При малейшей возможности Либби изрекала мрачные пророчества. Пэтти это знала, но от слов дочери сердце все равно екнуло. Плохое уже случилось. Но будет еще хуже.
С Либби на руках она присела на диван, гладя ее по голове и по спине. Дебби и Мишель суетились рядом, приносили и уносили бумажные платочки, что нужно было делать минимум час назад. Панда голосом Дебби говорила, что все хорошо, но Либби оттолкнула игрушку и отвернулась. Мишель спросила, а что, если она приготовит для всех суп. Они ели суп всю зиму, Пэтти хранила для него заготовки в ящике со льдом в гараже. К концу февраля от них обычно ничего не оставалось. Февраль вообще был самым тяжелым месяцем.
Забыв о салями, Мишель уложила в кастрюлю большой замороженный брикет говядины с овощами и начала откалывать лед. Вернулась Диана, прикурила, буркнув что-то вроде: «Честное слово, мне нужна сигарета», и села на диван, отчего Пэтти вместе с Либби, как на детских качелях, подскочили вверх. Диана отправила девочек во главе с Мишель на кухню, дети испуганно подчинились.
– Короче, все началось с семьи неких Кейтсов – они живут где-то между фермой и Салиной. Девочка у них ходит в школу в Киннаки, потому что рядом с ними школу еще не достроили. Бен после школы помогал ей на добровольных началах. Ты про это знала?
– Про добровольное начало? – Она покачала головой.
Диана вытянула губы дудочкой: ей это тоже ни о чем не говорило.
– В общем, неважно, по какой причине, но он помогал детям из начальной школы, и родители этой девочки говорят, что между ними началось что-то не то. Есть и другие, утверждающие то же самое. Хинкели, Патчи и Кахиллы.
– Что?!
– Все они уже беседовали со школьной администрацией и сейчас решают, что делать дальше. Насколько я поняла из того, что мне сейчас рассказали, в дело уже вмешалась полиция, сегодня следует ожидать, что к тебе придут. Поговорить с тобой и с Беном. Это последние события. В школе об этом пока знают не все – нам повезло, что сейчас каникулы, – но уже завтра, боюсь, все будет по-другому. Администрация собирается пообщаться со всеми родителями, чьим детям Бен помогал после занятий. Это где-то десять семей.
– Что мне делать?
Пэтти зажала голову между коленей. Ее колотил истеричный смех, настолько все было нелепо, настолько абсурдно.
«Я, наверное, сойду с ума, – думала она. – Может быть, и надо бы – тогда не придется ни с кем разговаривать».
Она будет сидеть в белой охраняемой палате, ее, как ребенка, начнут водить на завтрак, обед и ужин, ее действиями будут руководить разговаривающие ласковым шепотом люди, а она будет шаркать по полу, едва поднимая ноги, как умирающая.
– Насколько я поняла, сейчас все собрались в доме Кейтсов, – сказала Диана. – Я записала адрес.
Пэтти молча смотрела в никуда.
– Мне кажется, нам надо туда ехать, – сказала Диана.
– Ехать? А разве ты не сказала, что кто-то приедет к нам?
– Телефон прямо разрывался, – сказала объявившаяся в кухне Мишель, которой не следовало все это слышать.
Пэтти и Диана одновременно повернули головы в сторону телефона в ожидании, когда он начнет разрываться.
– Ну и почему же ты не сняла трубку, как мы просили? – поинтересовалась Диана.
Мишель пожала плечами:
– Я забыла, нужно снимать или нет.
– Может, подождать здесь? – предположила Пэтти.
– Пэтти, эти люди болтают там всякую… чушь о твоем сыне. Неизвестно, имеется в их рассказах зерно правды или нет, но разве ты не хочешь встать на его защиту? Неужели не хочешь узнать, что они говорят? Пусть всё скажут в лицо.
Нет, не хочет. Она хочет, чтобы обо всей этой истории забыли, чтобы она сгинула, словно ее и не было. Она не желает слышать, что эти люди (господи, да они с Мэгги Хинкель учились в одной школе) говорят о Бене. Она боялась, что не сдержится, когда вокруг замелькают разгневанные лица. Она разрыдается и будет молить о прощении. Она уже хочет прощения, а ведь они ничего плохого вообще не делали.
– Пойду надену что-нибудь поприличнее.
Она нашла свитер без вытертых подмышек и брюки цвета хаки, расчесалась и вместо малюсеньких золотых сережек-гвоздиков вдела в уши сережки под жемчуг и повесила на шею такие же бусы. Даже не подумаешь, что не настоящие, – между прочим, они даже тяжелые.
Они с Дианой направились к двери, одновременно отдавая дальнейшие распоряжения о пользовании плитой, о том, чтобы вовремя выключить телевизор и сделать что-то по дому, и тут Либби вновь завыла и помчалась к ним, махая руками, как крылышками. Мишель скрестила руки на груди поверх покрытого жирными пятнами свитера и топнула ножкой.
– Я с ней не справляюсь, когда она так себя ведет, – сказала она тоном, в точности повторяющим тон Пэтти. – Я не выдержу.
