– Да.
Она обхватила мое лицо руками:
– Черт тебя побери, Либби. Я всегда знала, что однажды ты меня найдешь. Молодец, девочка. – Она обняла меня, потом слегка отстранила от себя. – Здравствуй. Входи.
Я оказалась на кухне с обеденным столом и стульями с одной стороны. Обстановка живо напомнила наш дом. Мы прошли по небольшому коридору. Справа через открытую створку, ведущую в подвал, проникал холодный воздух. Забыли закрыть? Мы вошли в гостиную с низким потолком, из стоявшей на полу пепельницы поднимался столбик дыма, стены пожелтели, мебель была старая и изношенная. Возле одной стены – огромный телевизор.
– Ты не возражаешь, дорогая, если я попрошу тебя снять обувь? – сказала она, двигаясь в сторону засаленного ковра на полу. Все здесь выглядело каким-то кривобоким, потрепанным и грязным. Возле лестницы на полу лежала кучка собачьих экскрементов, которую Диондра искусно обогнула.
Она подвела меня к дивану, оставляя за собой по крайней мере три разных запаха: лака для волос с грейпфрутом, какого-то цветочного крема и… спрея от насекомых, что ли. На ней была блузка с глубоким вырезом, обтягивающие джинсы и множество дешевых побрякушек, которые цепляют на себя девочки-подростки. Она была из тех женщин средних лет, которые всерьез полагают, что им удается дурачить окружающих.
Я шла за ней, чувствуя себя ребенком-маломерком, поскольку лишилась нескольких сантиметров, которые прибавляют мне каблуки. Диондра повернулась в профиль и наблюдала за мной краешком глаза. Под верхней губой у нее я заметила острый клык.
Она слегка наклонила голову и произнесла:
– Входи, располагайся. Господи, ты прямо вылитая Дэй. Те же огненно-рыжие волосы. Всегда их обожала.
Как только мы уселись, в комнату на коротких жирных ножках вбежали три пуделя, позвякивая ошейниками, как колокольчиками на санях, и с трудом взобрались к ней на колени. Я напряглась.
– Черт, ты Дэй стопроцентная, – не унималась она. – Бен тоже всегда дергался из-за собак. Конечно, у меня были собачки покрупнее этих малышей. – Она позволила собачонкам облизать себе пальцы, розовые языки засновали туда-сюда. – Итак, Либби, – сказала она, словно мое имя и я сама – что-то вроде шутки местного значения, – Бен рассказал тебе, где меня можно найти? Только честно.
– Я нашла тебя по кое-каким словам Трея Типано.
– Трей?! Боже, как ты на него вышла?
– У него магазин кормов, который, между прочим, указан в справочнике.
– Магазин кормов? Вот уж не подумала бы. Как он, кстати, выглядит?
Я с энтузиазмом закивала – дескать, выглядит он классно, но осеклась и сказала:
– Ты ведь в тот вечер была с Беном?
– Мм. Была. – Она смотрела на меня внимательно и с интересом.
– Я хочу знать, что произошло.
– Зачем?
– Зачем?!
– Прости, но все так неожиданно, как снег на голову. Бен тебе все-таки что-то рассказал? Почему ты стала меня разыскивать? Почему именно сейчас?
– Я должна точно знать, что произошло.
– Ах, Либби, Либби. – Она посмотрела на меня сочувственно. – Бен сидит за то, что случилось в ту ночь. Он сам этого хочет. Не мешай ему.
– Мою семью убил Бен?
– Поэтому ты здесь?
– Мою семью убил Бен?
Она только улыбнулась в ответ, но при этом ее оплывшие губы даже не шелохнулись.
– Мне нужен мир в душе, Диондра. Пожалуйста, скажи.
– Значит, все дело в этом? Считаешь, если найдешь ответ, обретешь мир? Вроде как знание как-то исправит положение? Думаешь, дорогая, после того, что было, можно обрести покой? – А не лучше ли вместо того, чтобы спрашивать себя, что произошло, просто принять то, что произошло? Как там сказано в молитве о душевном покое: даруй мне, Боже, способность принять то, что я не в силах изменить… Кстати, она мне очень помогает.
– Скажи, Диондра. Скажи, а я попробую это принять.
Садившееся солнце светило теперь в заднее окошко, к которому я сидела лицом, и заставляло меня моргать. Диондра наклонилась ко мне, взяла обе мои руки в свои:
– Прости, Либби, но я ничем не могу тебе помочь. Я просто не знаю. Накануне вечером я была с Беном. Мы собирались бежать. Я ждала от него ребенка. Он решил зайти домой за деньгами. Час проходит, два, три. Я решаю, что он испугался, плачу и в слезах засыпаю. А на следующее утро узнаю́, что произошло. – Сначала я думала, что его тоже убили. Потом стало известно, что он арестован и полиция считает, что он входил в сатанинскую секту, которую они пытаются вычислить. Я жду, когда постучат и в мою дверь. Но ничего такого не происходит. Проходят дни, мне становится известно, что у Бена нет алиби, но меня он ни разу не упомянул. Он защищал меня.
– Все эти годы!
– Да, все эти годы. Копов не удовлетворяло, что Бен один виноват. Они хотели большего. Так бы оно выглядело убедительнее. Но Бен ничего не сказал. Он, черт возьми, мой герой.
– Значит, никто не знает, что произошло в ту ночь. И я этого тоже никогда-никогда не узнаю. – Произнеся это вслух, я вдруг ощутила странное облегчение. Может, теперь я наконец смогу поставить точку, раз мне никогда ни за что этого не узнать?
