Она ткнула себя пальцем в живот в том месте, где в прошлый раз я заметила след от кесарева сечения.
– Но ведь у тебя есть дети?
– Типа да, – сказала она, округлив глаза.
Я не стала углубляться.
– Так что же произошло? С чего все началось? – спросила я, не в силах взять в толк, как ее ложь могла повлиять на судьбу моей семьи. Но за ней, этой ложью, действительно чувствовалось что-то очень весомое и значительное и, говоря словами Лайла, волнами событий распространившееся дальше. Если в тот день полиция хотела побеседовать с Беном в связи с историей, которую рассказала Крисси, значит, у них были на то основания. Не могло не быть.
– В общем, я влюбилась. По уши влюбилась. Знаю, Бену я тоже нравилась. Мы вместе проводили время, но, честно говоря, это, наверное, было неправильно. Конечно, он тоже был тогда ребенком, но все-таки достаточно взрослым, чтобы… чтобы меня не поощрять. Однажды мы поцеловались – и все сразу изменилось…
– Ты его поцеловала?
– Мы поцеловались.
– Как?
– Нехорошо, по-взрослому. Так, как я точно бы не хотела, чтобы мою дочь-пятиклассницу поцеловал мальчишка-подросток.
Я ей не поверила:
– Продолжай.
– А где-то через неделю во время рождественских каникул я отправилась с ночевкой к подружке и рассказала девчонкам о своем мальчике-старшекласснике. С гордостью рассказала. Да еще и присочинила, что у нас все по-взрослому. Одна из них выложила это своей матери, а та позвонила моей. До сих пор помню этот телефонный звонок. Мама говорила по телефону, а я сидела у себя в комнате и ждала, что она сейчас войдет и начнет на меня кричать: она всегда была чем-то недовольна. Но она вошла и заговорила ласково-ласково: «Девочка моя, доченька, солнышко», и руку-то не отпускает, и говорит типа: «Доверься мне, расскажи, мы вместе что-нибудь придумаем», и спрашивает, трогал ли меня Бен там, где трогать нельзя.
– И что же ты рассказала?
– Я рассказала о поцелуе и больше ничего говорить не собиралась. Только правду. Она поднялась, вроде как ничего плохого не произошло, и, помню, сказала: «И это все? Больше ничего не произошло?» Будто мой рассказ ее чуть ли не разочаровал, и я вдруг ни с того ни с сего, когда она уже выходила из комнаты, ляпнула: «Он меня вот здесь трогал. И заставлял делать нехорошее». И мама вернулась.
– Что было дальше?
– А дальше пошло-поехало. Мама рассказала папе, когда он пришел домой, и он повторял: «Моя малышка, моя бедная девочка», они позвонили в школу, оттуда к нам прислали детского психотерапевта. Помню, это был парень из университета, который повел себя так, что было уже невозможно сказать правду. Он хотел услышать, что меня совратили.
Я сердито сдвинула брови.
– Честное слово, я собиралась рассказать ему все, как было, и попросить, чтобы он сказал об этом моим родителям, но… он начал расспрашивать, заставлял ли меня Бен делать то, что дети не делают, я сказала «нет», и он как будто рассердился и стал говорить: «Ты ведь храбрая девочка. Я-то думал, ты мне расскажешь все, как было. Оказывается, ничего не случилось? Жаль. Лично я думал, что ты не трусиха. Я всерьез полагал, что у тебя хватит мужества мне помочь. Может, ты хотя бы помнишь, что он вот так до тебя дотрагивался или вот то тебе говорил? А помнишь, что вы играли вот в такую игру, можешь сказать, что помнишь хотя бы это? Ну, молодец, умница. Я знал, что ты справишься. Какая замечательная, отважная девочка». Не знаю, но когда в этом возрасте куча взрослых что-то говорит, в чем-то ребенка поощряет и к чему-то подталкивает, начинает казаться, что все так и было. Что Бен меня домогался и совращал, потому что, если бы все было не так, разве стали бы взрослые добиваться от меня, чтобы я это сказала? И родители очень серьезно повторяли: дескать, не волнуйся, надо сказать правду, надо сказать правду.
Я вспомнила доктора Брунера – психотерапевта, который вел беседы со мной. На встречу он всегда одевался в мой любимый синий цвет и угощал чем-нибудь вкусненьким, когда я говорила то, что он хотел услышать. «Расскажи о том, как ты видела, что Бен из ружья убивает твою маму. Знаю, Либби, как это трудно, но если ты скажешь это вслух, ты поможешь и маме, и сестричкам, и себе самой – тебе станет легче. Не держи правду внутри себя, Либби, не держи ее в себе. Ты можешь помочь нам как следует наказать Бена за то, что он сделал с ними». И я вела себя как храбрая малышка и говорила, что видела, как Бен бил сестру топором и как убивал маму. После этого я получала хлеб с маслом и любимым абрикосовым желе, которое доктор Брунер всегда приносил с собой. Наверное, он всерьез полагал, что делает доброе дело.
– Они пытаются успокоить, считают, что чем сильнее в тебя верят, тем тебе легче, – сказала я. – Пытаются тебе помочь, и ты тоже начинаешь им помогать.
После того как своим признанием я разоблачила Бена, доктор Брунер даже подарил мне значок в форме звезды со словами на ней «СуперКлассная СуперЗвезда».
