Но только не для нас. Не для Летних Детей. Даже когда мы стали тусоваться, это место было для нас запретным. Однажды мы туда все-таки съездили.
Харт повез нас туда в то лето, когда нам исполнилось четырнадцать лет. Предполагалось, что мы едем на рыбалку, но он убедил нас сделать крюк по пути домой. Нечто вроде мистической экскурсии, чтобы посмотреть то место, где возникли ночные кошмары нашего детства.
Был ясный день, когда мы восьмером стояли позади развалин хижины Демпси Фонтено и смотрели на пруд, где погибли Эмбер и Орли. Меня это так напугало, что я неделями плохо спала и чувствовала себя неспокойно остаток лета. Теперь же при мысли посетить это место в темноте меня начинает подташнивать.
Поездка на лодке не занимает много времени, и скоро я вижу темные контуры высоких деревьев на фоне ночного неба. Чем ближе мы подплываем, тем крупнее они становятся и тем более крохотной чувствую я себя.
Мы летим через байу к острову, но на самом деле мы летим в прошлое. Вероятно, прямо туда, где все начиналось.
Тринадцать лет назад.
К истокам.
Все прошлое – пролог.
Зейл заводит лодку на мелководье, выпрыгивает из нее, чтобы подтянуть ее к берегу, подает мне руку и помогает выйти из лодки. Вызванный его прикосновением электрический заряд заставляет меня беззвучно охнуть, и мне интересно, исчезнет ли когда-нибудь это ощущение. Я надеюсь, что нет.
Мы идем сквозь густые заросли и еще более плотную тьму, подныривая под низко склоненными ветвями, с которых свисает испанский мох и колючки, цепляющие нас, словно пальцы, пока мы не достигаем крошечной опушки в центре маленького острова.
Мы выходим из-под деревьев на лунный свет и оказываемся позади того, что осталось от старой хижины Фонтено. Демпси спалил ее, так нам всегда говорили. Я слышала эту историю столько раз. Спалил ее дотла, а потом исчез.
После того, как утопил Эмбер и Орли и оставил их гнить в пруду.
Сейчас, через тринадцать лет после той страшной трагедии, мало что осталось памятного на этом месте. Ни монументов, ни мемориалов, ни маленьких деревянных крестов. Просто груда почерневших от огня бревен.
Мои глаза привыкают к темноте, и я оглядываю поляну, чтобы заметить крохотную палатку, вокруг нее раскидано несколько предметов утвари: постельные принадлежности, лежащая на камне бритва, кострище и кастрюля без ручки. Здесь же валяется пустая банка из-под бобов, а к дереву прислонена самодельная удочка.
Мне тяжело смотреть на место, из-за которого у Зейла могут быть ночные кошмары, на кости хижины, где погиб его брат-близнец.
Аарон. Номер двенадцатый.
Мне не хочется смотреть и на пруд, в котором утонули Эмбер и Орли. Я стараюсь гнать от себя образы их тел в пруду. Я не хочу знать, как они выглядели, когда их выловили из воды. Неузнаваемые лица, распухшие руки и ноги.
Зейл молчит. Я чувствую, что он наблюдает за мной, ждет. И я не уверена, смогу ли сделать то, что мне нужно. Хватит ли мне сил.
У твоей мамы был мощный дар.
Но я должна попытаться, потому что мне больше невыносимы тайны.
Я вынимаю из своих волос маленьких серебряных птичек, крепко зажимаю их в кулаках, закрываю глаза и думаю о своей матери. Я так долго стою неподвижно, мне кажется, что мои ноги становятся кипарисами, глубоко вросшими в мягкую почву. А я – часть пейзажа байу, как меч-трава, водяной гиацинт или ряска.
Вскоре я открываю глаза. Зейл не шевелится, я даже не слышу его дыхания. Я не понимаю, здесь ли он еще, надеюсь, что да.
Но я не могу повернуть голову и посмотреть, потому что вижу свою мать. Не воображаемую, а во плоти, стоящую прямо передо мной, но она не смотрит в мою сторону. Ее зеленые глаза устремлены вперед, сфокусированы на хижине. Она красива, молода и стройна, однако выражение ее лица строгое, непреклонное.
Возникает вспышка света, и моя мать улыбается. Удовлетворенная.
Я вижу, как огонь пожара отражается от серебряных колибри, приколотых к ее длинным волосам.
А потом я ощущаю жар, чувствую дым.
Однако кругом царит тишина. Мертвая тишина.
Дым наполняет мои ноздри и пробирается в горло, поэтому я отворачиваюсь.
От хижины. От своей матери. От другой женщины, выскочившей из превратившегося в кромешный ад домика и прижавшей к груди маленького светловолосого мальчика.
Я смотрю на пруд, на пруд утопленников. Посреди темной воды плавают бок о бок два маленьких тела.
И мгновение я слышу голоса, словно кто-то включил радио на полную громкость.
Гневные крики. Шум толпы. Кто-то рыдает. Кто-то вскрикивает.
В следующий момент я понимаю, что все кончено, и оказываюсь сидящей на земле. Зейл держит меня в объятиях, произносит мое имя, прижимает к груди. Повсюду, где наши тела соприкасаются, я ощущаю покалывание. Зейл помогает мне встать, но я пошатываюсь, и он держит меня под локоть.
Я разжимаю пальцы, чтобы взглянуть на маленьких серебряных колибри, и понимаю, что должна сказать Зейлу правду. Пусть даже мне этого не хочется. Потому что все мы страдаем из-за наших тайн. И на мне они должны закончиться.
