– Здравствуйте, вы к кому?
– Я… вы… мама Крисси Кейтс? – начала Пэтти, но тут же расплакалась.
– Да, – сказала женщина, теребя жемчуг на шее и переводя взгляд с Пэтти на Диану. Ее взгляд упал на Либби. – Ваша малышка… неужели он… и с вашей девочкой?
– Нет. Я его мать. Я мать Бена Дэя. – Она смахнула слезы тыльной стороной ладони, потом вытерла мокрый след рукавом свитера.
– О господи! О господи! Лу-у-у-у, сюда! Скорее.
Ее голос усилился и задрожал, как звук приземляющегося самолета. Из гостиной выглянуло несколько незнакомых лиц. Из кухни мимо них в комнату прошел мужчина с газировкой на подносе. В коридоре замаячила хорошенькая девочка со светлыми волосами в джинсах с цветочками.
– Кто это? – прочирикала она.
– Сходи за отцом. – Женщина загородила собой проход, чуть ли не выталкивая их за порог. – Лу-у-у-у! – снова крикнула она вглубь дома. У нее за спиной каменной глыбой возник мужчина под два метра ростом и с видом человека, который всегда получает то, чего хочет.
– Это она, это мать Бена Дэя, – произнесла его супруга с таким отвращением, что Пэтти почувствовала, как у нее перевернулось все внутри.
– Не стойте на пороге, – сказал детина, а когда Пэтти и Диана переглянулись, нетерпеливо добавил, словно они непослушные домашние питомцы: – Входите же, кому говорят.
Создавалось ощущение, что они попали на празднование детского дня рождения. Четыре девочки пребывали в разных состояниях игры. На руках и на лицах поблескивали звездочки из фольги – такими стикерами обычно пользуются учителя, чтобы оценить по заслугам хорошую работу школьника. Кто-то сидел с родителями и ел торт, девочки смотрели на сладкое с жадностью, а у родителей за храбрым выражением лиц проглядывала плохо скрываемая паника. Крисси Кейтс, плюхнувшись на пол, играла в куклы с крупным темноволосым молодым мужчиной, который сидел напротив нее, скрестив ноги по-турецки, и пытался снискать ее расположение. Очень несимпатичные куклы из пористого материала, Пэтти видела таких в сериалах, где Мередит Бакстер-Берни и Патти Дьюк Астин играют или решительно настроенных матерей, или полных решимости адвокатов. При помощи таких кукол дети показывают, какому насилию подвергались. Крисси сняла одежду с обеих, положила куклу-мальчика на куклу-девочку и начала поднимать и опускать верхнюю куклу, бормоча бессмысленные слова. За этим действом наблюдала с коленей матери черноволосая девочка, одновременно слизывая с ногтей сахарную пудру. Она казалась слишком взрослой, чтобы сидеть на материнских коленях.
– Вот так, – заключила Крисси то ли зло, то ли нетерпеливо и отшвырнула куклу.
Молодой человек (судя по всему, психиатр и соцработник, до сих пор, поди, учится в колледже) поднял куклу и снова попытался завладеть вниманием Крисси.
– Давай, Крисси… – сказал он, держа куклу на весу, так что пенис у нее уныло уткнулся в пол.
– Кто это? – спросила Крисси, показывая на Пэтти пальцем.
Пэтти пошла к ней через всю комнату, не обращая внимания на родителей, которые начали подниматься с мест, размахивая руками, как порванными струнами.
– Крисси, – сказала она, опускаясь перед ней на пол. – Меня зовут Пэтти. Я мама Бена Дэя.
У Крисси округлились глаза, затряслись губы, она попятилась от Пэтти. На несколько секунд повисла тишина – они молча смотрели друг на друга. Потом Крисси запрокинула голову и завопила:
– Я не хочу, чтобы она здесь была! Не хочу! Вы же говорили, что мне не надо будет с ней встречаться!
Она упала на пол и начала рвать на себе волосы. Черно-глазая девочка подбежала к ней, обхватила ее сверху и тоже завопила:
– Я не чувствую себя в безопасности!
Пэтти поднялась, обернулась и увидела перепуганные лица родителей и Диану, которая прятала Либби за собой и двигалась с ней в сторону выхода.
– Мы слышали о вас, – сказала мать Крисси, и ее милое усталое лицо сделалось похожим на мяч. Она отступила назад к однокласснице Пэтти Мэгги Хинкель, и та, взглянув на Пэтти, покраснела. – У вас четверо детей, – продолжала мать Крисси готовым сорваться голосом, глядя на Пэтти сквозь слезы, – а вы и с одним справиться не в состоянии. Отец у них пьяница. Вы существуете за счет социальной помощи. И оставляете маленьких девочек одних с этим… шакалом. Вы позволяете сыну глумиться над ними. Господи! Вы позволили сыну так поступить! Одному богу известно, что там у вас в доме происходит!
После этих слов дочь Патчей встала и расплакалась, слезы текли мимо ярких звезд на щеках. Она присоединилась к подругам в середине комнаты, где молодой человек бормотал утешительные слова, стараясь добиться того, чтобы девочки посмотрели ему в глаза.
– Я не хочу, чтобы они здесь находились! Пусть уходят! – снова завопила Крисси.
– Где Бен, Пэтти? – спросила Мэгги Хинкель. Ее дочь с плоским, как лопата, лицом сидела совершенно безучастная ко всему, что происходило вокруг. – Полиция очень хочет побеседовать с Беном. Надеюсь, ты его не прячешь.