– Если ты это примешь, думаю, тебе и правда удастся обрести душевный покой. Лично мне кажется, это сделал не Бен. Мне кажется, он защищает отца. Но кто знает! Ты меня, конечно, прости, но Бен должен был оказаться в тюрьме, что бы там в ту ночь ни произошло. Он ведь и сам так говорит. В нем всегда было что-то такое, что не вписывалось в окружающий мир. Какая-то жестокость, что ли. В тюрьме ему гораздо лучше. К нему там все очень хорошо относятся. Он переписывается с этими женщинами, они его просто обожают. Он каждый год получает с десяток предложений руки и сердца. Время от времени ему кажется, что он хочет выйти. Но на самом деле это не так.
– Откуда ты знаешь?
– Мы общаемся, – отрывисто бросила она и сладко улыбнулась.
– Диондра, а где ребенок? Где ребенок, которым ты была беременна?
– Здесь, – произнес женский голос.
Бен Дэй
3 января 1985 года
01:11
Бен открыл дверь в темную гостиную и с облегчением вздохнул: дома! Как капитан дальнего плавания, вернувшийся из многомесячного морского похода. Он чуть не закрыл дверь прямо перед носом Диондры (не поймаешь, не поймаешь!), но почему-то дал ей войти. Почему? Просто побоялся того, что может произойти, если он ее не впустит. Слава богу, они хотя бы Трея не взяли с собой. Очень не хотелось, чтобы он разгуливал по дому и отпускал идиотские шуточки о том, за что Бену и без него неудобно и стыдно.
Все уже спали, дом как будто мерно дышал в унисон со спящими: вдох-выдох, вдох-выдох. Хотелось разбудить маму. Или пусть бы она вдруг показалась в коридоре с заспанными глазами в одном из своих ночных коконов и спросила, ну где же он пропадал все это время, что в него вселилось?
Дьявол, мама. Дьявол в меня вселился.
Никуда он с Диондрой ехать не хочет, но она следует за ним по пятам, выпучив глаза и распространяя вокруг себя горячие волны ярости и злобы: поторапливайся, давай-давай, живее! Он начал неспешно и бесшумно открывать шкафы и смотреть, куда мама могла припрятать заначку. В первом шкафу он обнаружил коробку со старыми пшеничными хлопьями, открыл ее и всыпал себе в рот, сколько смог. Хлопья прилипали к губам и горлу, он немного закашлялся, потом запустил в коробку руку, захватил целую горсть и принялся судорожно запихивать в рот. Обнаружил в холодильнике пластиковый контейнер с зеленым горошком и порезанной кубиками морковью со слоем замерзшего масла сверху, сунул туда ложку, приложился губами к емкости и ложкой, как лопатой, начал закидывать овощи в рот, роняя горошек на пол.
– Ну что ты там копаешься! – шипела Диондра.
На нем по-прежнему было ее фиолетовое спортивное трико; на ней – симпатичные новые джинсы, красный свитер и черные туфли на манер мужских, в которых ей нравится щеголять, – беда лишь в том, что у нее такой большой размер ноги, что туфли-то действительно мужские. Она не любит это признавать. Она нетерпеливо постукивала по полу одной ногой: давай-давай, быстрей-быстрей!
– Пошли ко мне в комнату, – сказал он. – Там у меня точно есть деньги. И подарок для тебя. – При этих словах лицо Диондры просветлело: даже сейчас, когда глаза у нее залиты алкоголем и наркотой, ее можно отвлечь разговорами о подарке.
Замок на двери был сломан, он сначала разозлился, потом забеспокоился: мать или полиция? Искать там, правда, нечего, но все равно неприятно. Он вошел в комнату, включил свет, Диондра закрыла за ним дверь, устроилась на кровати и начала говорить. Говорила, говорила без умолку, но он не слушал; потом заплакала, и он перестал складывать вещи и прилег рядом. Погладил по голове, по животу, стараясь ее успокоить, тихонько произносил какие-то утешительные глупости, говорил, как замечательно они заживут, и еще какие-то лживые слова. Прошло не менее получаса, прежде чем она успокоилась. Ха – а она ему говорила поторапливаться! Все как всегда – классика жанра.
Он продолжил собирать вещи и взглянул на часы: надо спешить, если они действительно хотят отсюда убраться. Дверь скрипнула и чуть приоткрылась, но он не потрудился ее закрыть – пусть еще шире откроется: опасность заставляла двигаться быстрее. Он бросал в спортивную сумку джинсы и свитера, тетрадку, куда записывал девчачьи имена, чтобы выбрать имя для дочери. Он по-прежнему считал, что лучшее сочетание – Крисси Дэй. Крисси Патрисия Дэй или в честь Дианы – Крисси Диана Дэй. Очень здорово, потому что в таком случае друзья смогут называть ее Ди-Дэй – клево. Но с Диондрой придется из-за этого повоевать – она считает все его варианты чересчур простыми, предлагая что-то вроде Амброзии, Каллиопы или Найтингейл.
С сумкой через плечо он залез в ящик письменного стола и извлек оттуда припрятанные деньги. Он все время откладывал то по пять, то по десять центов и убедил себя, что у него сейчас сотни три баксов, может, даже четыре, но сейчас увидел, что там и сотни не набирается. Он запихнул их в карман, встал на четвереньки, чтобы достать из-под кровати еще один пакет, но там зияла пустота. Пакет с вещами для дочери исчез.