Я неуклюже пожала плечами и сунула голову под струю воды, чтобы заглушить окружившие меня со всех сторон звуки Черной дыры. К стоку в ванне устремился багровый поток. Все в том же перевернутом состоянии я почувствовала, что Лайл забрал у меня тюбик и легонько постучал по затылку. Деловито и совсем не романтично.
– У тебя там след остался! – прокричал он, перекрывая шум воды, и вернул тюбик. Я выпрямилась, но он потянулся ко мне и схватил за ухо. – На мочке тоже краснота. Вряд ли она будет сочетаться с сережками.
– У меня не проколоты уши, – сказала я, расчесываясь и пытаясь понять, угадала ли я с цветом. И очень старалась отогнать мысли о мертвых телах моих родных – сейчас только волосы, только волосы!
– Правда? А я думал, что все девчонки прокалывают уши.
– Рядом со мной не было человека, который бы мне в этом помог.
Растерянно улыбаясь, он наблюдал за моими манипуляциями с расческой.
– Ну и как цвет?
– Узнаем, когда высохнут.
Мы сели на диван в гостиной, каждый на свой край, и замолчали, прислушиваясь к вновь зарядившему дождю.
– У Трея Типано алиби, – наконец произнес он.
– У Раннера оно тоже, между прочим, имелось. В их случаях заручиться алиби было нетрудно.
– А может, тебе следует пойти дальше и официально отказаться от своих показаний?
– Никаких отказов, пока не буду уверена в правильности такого поступка, – заявила я твердо. – И никак иначе.
Дождь становился все сильнее, и я пожалела, что у меня нет камина.
– Тебе ведь известно, что в день убийств ферма пошла в счет уплаты долгов? – спросил Лайл.
Я кивнула. Это был один из множества новых фактов, которые осели у меня в памяти благодаря Лайлу и его материалам.
– Не кажется ли тебе, что это не простое совпадение? Что-то мы все-таки упускаем из виду. Что-то очевидное. Смотри: девчонка лжет, ферма разоряется, у любителя делать ставки требует вернуть долг – кто бы подумал! – букмекер, почитающий дьявола. И все в один и тот же день!
– И в этом деле лгут абсолютно все. И лгали.
– Что будем делать? – спросил Лайл.
– Телевизор смотреть, – сказала я, щелкнула кнопкой, вернулась на диван и отделила от волос почти сухую прядь. Она оказалась огненно-рыжей, но это, в конце концов, мой натуральный цвет.
– Знаешь, Либби, я очень тобой горжусь, – произнес он торжественно.
– Пожалуйста, не надо, а то в твоих устах это звучит уж очень покровительственно. Терпеть не могу покровительственный тон.
– Никакой он не покровительственный! – В его голосе появились звенящие нотки.
– Значит, ненормальный.
– Нет. Я хотел сказать, как круто, что я с тобой познакомился.
– Ах боже мой, какая удача! С таким достойнейшим человеком!
– Но ты действительно достойнейший человек.
– Прекрати, Лайл. И больше не начинай, хорошо? – Я подтянула коленку к подбородку, и мы оба сделали вид, что погрузились в просмотр кулинарного шоу с ведущим, голос которого звучал чересчур оживленно.
– Либби?
Я медленно подняла на него глаза, словно это доставляло мне боль.
– Могу я тебе кое-что рассказать?
– Рассказывай.
– Ты когда-нибудь слышала о лесном пожаре неподалеку от Сан-Бернардино в девяносто девятом? Пожар тогда уничтожил восемьдесят домов и без малого тридцать семь тысяч гектаров леса.
Я пожала плечами: кажется, Калифорния горит постоянно.
– Его устроил я. Но не специально. По крайней мере, я не думал, что ситуация выйдет из-под контроля.
– Что?
– Я был совсем мальчишкой, мне было всего двенадцать, и никаким я поджигателем не был, но у меня в руках почему-то оказалась зажигалка. Мне нравилось ею щелкать. Я был в горах недалеко от дома, было страшно скучно, я шел по тропинке, кругом – сухостой. Чиркал зажигалкой и смотрел, займутся ли верхушки травы. Такой сорняк с пушистыми верхушками…
– Лисохвост называется.
– Не успел я оглянуться, как вокруг уже было штук двадцать мелких возгораний, похожих на факелы. А дело было, когда дула сантана, ветер начал срывать горящие верхушки, и там, где они приземлялись, зажигались новые факелы, потом все новые и новые. И вдруг все они объединились в один большой пожар.
– Так быстро?
– Да, огонь распространился за считаные секунды. До сих пор помню это ощущение – в какой-то момент я представил, что, вероятно, могу еще что-то сделать. Но в один миг это стало выше моих сил, и я понял, что все очень плохо закончится. Я тогда подумал, что со мной происходит то, от чего я, наверное, никогда не оправлюсь. Так оно и случилось.
Очевидно, в этом месте я должна была что-то сказать.
– Лайл, но ведь ты не хотел, чтобы такое случилось. Ты просто оказался ребенком, которому жутко, просто безумно не повезло.
– Да, знаю. Именно поэтому мне понятны твои чувства и ощущения. Я узнал о твоей судьбе не очень давно, начал читать о тебе и подумал, что мы с тобой, вероятно, похожи. Я решил, что тебе с твоими показаниями во время суда и с тем, что произошло после него, возможно, знакомо это чувство, когда что-то полностью выходит из-под контроля.
– Да, знакомо.
