Сумей он сохранить показную внешность — от него не отвернулись бы так скоро и помогли бы ему выбиться в люди. Но он не хотел этого.
Комнату он себе взял в сущности первую же попавшуюся.
Выйдя на поиски, он вскоре наткнулся на одноэтажный деревянный домик с пятью окнами на улицу и покосившимся крыльцом. На потускневшем от пыли и времени стекле крайнего окна был наклеен большой билет с четкой и вполне грамотной надписью: «Сдается роскошно меблированная комната». Саша Николаич направился к двери и вошел в сени.
В те патриархальные времена наружные двери затворялись только на ночь, а о звонках и помина не было.
Из сеней Николаев вошел в темную переднюю, довольно большую, но тем не менее тесную от наставленных в ней шкафов и ящиков. Против входной была другая дверь в комнату, где виднелся край буфета и обеденный стол.
— Кто там? — спросили из этой комнаты, и сейчас же в двери появился лысый человек в халате и с трубкою.
Выражение его лица казалось не особенно добродушным и приветливым. Сморщенные, слезящиеся глаза неприязненно смотрели из-под клочков нависших бровей, углы губ были опущены вниз, щетинистый, колючий подбородок выдавался вперед, придавая лицу особенно неряшливый вид, который подчеркивали также и мятая рубашка, и обвисшие шаровары, казавшиеся не особенно чистыми.
Однако едва лишь только человек разглядел приличную одежду Николаева, как сейчас же выражение его лица изменилось и стало сладенько заискивающим.
— Что вам угодно? — пропел он, запахивая свой халат.
— У вас сдается комната?
— Ах, вы насчет комнаты? Очень приятно! Вы для себя желаете ее снять или для кого другого?
— Для себя.
— Очень приятно, очень приятно… Комната роскошная, со всеми удобствами. Вот пожалуйте сюда! Позвольте отрекомендоваться: титулярный советник Беспалов. А позвольте узнать, с кем имею честь?
Саша Николаич назвал себя.
— Очень приятно, — повторил Беспалов и отворил из передней дверь направо. — Вот это и есть комната, — пояснил он.
Комната была в одно окно, окрашена клеевой краской, с белым деревянным полом, хотя и вымытым, но все-таки не особенно чистым.
У окна помещался ясеневый изрезанный ножом стол. У одной стены стояли шкафы, у другой — кровать, отгороженная китайскими ширмами. Вся обещанная роскошь, по-видимому, и заключалась в этих ширмах, впрочем, сильно потертых, да еще, пожалуй, в кисейной занавеске на окне.
В качестве предмета роскоши и произведения искусства над диваном в деревянной рамке без стекла висела засиженная мухами гравюра, изображавшая голую женщину, раскинувшуюся под ракитой вроде как бы на софе.
Пахло чем-то кислым и затхлым.
Саша Николаич огляделся. Все ему тут не понравилось, а в особенности гравюра.
— Роскошное помещение, — продолжал между тем титулярный советник, одной рукой прижимая полу халата к животу, а другой — махая трубкой в воздухе. — Обратите внимание на эти ширмы! Они мне достались по наследству от графини…
Он запнулся и не договорил, от какой именно графини.
— Вот гравюра-то уж очень… как будто… — проговорил Саша Николаич, не зная, что еще сказать.
— Она вам не нравится? — подхватил Беспалов. — Ее можно снять и заменить другою. Хотите фрукты или изображение букета цветов. У меня есть и то и другое.
Он подошел к дивану, протянул руку, взялся было за гравюру, но под нею оказалась такая залежь пыли и паутины, что он поскорее оставил ее.
— Вам как угодно комнату, — обратился он к Саше Николаичу строго, словно недовольный именно тем, что под гравюрой была пыль и паутина, — со столом или без него, то есть у нас будете столоваться или брать из трактира? Я должен вас предупредить, что я очень требователен на еду. Я требую, чтобы была закуска — горячая и холодная, затем что-нибудь тяжелое — цыплята в эстрагоне… Ну и пирожное, пломбир или мусс. Да вы, пожалуйста, идите в столовую к нам. . там и разговаривать-то будет удобнее…
Беспалов сразу сообразил, что Саша Николаич будет для него выгодным жильцом, и потому не хотел упускать его.
А тот мялся, думая только об одном, как бы уйти от этого назойливого человека.
Но Беспалов оказался действительно настолько назойливым, что заставил-таки его снять плащ и войти в столовую.
Столовая, прокуренная и прокопченная длинная комната, служившая, очевидно, вместе с тем и гостиной, потому что по стене стояли диван и два кресла с покосившимися ножками, была и кабинетом, потому что у окон помещался круглый стол с чернильницей, двумя книгами и номерами старых петербургских «Ведомостей».
У этого стола сидела молодая девушка в темном, скромном платье, наклонившись над шитьем.
Когда вошел Саша Николаич, она подняла голову. Этого было достаточно, чтобы сразу все переменилось, и Саша Николаич сейчас же решил — будь что будет, а комнату он оставит за собою.
Такой красоты он никогда не видал. Таких черных густых волос ни у кого не было; больших, задумчивых, бархатных, темных, как агат, глаз — тоже. Это была строгая, холодная красота с правильными чертами, поражающая с первого взгляда.
