом дверь.
Круглое зеркало с изящной окантовкой подернулось дымкой. Я не выдержала и плеснула еще зелья на серебряную поверхность. И даже потрясла его от нетерпения, надеясь, что Герберт услышит зов. Я никогда не связывалась с ним таким образом. Зелье для зеркального ритуала было довольно редким, даже отец старался не использовать его без надобности. Если Герберт просто вышел на соседнюю улицу перекусить, он убьет меня за то, что истратила половину запасов.
– Герберт! – воскликнула я, едва дымка рассеялась.
– Кортни? – нахмурился он. – Почему через зеркало? Ты что, в моем кабинете?
– Нам надо поговорить! О том, что случилось восемь лет назад.
– Восемь… – не понял он. – А что тогда случилось?
– Вот и выясним. Это личный разговор. Где ты?
Я вдруг поняла, что смутно узнаю фон за его спиной.
– Это дом у озера?
Герберт кивнул.
– Да, сработали охранные заклинания. Кто-то сюда вломился. Пытаемся понять, не пропало ли что. Твой разговор не подождет до вечера?
– Нет, – отрезала я. – Жди меня там, скоро приеду.
– Кортни, я предпочту, чтобы ты осталась в Кордеро-холле, – с нажимом произнес Герберт. – Здесь, возможно, небезопасно.
– Как будто тебе не все равно, – вырвалось у меня.
Герберт подарил мне внимательный серьезный взгляд, от которого стало как-то неуютно.
– Нет, Кортни, мне не все равно.
– Тогда почему я только сейчас узнала о том, что лежала в психушке?
Или Герберт был прекрасным актером, или… или у меня забрезжила надежда, что все это бредни и тщательно продуманный спектакль.
– Кортни, о чем ты? Какая психушка? Откуда ты это взяла? Так, все, мне пора, я приеду, и поговорим. Я вообще перестал что-либо понимать.