– Да-да, именно так! – воскликнула Крисси, распахнув глаза. – Этот психолог еще и помог мне наглядно представить все сцены. Мы их разыгрывали с куклами. А потом он начал беседовать с моими подружками, которые даже не целовались с Беном. И буквально за несколько дней мы придумали целую эпопею с дьяволопоклонником Беном, который убивал кроликов и заставлял нас есть их внутренности, тем временем проделывая с нами всякие развратные манипуляции. Конечно, это было безумием, но нам было… весело. Ужасно, но мы с подружками часто собирались, а однажды снова собрались у кого-то дома, закрылись в ванной, сели в кружок и, подначивая друг друга, придумывали истории, все неприличнее и неприличнее и даже… Ты духов когда-нибудь вызывала?
– В детстве.
– Вот-вот! Всем ужасно хочется, чтобы все происходило на самом деле, поэтому кто-нибудь потихоньку возьмет да подвинет стрелку, и ведь знаешь, что кто-то ее двигает, но какая-то часть внутри думает, а может, это и правда дух. И никто не возмущается, как будто все молчаливо договорились верить в то, что происходит.
– Но ты так и не сказала правду?
– Сказала… родителям. Как раз в тот день, когда вы приходили. У нас была полиция, собрались все девчонки – нас кормили пирожными, просто ужас что творилось. Родители, чтобы меня утешить, даже пообещали купить мне, блин, щенка. А потом копы ушли, и девчонки ушли, и психолог; я поднялась к себе в комнату и начала плакать, и вот тогда до меня наконец начало доходить. Только тогда я начала соображать.
– Но ты же говорила, что твой отец искал Бена.
– Не-а, это я придумала, – сказала она и снова уставилась в противоположный угол комнаты. – Когда отец узнал правду, он начал так меня трясти, что у меня чуть голова не оторвалась. А после всех тех убийств девчонки страшно испугались и тоже во всем признались. Мы решили, что сами накликали Сатану: придумали жуткую историю про Бена, вот она отчасти и сбылась.
– Но ведь твоя семья получила приличную компенсацию от школы.
– Не такие уж большие это были деньги. – Она внимательно рассматривала дно своего стакана.
– Даже после того, как ты рассказала правду, родители все равно от них не отказались?
– У папы был бизнес. Он решил, что имеет право хоть на какую-то компенсацию.
– Но он же в тот день точно знал, что Бен тебя не совращал?
– Да, знал, – сказала она и, словно обороняясь, по-цыплячьи втянула голову в плечи. Подошел Бак и потерся о ее ногу. Это ее как будто успокоило, и она запустила длинные пальцы в пушистый кошачий загривок. – В том же году мы переехали. Папа сказал, что это нехорошее место. Но деньги, которые мы получили, пользы не принесли. Отец купил-таки мне щенка, но, как только я пыталась о нем заговаривать, поднимал обе руки вверх, вроде как это уже перебор. Мама? Она меня так и не простила. Я приходила домой и рассказывала ей о том, что случилось в школе, а она лишь повторяла: «Правда?», словно я лгу, что бы ни говорила. Скажу, например, что на обед ела картофельное пюре, а она мне: «Правда?» И замолкает. Когда я приходила из школы, она смотрела на меня, потом выходила на кухню, открывала бутылку вина, а дальше только успевала себе подливать. Молча бродила по дому. И всегда качала головой. Однажды я сказала, что очень жалею, что сделала ее такой грустной, а она мне: «Но ведь сделала же». – Крисси теперь плакала, раскачиваясь и в такт поглаживая кота. – Вот и все. А в конце года мама от нас сбежала. Однажды я пришла из школы и увидела, что ее комната пуста.
Голова Крисси упала на колени – глупый театральный жест, волосы оказались впереди, обнажая затылок. Очевидно, я должна была ее пожалеть, успокоить, но я сидела не двигаясь, пока она наконец не подняла на меня глаза.
– Меня никто никогда ни за что не прощает, – всхлипывала она, по-детски тряся подбородком.
Я хотела было сказать, что простила, но вместо этого снова наполнила ее стакан.
Пэтти Дэй
2 января 1985 года
18:11
Лу Кейтс теснил Пэтти к двери, но она продолжала лепетать извинения, потом вдруг оказалась на пороге перед закрытой дверью и растерянно заморгала. Прежде чем она смогла что-то из себя выдавить, дверь снова открылась, к ним вышел мужчина лет за пятьдесят, и теперь на тесном крыльце они стояли вчетвером: Пэтти, Диана, Либби и этот человек с темными, как у бассет-хаунда, кругами под слезящимися глазами и седеющими, зачесанными назад волосами. Посверкивая традиционным ирландским кладдахским кольцом в форме рук с увенчанным короной сердцем, он приглаживал напомаженные волосы, оценивающе глядя на Пэтти.
– Миссис Пэтти Дэй? – От него пахло кофе, и на холодном воздухе этот запах сразу не улетучивался.
– Да, я Пэтти Дэй, мать Бена Дэя.
– Мы здесь, чтобы выяснить, что это за истории вокруг его имени, – вставила Диана. – Вокруг столько слухов, но никто даже не потрудился поговорить с нами напрямую.
Он упер руки в боки, посмотрел на Либби, тут же отвел взгляд.
– Я из полиции, меня зовут Джим Коллинз, я расследую это дело. Пришлось сегодня побеседовать с этими людьми, а потом я, естественно, собирался связаться и с вами. По крайней мере, теперь не придется самому к вам ехать. Хотите, поговорим где-нибудь в другом месте? Здесь что-то холодновато.