– Дай-ка сюда, – сказал Трей, сунул в карман пару, а третий развернул и протянул Диондре. – Вам с Беном на двоих.
– Я не хочу ни с кем делиться, – заканючила она. – Знаешь, как мне паршиво. Мне нужен целый.
Трей вздохнул с раздражением и швырнул ей целый пакетик, бормоча про себя: «О господи».
– Что это за фигня? – наконец спросил Бен и снова ощутил теплую струйку крови, стекавшей из раны. Головная боль усилилась и теперь резко отзывалась под левым глазом, от него через шею и плечо инфекцией растекалась по всему телу. Он потер затылок, под кожей вздувались бугры, будто кто-то всунул туда резиновый шланг, завязанный в нескольких местах узлами.
– Зелье Сатаны. Когда-нибудь пробовал?
Трей высыпал себе в ладонь порошкообразное содержимое пакетика, наклонился, как конь над протянутым к морде кусочком сахара, резко и громко потянул носом, запрокинул голову и по инерции отступил на пару шагов, после чего посмотрел на Бена и Диондру, словно не понимая, с какой стати они здесь оказались. Нос и рот окружала темно-оранжевая рамка.
– Какого хрена пялишься, Бен Дэй!
Зрачки у Трея быстро-быстро засновали из стороны в сторону, будто он следил взглядом за полетом невидимой колибри прямо перед носом. Диондра так же жадно, по-животному, громко втянула в себя порошок и тут же, хохоча, упала на колени. Пара секунд счастливого смеха сменились клокочущим, влажным похохатыванием человека, который не может поверить, что ему крупно повезло. Она кричала и издавала не то кудахтающие, не то лающие звуки, оседая на снег, потом уже на четвереньках продолжала смеяться, пока из нее не вывалились спагетти и плавленый сыр от начосов. Бену показалось, что от рвотной массы пахнет почти съедобно. Спагеттина повисела еще пару секунд, пока Диондра, почувствовав что-то лишнее, не вытащила ее изо рта, – Бен даже представил, как светлый длинный червяк поднимается наверх из пищевода. Она отшвырнула от себя макаронину, продолжая плакать и подвывать, стоя на четвереньках, потом еще раз на нее посмотрела и зарыдала с новой силой – по-детски, громко и безутешно, наморщив лицо, – так плачут его сестры, когда ударятся или поранятся. Будто наступил конец света.
– Диондра, что с тобой, моя де… – начал он.
Она дернулась, ее снова вырвало – прямо к ногам Бена. Он шагнул в сторону и смотрел, как она всхлипывает, по-преж-нему стоя на четвереньках.
– Папа меня убье-о-о-т! – выла она, у корней волос выступил пот. Она скривилась, гневно оглядывая свой живот. – Убьет!
Трей не отрываясь глядел на Бена, полностью выключив Диондру из поля зрения, и сделал знак рукой, давая понять, что и ему пора принять зелье. Бен понюхал – от пакетика пахло старыми школьными ластиками и содой, которую добавляют в выпечку.
– Что это – типа кокаина?
– Подзарядка для мозгов. Вдыхай!
– Блин, мне и без этой дряни хреново. Куда еще! Я жрать хочу!
– Чтобы кое-что сделать, без него не обойтись. Давай!
Диондра теперь хихикала, но даже под бежевой пудрой было видно, как она побледнела. С розовой струйкой к ногам Бена плыла крошка от начоса. Он отошел в сторонку, повернулся спиной к Трею и Диондре и лицом к наблюдавшим за ним коровам и тоже высыпал в ладонь содержимое пакетика. Ветер начал сдувать порошок, и когда осталась только четвертая часть, он так же громко втянул его в себя, все равно какую-то долю оставив на ладони.
И правильно сделал, потому что порошок ударил в нос резче и больнее хлорки, отчего сосуды в голове обожгло и они заскрипели, как ветки на деревьях. Казалось, вся кровь в организме превратилась в горячее жидкое олово, начали ныть даже косточки запястий. Кишки задвигались, как просыпающаяся по весне змея, и на секунду ему показалось, что он наложит в штаны. Он сделал большой глоток пива и кулем повалился на землю, из раны на голове, пульсируя, снова полилась кровь, заливая лицо. И вдруг он почувствовал, что способен бежать со скоростью восемьдесят миль в час и что это непременно нужно сделать, потому что если он так и останется здесь лежать, грудь разорвется и оттуда выскочит демон, стряхнет с крыльев его кровь, на долю секунды задумается о том, что придется торчать в этом мире, – и взмоет в небо, чтобы потом вернуться в ад. Срочно нужно ружье, чтобы разом покончить и с собой, и с этим кошмаром, но только он об этом подумал, как внутри лопнул и, остужая вены, растекся огромный пузырь облегчения. Оказывается, он не дышал. Он глубоко вздохнул и почувствовал себя невероятно хорошо. Как же классно, что можно дышать, – это самое главное. Он чувствовал, что растет вверх, раздается вширь, становится могущественным – с ним бесполезно спорить, потому что он всегда и во всем прав. Он непререкаем. Потому как, что бы он ни сделал, все правильно. Именно так и никак иначе. Можно запросто выстроить в ряд всю эту прорву вариантов и решений, которые он должен принять, и сбивать их из ружья, как в тире. И выиграть главный приз. Самый-самый главный. Слава Бену! Ура победителю! Мир рукоплещет и носит его на руках.
– Что это за хреновина? – спросил он. Голос звучал уверенно и твердо – так открывается толстая тяжелая дверь с отличной пружиной.