– Я? Я пытаюсь его найти. Я пытаюсь во всем разобраться и все уладить. Пожалуйста. Пожалуйста, помогите. Простите меня. Пожалуйста, не кричите.
Дочь Мэгги Хинкель как будто очнулась и потянула мать за рукав:
– Мама, я хочу уйти.
Остальные девочки продолжали голосить, наблюдая друг за другом. Пэтти посмотрела на Крисси на полу, потом на психолога, который по-прежнему бережно держал в руках голую куклу-мальчика, изображавшую Бена. Желудок скрутило, и она почувствовала во рту привкус кислоты.
– Думаю, вам следует уйти, – сказала мать Крисси, поднимая дочь, как маленькую; ноги девочки доставали до пола, и мать согнулась под ее весом.
Молодой психолог поднялся, встал между Пэтти и миссис Кейтс. Он почти положил руку на плечо Пэтти, но потом перенес на плечо миссис Кейтс. Диана начала звать Пэтти от двери – если бы не она, Пэтти, наверное, не поняла бы, что надо идти. Она все ждала, когда все на нее набросятся, чтобы выцарапать глаза.
– Простите, простите, – неистово кричала она в комнату, чувствуя, что все плывет перед глазами. – Это ошибка, простите.
Перед ней снова возник Лу Кейтс, схватил ее под руку (будто не он только что приглашал их войти) и силком повел к двери под аккомпанемент четырех голосящих сзади девочек. Кругом были отцы и матери – взрослые, которые хлопотали над своими чадами, и Пэтти вдруг ощутила себя дурой. Не глупой, не смущенной, а именно совершенной, круглой дурой. Родители ворковали над дочками: «Ты молодец, все хорошо, она уходит, тебе больше ничего не угрожает, все будет хорошо, тише, тише, доченька».
Прежде чем Лу Кейтс выставил ее из комнаты, Пэтти обернулась и увидела Крисси в объятиях матери. Прядь светлых волос закрывала один глаз, девочка посмотрела на нее другим и произнесла как-то очень просто и буднично:
– Бен отправится в ад.
Либби Дэй
Наши дни
Итак, я уполномочена найти Раннера, но бурная деятельность на прошлой неделе совершенно меня вымотала, решимость выплеснулась и несвежей ночнушкой валялась рядом с кроватью. – Я не смогла подняться, даже когда услышала, что под окнами сонными уточками топают смешные малыши. Я представила, как, обутые в высокие резиновые сапожки, они оставляют круглые следы в мартовском месиве, но все равно не смогла пошевелиться.
Мне приснился кошмар – из тех, про которые сам себе говоришь, что это всего лишь дурной сон – не более, он ничего не значит и не стоит из-за него беспокоиться. Дело было на нашей ферме, правда мало похожей на реальную – во сне это было чистое, ухоженное место. И все-таки это была наша ферма, и на фоне оранжевого горизонта я увидела скачущего ко мне галопом Раннера с улюлюканьем ковбоя Дикого Запада. Когда он приблизился, спустившись с нашей горы, и въехал в ворота, я увидела, что галоп вовсе не галоп, а движение рывками и толчками, потому что его лошадь передвигалась на колесах. Верхняя часть была из плоти и крови, а вот нижняя оказалась металлической, с длинными прутьями, как раздолбанная больничная каталка. Лошадь тревожно заржала, глядя на меня, шея напряглась, потому что она пыталась отделиться от металлического низа. Раннер спрыгнул на землю, странное существо откатилось в сторону, остановилось у пня, но по дороге потеряло одно колесо. Глаза у него побелели, но оно не оставляло отчаянных попыток оторваться от металлической основы.
– Не обращай внимания, – сказал Раннер, с улыбкой глядя на лошадь. – Я за нее заплатил.
– Неудачное приобретение, – сказала я.
Раннер сжал зубы и встал чересчур близко ко мне.
– А твоя мать говорит, что лошадка нормальная, – буркнул он.
«Ага! – подумала я. – Значит, мама жива!» Мысль была абсолютно реальна и осязаема, как камешек в кармане. Мама жива. Надо же быть такой дурой, чтобы все эти годы считать, что ее нет в живых.
– Ты лучше сначала приведи в порядок руку, – сказал Раннер, тыча в обрубок вместо безымянного пальца на моей руке. – Смотри, что я тебе привез. Надеюсь, это тебе понравится больше, чем лошадка. – Он потряс над головой матерчатым мешочком, похожим на мешочек для хранения лото или фишек.
– Нет-нет, лошадь мне очень нравится, – сказала я, пытаясь подавить в себе неприязнь. Лошадь между тем уже выдрала филейную часть из металлического остова и истекала густой, как нефть, темно-красной жидкостью.
Раннер извлек из мешочка восемь или девять пальцев. Каждый раз, когда я брала палец, похожий на собственный, он оказывался либо мизинцем, либо пальцем от мужской руки, либо не подходил мне по цвету или размеру.
– Взяла бы хоть какой-нибудь! – Раннер обиженно поджал губы. – Подумаешь, делов-то!
Я взяла палец, имевший весьма отдаленное сходство с ампутированным, и Раннер пришил его к моей руке. Истерзанная лошадь кричала позади нас, как перепуганная и обозленная женщина. Раннер швырнул в нее невесть откуда взявшейся лопатой и разрубил ее на две части – они продолжали дергаться на земле.
– Глянь-ка, – причмокнул губами Раннер, – почти как новенький.