– Моя мать, – шепчу я. – Это она вызвала пожар.
Над головой вспыхивает такая яркая молния и раздается такой громкий раскат грома, что на время я глохну и слепну. В ушах звенит, а в глазах мелькают мушки. Поток электричества стремится вверх по руке, а потом врезается мне в грудь. Грудная клетка словно раскаляется, ничего подобного я никогда не ощущала. Я вскрикиваю от боли, и силой удара меня отбрасывает назад. Я падаю в грязь на краю пруда утопленников и сижу там, схватившись рукой за бешено бьющееся сердце, судорожно хватая ртом воздух. Мышцы сводит спазм. Снова слышатся раскаты грома, его мощь заставляет меня содрогнуться.
– Прости, – произносит Зейл. – Я не хотел… прости, Грей.
– Мне нужно домой.
Зейл протягивает руку, чтобы помочь мне встать, но я медлю в нерешительности. Я пока не могу нормально дышать.
– Все будет хорошо, – уверяет он. – Обещаю.
И я позволяю ему, только от слабости не могу стоять на ногах. Зейл подхватывает меня на руки, будто я ничего не вешу, и я обнимаю его за шею. Кожа у Зейла теплая и мягкая. Сейчас темная ночь, но Зейл не спотыкается. Он выносит меня из леса, но не говорит ни слова. А потом мы оказываемся в лодке. Позади нас остров Келлера исчезает в темноте.
Зейл управляет лодкой медленно и осторожно, проводя ее по мелким каналам с такой уверенностью, которой могли бы позавидовать Харт и Кейс. Словно он жил тут всю жизнь.
– Ты ее видела? – наконец спрашивает он.
– Да.
– А что насчет моего отца? Ты видела…
– Нет. – Я протягиваю руку, чтобы пригладить дрожащими пальцами его светлые волосы. – Извини.
Мы опять оставляем лодку у пруда Холберта, и я решаю не возвращаться к протоке Лайл за своими шлепанцами. Я уже не так слаба, как недавно, поэтому настаиваю на том, чтобы идти самой. Однако Зейл продолжает обнимать меня за талию. Он доводит меня до дощатого настила, прямо к ступенькам. Зейл отказывается оставить меня одну в темноте.
Несколько минут мы глядим друг на друга, а затем Зейл притягивает меня к груди. Я чувствую, как его дыхание щекочет мне макушку. Это так приятно. Приятна эта покалывающая близость. И то, что его сердце бьется рядом с моим. Мне так много хочется сказать ему, но я не могу подобрать слова. Не понимаю, как Зейл вообще прикасается ко мне после того, что сделала моя мать.
Когда теперь он знает, что она у него отняла.
– Грей, – шепчет он, – посмотри на меня. Что бы ни сделала твоя мать, ты за это не отвечаешь. – Я киваю. Глаза у него сейчас темно-синие, как ночное небо. – Я тебя сильно обидел? Раньше? – Я качаю головой, и Зейл издает вздох облегчения. – Я рад. – Он кладет руку на мою щеку. Я чувствую слабый импульс. – Я никогда не хотел тебя обидеть, Грей. – Его глаза вспыхивают в темноте. – Ты ведь это знаешь, правда?
– Конечно. Ты никого не обидел намеренно.
Зейл такой нежный. Больше похож на летний дождь, чем на грозовой шторм.
– Да, – говорит он, и поднимается ветер. – Но порой люди все равно обижаются.
Низко над байу проносится гром.
Зейл наклоняется ближе, и мне кажется, что он хочет поцеловать меня, но этого не делает. Просто шепчет мне на ухо то, что я и так уже знаю.
– Надвигается шторм.
Вскоре он исчезает во мраке, а я поднимаюсь по деревянным ступенькам на дощатый настил. Но, прежде чем зайти в дом, стою на крыльце «Мистической Розы» и долго смотрю на реку, слушая ночное пение ветряных колокольчиков Евы.
У меня ощущение, что прямо рядом со мной находится Элора. Я вижу ее ослепительную улыбку, длинные темные волосы. Если я чуть-чуть поверну голову… Но я ее не поворачиваю. А если я ошиблась?
Впереди, на пристани, кто-то натянул новые сигнальные ленты. Сейчас огорожена половина причала, гниение досок продолжается.
Я поворачиваюсь и тяну на себя дверь книжного магазина. Она не заперта. Дверь никогда не закрывается. В Ла-Кашетте не бывает серьезных преступлений.
Если не брать в расчет поджог.
И похищение людей.
И убийство.
Я тихо закрываю за собой дверь и поворачиваю засов.
Все огни в доме погашены, но в кухне играет радио. «Луизианский блюз». Я на цыпочках вхожу туда, чтобы налить стакан молока, и Сахарок ерзает на своей подстилке. Его ошейник позвякивает, и песик поскуливает во сне.
Я открываю холодильник, и покрытый линолеумом пол заливает свет. Музыку прерывают новости о погоде, и я останавливаюсь, чтобы послушать.
«Национальный ураганный центр прогнозирует, что ураган Элизабет к тому времени, как он достигнет центра Мексиканского залива, превратится в сильный шторм. – Голос по радио почти задыхается от волнения. – Центр тропического шторма сейчас расположен в четырехстах шестидесяти милях к юго-востоку от устья реки Миссисипи. Каждого, кто находится в области прослушивания, призываем подготовиться к экстремальному природному явлению».
Диктор замолкает, и продолжает звучать блюз.