Беспалов шаркнул ножкой, хихикнул и, щуря глазки, проговорил Саше Николаичу:
— Это-с моя воспитанница Маня… Будьте знакомы…
Он уже подметил, какое впечатление произвела его воспитанница на молодого человека, и ясно было, что он именно рассчитывал на это впечатление, настаивая на том, чтобы Саша Николаич вошел в столовую.
Глава V
— А это — мой сын Виталий, — представил он сидевшего в углу длинного юношу, которого Саша Николаич не заметил при входе.
Юноша встал, вытянулся и поклонился, но не по направлению к гостю, а несколько в сторону.
— Он слепой, — пояснил Беспалов. — Садитесь, пожалуйста.
Саша Николаич сел, не заставляя себя просить вторично.
Ему, конечно, хотелось побыть в обществе замечательно красивой девушки, приглядеться к ней и проверить, действительно ли она так хороша, как кажется первого взгляда.
— Так сколько стоит комната за месяц? — спросил он, обращаясь к Беспалову.
— Вы хотите помесячно? — спросил тот, нахмурив брови и сделав серьезное лицо.
— Да мне все равно — тут срок не играет роли; угодно вам, так на год…
— На год? И со столом?
— Что ж, пусть будет со столом…
— Да, если со столом…
Беспалов предлагал эти вопросы, а сам обдумывал, сколько ему спросить с этого, по-видимому, совсем неопытного молодого человека.
Он уже видел, что обыкновенную цену возможно увеличить до необыкновенной, но прикидывал только размеры последней, чтобы вышло не слишком много и не слишком мало.
— Вот что я с вас возьму, — наконец решил он, — со столом и услугами, словом, на всем готовом сорок пять рублей в месяц…
Он выговорил это и остановился. Маня как будто вздрогнула и взглянула на Беспалова.
По тогдашнему времени эта цена была очень высокой. Самое большее, на что они могли рассчитывать, это двадцать рублей, которых и то было за глаза, а тут вдруг сразу — сорок пять.
Сам Беспалов словно смутился и, потупившись, умолк, стараясь поскорее придумать какой-нибудь почетный предлог для отступления.
Но Саша Николаич ничуть не был смущен. Привыкнув проживать тысячу рублей в месяц, он даже никак не ожидал, что можно устроиться на всем готовом всего за сорок пять. . Для него это было приятное открытие. В порядочном ресторане пообедать вдвоем стоит почти столько же, а тут — и стол, и помещение.
— Я согласен, — заявил он, — комнату оставьте за мной. Угодно вам получить задаток?
Беспалов просиял.
— Позвольте, я сию минуту расписочку, — заторопился он. — Очень приятно… Какой угодно размер задатка?
Саша Николаич улыбнулся и ответил:
— Да все равно! Ну двадцать рублей. Довольно?
— Вполне! — подхватил Беспалов. — Очень приятно… На двадцать рублей…
Красавица Маня и по ближайшем, так сказать, рассмотрении, не только не потеряла, но, напротив, выигрывала. Чем больше всматривался в нее Саша Николаич, тем больше она ему нравилась. Всматривался он осторожно, уголком глаза и был уверен, что это никому не заметно.
Наняв не торгуясь комнату, он умышленно ограничился с Беспаловым деловым разговором, чтобы показать молодой девушке, что вовсе не желает навязывать ей свое знакомство.
Вручив задаток и получив расписку, Саша Николаич раскланялся, причем отвесил Мане самый изысканный поклон.
Она ему ответила простым и милым кивком головы, без всякого жеманства, так свободно, как могла это сделать только очень хорошо воспитанная девушка.
Вообще Саша Николаич должен был убедиться, что в Мане не было ничего мещанского, несмотря на всю мещанскую обстановку, окружавшую девушку.
Беспалов проводил Сашу Николаича до входной двери и даже голову высунул на улицу, а затем, вернувшись в столовую, широко расставил руки, притопнул и повернулся полным оборотом, распустив полы халата по воздуху.
— Какова штучка?! — произнес он, прищелкнув пальцами. — Всю жизнь можно сказать не везло и вдруг такой сюрприз! Теперь, — обернулся он к молодой девушке, — вам одно могу сказать, сударыня, не зевай!!
Маня взглянула на него, не подымая головы, и продолжала шить.
Беспалов снова расставил руки, но на этот раз не повернулся, а присел.
— Не желаете удостоить ответом? «И без тебя, мол, все знаю и понимаю!» Даром, что смиренный вид на себя напустили, будто шитью всецело преданы, а на самом деле все видели!
Маня наморщила брови, недовольным движением передвинула шитье на коленях и проговорила:
— Да будет вам!
— Нет-с, не будет! — подхватил Беспалов. — Сорок пять рублей в месяц, и это не торгуясь! А глазами-то, глазами-то так и косит на тебя! И я прямо говорю тебе, Маня, не зевай! Он человек, видимо, высшего круга — и манеры, и осанка, и прочее… Связи, видимо, в высших слоях… Карьера, не нам чета!.. Залетит высоко! А ты за него вовремя уцепись, чтобы он и тебя потянул, а упустишь время — потом не достанешь!
— Я одного не понимаю, — остановила его Маня, — зачем вы назвали меня воспитанницей?