Трей ничего не ответил, потому что снова смотрел на Диондру – она силилась встать на ноги, пальцы у нее покраснели от холода. Кажется, Трей и сам не заметил, какую презрительную усмешку у него вызвал ее вид. Он порылся в кузове и повернулся уже с топором в руках – лезвие голубело, как снег вокруг, – и протянул топор Бену лезвием вперед. Бен начал отнекиваться, держа руки по швам: «Нетнетнет, не заставляй меня его брать», как маленький, которого попросили подержать плачущего новорожденного.
– Бери, говорю.
Бен обхватил обеими руками рукоятку. На лезвии были ржавые пятна.
– Это кровь?
Трей бросил на него ленивый взгляд откуда-то сбоку и даже не потрудился ответить.
– Ой, я хочу топор! – взвизгнула Диондра и прыгнула в сторону грузовика, а Бен подумал, уж не дурачат ли они его, как обычно.
– Топор для тебя тяжеловат. Возьми охотничий нож.
Диондра нетвердо держалась на ногах, то подаваясь вперед, то отступая назад, и меховая опушка на капюшоне куртки прыгала вверх и вниз.
– Не хочу но-ож – он слишком маленький. Отдай его Бену – он у нас охотник.
– Тогда Бену еще и ружье.
– Ладно, давай ружье мне. Я возьму ружье, – сказала Диондра.
Трей взял ее за руку, раскрыл ладонь и вложил в нее охотничий нож.
– Острый, так что дурью не майся.
А разве они здесь втроем не маются дурью, подумал Бен.
– Бенгей, утри лицо, не разбрызгивай везде свою кровь.
С топором в одной руке и ружьем в другой Бен отер лицо рукавом. Его подташнивало. Кровь не останавливалась, а теперь перемазала еще и волосы и заливала глаз. Ему было очень холодно, и он подумал, что такое случается перед смертью, когда человек истекает кровью. Потом вспомнил: немудрено, что кожа покрылась пупырышками, – тонкий коротенький пиджачок Диондры надет прямо на голое тело.
Наконец Трей извлек из машины огромное кайло – для себя – с острым, как сосулька, серебристым концом и перекинул через плечо – человек собрался на работу. Диондра продолжала капризно дуть губы из-за ножа, и Трей шикнул:
– Хватит! Ты хочешь что-то сделать или нет?!
Она перестала дуться, коротко кивнула и положила нож в середину круга, в котором они случайно оказались все вместе. Но нет, наверное, все-таки не случайно, потому что после нее Трей положил рядом с ножом кайло и нетерпеливым жестом, как родитель, чей ребенок позабыл произнести короткую молитву перед едой, призвал Бена сделать то же самое. Бен подчинился и положил сверху топор и ружье. Куча острого металла производила впечатление – сердце у Бена забухало в груди.
Его вдруг схватили за руки с двух сторон: у Трея рука была твердой и горячей, а у Диондры – липкой и безвольной. Они встали кружком вокруг своего оружия, поблескивавшего в свете луны. Лицо Диондры напоминало маску сплошь в ямках и холмах, и когда она подняла голову и приоткрыла рот, Бен почувствовал эрекцию, но его это уже не волновало. Мозг кипел, жарился где-то на задворках сознания. Диондра произнесла нараспев:
– Мы приносим Тебе, Сатана, эту жертву, мы несем Тебе боль, и кровь, и страх, и ярость – основу человеческого бытия. Мы чтим Тебя, Темная Сила. Во власти Твоей сделать нас сильнее. Превознося Тебя, мы возвеличиваемся сами.
Бен не знал, что могла значить эта ее молитва. Диондра всегда говорит какие-то сакраментальные слова. Как обычные люди, ходит в церковь, но в то же время обращает молитвы и к языческим богиням, и к камням, и к магическим шарам, и к прочей фигне и хрени. Она всегда уповает на чью-нибудь помощь.
– Сегодня твой ребенок, Дио, станет, черт возьми, воином, – сказал Трей.
Они расцепили руки, каждый взял свое оружие и молча отправился в поле. Под ногами хрустел снег. Бен в полном смысле слова замерзал, ощущая, что к телу искусственно прилеплены чужеродные предметы. Но разве это имело значение? Вообще мало что имело сейчас хоть какое-то значение, они пребывали в эйфории – все будет класс, никаких обязательств, никаких последствий, что бы они ни сделали.
– Кого выбираешь, Диондра? – спросил Трей, когда они остановились у группы из четырех герефордов, изваяниями возвышавшихся на снегу. Они не двигались, не считая, что из-за людей нужно беспокоиться. Тупые твари.
Диондра начала задумчиво водить пальчиком, будто мысленно произнося детскую считалку: «Вышел месяц из тумана…» – и наконец указала на самого крупного быка с огромным до нелепости, заросшим шерстью членом, почти достававшим до земли. Она растянула рот в кровожадном оскале вампира, обнажая зубы волчонка, и Бен решил, что за этим последует громкий боевой клич, но она молча и неуклюже зашагала к быку по снегу. Он успел только самую малость отодвинуться назад – она всадила нож ему в горло.
Вот оно, подумал Бен. Прямо на его глазах начинается жертвоприношение Сатане.
Из быка с громким бульканьем полилась кровь – темная и густая, как нефть, но вдруг у него внутри словно что-то прорвало, и она брызнула злым фонтаном, перемазав их лица, одежду и волосы. Диондра теперь уже вопила, словно первая часть ритуала проходила под водой, и вот теперь она вырвалас