– Ты первая, кому я рассказал о том, что со мной произошло. Я имею в виду, по собственной инициативе. Я понимаю, что чувствовала ты…
– Спасибо.
Если бы я была лучше, я бы, наверное, при этом накрыла его руку своей и тепло бы ее пожала, давая понять, как хорошо я его понимаю и как ему сочувствую. Но я такая, какая есть, даже «спасибо» далось мне нелегко. Бак прыгнул на диван между нами, требуя, чтобы я его покормила.
– Слушай, это… что ты делаешь в выходные? – спросил он, прикасаясь к дивану как раз в том месте, где накануне, упав головой на руки, рыдала Крисси.
– Ничего.
– В общем, мама хочет, чтобы я спросил, не придешь ли ты на день рождения, который она мне устраивает. Просто ужин с друзьями.
Взрослые устраивают день рождения, но то, как сказал это Лайл, заставило меня подумать о клоунах, шариках, вероятно, еще и катании на пони.
– Но тебе, возможно, захочется просто провести этот вечер с друзьями, – сказала я, озираясь в поисках пульта от телевизора.
– Да, поэтому я и приглашаю тебя.
– Тогда ладно.
Я сдерживалась, чтобы не улыбнуться, потому что улыбка в этой ситуации была бы совершенно не к месту, и одновременно думала, что ему сказать. Спросить, сколько ему стукнет? – Но если двенадцать ему было в девяносто девятом, значит (боже мой!), ему исполняется двадцать два? Мои рассуждения прервал экстренный выпуск новостей. Сегодня утром на дне оврага обнаружен труп Лизетт Стивенс. Ее убили несколько месяцев назад.
Пэтти Дэй
3 января 1985 года
00:01
Убогий, унылый Киннаки. Она уж точно не станет скучать по этому городишке, особенно зимой, когда дороги здесь до того разбитые, что кажется, костей не соберешь даже после одной поездки. Когда она вернулась домой, девочки спали без задних ног. Дебби и Мишель, как всегда, заснули прямо на полу: Дебби – подложив под голову мягкую игрушку, Мишель – посасывая шариковую ручку, с дневником под мышкой, не чувствуя неудобства, несмотря на поджатую под себя ногу. Либби свернулась комочком в кровати со сжатыми кулачками у подбородка и во сне поскрипывала зубами. Пэтти сначала хотела устроить каждую поудобнее, но передумала, боясь потревожить их сон. Вместо этого она послала всем воздушный поцелуй и прикрыла дверь. В нос снова ударил запах мочи: надо же, она совершенно забыла о том, что хотела поменять постель.
От детских одежек почти ничего не осталось, со дна камина вдруг взлетали мельчайшие частички и снова оседали на угли. На кучке пепла гордо покоился крохотный белый квадратик материи с фиолетовой звездочкой. Пэтти подложила в камин еще одно полено, чтобы уж наверняка ничего не уцелело, и отправила непокорный квадратик в огонь. Потом позвонила Диане и попросила ее приехать рано-рано утром, на рассвете, чтобы снова отправиться на поиски Бена.
– Хочешь, приеду сейчас, чтобы составить тебе компанию?
– Не нужно, я уже ложусь, – сказала Пэтти. – Спасибо за конверт. За тот, с деньгами.
– Я тут обзвонила разных людей насчет адвоката, так что к завтрашнему дню у нас будет внушительный список. Не волнуйся, Бен обязательно придет домой. Возможно, он запаниковал и остался у кого-то ночевать. Он объявится.
– Диана, я так его люблю… – начала Пэтти, но тут же заставила себя замолчать. – Спокойной ночи.
– Завтра я привезу хлопья для каши, а то сегодня забыла.
Каша. Так буднично, ее словно ткнули в живот.
Она отправилась к себе в комнату. Хотелось посидеть и подумать, собраться с мыслями. Она всей душой ощутила эту необходимость, но снова справилась с собой. А это было так же трудно, как подавить чихание. В конце концов она плеснула себе в стакан на два пальца бурбона и надела несколько теплых ночнушек. Время думать прошло – надо просто постараться немного отдохнуть.
Ей казалось, она станет плакать, чтобы снять тяжесть с души, – не получилось. Она легла, подняла глаза к покрытому трещинами потолку и подумала: «Больше не нужно прикидывать, как бы заделать трещины и дыры». Больше не придется смотреть на прорванную сетку в окне рядом с кроватью, год за годом думая, что надо бы ее починить. Не нужно беспокоиться о том, что утром захочется выпить кофе, а кофеварка вдруг окончательно сломается. Не нужно расстраиваться из-за цен на ходовые товары, процентных ставок в банке, кредитной карты – Раннер оформил на ее имя карту на такую сумму, которую ей ни за что не выплатить. Она больше никогда, или, по крайней мере, очень долго, не увидит никого из семейства Кейтсов. Не нужно переживать из-за Раннера и его фанфаронства, из-за судебного процесса и связанных с ним мучительных фантазий, напомаженного адвоката с золотыми часами на толстой цепочке, который будет говорить ей слова утешения, а за глаза осуждать. Не придется проводить бессонные ночи, терзаясь из-за того, что этот адвокат, лежа на дорогой перине, рассказывает супруге о тетке по фамилии Дэй и ее грязном выводке. Не надо страдать из-за того, что Бен сядет в тюрьму. И из-за того, что она не сможет позаботиться о нем, да и обо всех остальных. – Все изменится.