Пэтти вздохнула, решила сначала уговорить Мишель, потом подумала о том, чтобы ее заставить, но Либби плакала все громче, выла, как волчонок, и кричала сквозь слезы: «Хочусвамихочусвамихочусвами!» Мишель вопросительно выгнула бровь. Пэтти представила, как в ее отсутствие сюда войдет полицейский и увидит на полу безутешного ребенка со следами ожогов на лице. Может, взять с собой всех троих? Но кто-то непременно должен остаться, чтобы отвечать на звонки, и, видимо, лучше, чтобы оставались и Дебби, и Мишель, чем…
– Либби, иди надевай сапожки, – распорядилась Диана. – Мишель, остаешься за старшую. На телефонные звонки отвечать, двери не открывать. У Бена ключ есть, а если придет кто-то другой, это уже не ваша забота. Мишель!
– А? Что такое?
– Мишель, я не шучу. Мишель?
– Ладно.
– Вот так, – сказала Диана, и это действительно было последнее слово.
Пэтти бестолково торчала в коридоре, наблюдая, как Либби натягивает сапоги, рукавички с засохшей на них грязью, после чего подхватила дочь за руку и повела к машине. Может, и неплохо напомнить людям, что у Бена есть младшие сестры, которые его любят.
Либби не была большой охотницей поговорить – наверное, все ее слова достались Мишель и Дебби. Зато она изрекала. Люблю пони. Ненавижу спагетти. Ненавижу тебя. Как у матери, все, что она думала и чувствовала, тут же отражалось на лице. Когда она не злилась и не грустила, она просто мало говорила. Сейчас, когда ее все-таки взяли с собой, она молча сидела, пристегнутая на заднем сиденье, и смотрела в окошко, водя по стеклу пальчиком и повторяя очертания верхушек деревьев.
Пэтти и Диана тоже молчали, радио было выключено. Пэтти попыталась представить себе встречу (встречу? разве можно назвать встречей нечто столь отвратительное?), но в ушах стоял только собственный крик: «Оставьте в покое моего сына!» Она никогда не дружила с Мэгги Хинкель, но в магазине они непременно перебрасывались парой фраз, а Патчей знала, потому что они встречались в церкви. Они не злые люди, от них не нужно ждать плохого. Что же до родителей первой девочки, Крисси Кейтс, то тут Пэтти ничего не могла сказать. Она почему-то представила закончивших престижную школу ярких блондинов; наверное, дома у них стоит аромат сухих цветочных лепестков, все блестит и сверкает. Миссис Кейтс может и догадаться, что жемчуг на Пэтти вовсе не жемчуг.
Они свернули с шоссе к недостроенному поселку и проехали огромный голубой щит, хвастливо заявлявший о совершенно новом жилье прямо с мебелью в Оленьем парке. Правда, пока это были лишь ряды деревянных скелетов, в которых только угадывались очертания будущих жилищ, зато все они просматривались насквозь. На втором этаже одного такого дома-скелета, в том, чему предстояло превратиться в спальню, как Чудо-Женщина в самолете-невидимке, курила юная девица. Когда она затушила сигарету, пепел полетел вниз, в столовую.
И все же эти преддома, или недодома, действовали на нервы, пугали.
– Хороши, нечего сказать, – сказала Диана, осуждающе кивнув в их сторону.
Еще два поворота, и они в настоящем поселке с настоящими чистенькими домами; у одного из них стоит целая вереница машин.
– Будто в гости приехали, – фыркнула Диана, опустила стекло и сплюнула.
Несколько секунд они сидели молча, тишину в машине нарушало лишь покашливание Дианы.
– Солидарность, – сказала Диана. – Не волнуйся, худшее, что они могут сделать, – наорать.
– Может, останешься в машине с Либби? – предложила Пэтти. – Не хочу, чтобы они орали в присутствии ребенка.
– Нет. В машине никто не останется. Мы справимся, правда, Либби? Ты хоть маленькая, но сильная, да? – Скрипнув курткой, Диана повернулась к сидящей на заднем сиденье Либби, потом снова к Пэтти. – Пусть они ее увидят, пусть знают, что у него есть младшая сестренка, которая его любит. – В Пэтти сразу окрепла уверенность, потому что она думала то же самое.
Диана первая вышла из машины, подошла с другой стороны, освободила Либби и широко распахнула перед ней дверь. Они втроем пошли по тротуару, Пэтти подташнивало. Некоторое время язва ее не беспокоила, но сейчас в желудке бушевало пламя. Зубы были сжаты так плотно, что пришлось заставить себя разжать челюсть. Они остановились перед дверью – Пэтти и Диана впереди, Либби стояла за спиной у матери и озиралась по сторонам. Пэтти представила, что проезжающие мимо, наверное, думают, что они пришли в этот дом в гости продолжить праздник. На двери все еще висел рождественский венок. – Пэтти подумала: «У людей было веселое Рождество, а теперь они перепуганы и обозлены и, наверное, думают: „У нас ведь было такое веселое Рождество“». Дом был похож на картинку из каталога, рядом стояли две «БМВ». Эти люди явно не знакомы с чувством, что в их жизни может произойти что-то плохое.
– Не хочу к ним идти, нам не следует этого делать, – выпалила она.
Диана позвонила в дверь и посмотрела на нее взглядом их отца – спокойно, невозмутимо, так, как он смотрел на нытиков. А потом в точности повторила его слова:
– Ничего не поделать – надо делать.
Дверь открыла миссис Кейтс, действительно оказавшаяся блондинкой. У нее были красные, заплаканные глаза, в руках она держала бумажный носовой платок.