Но до сих пор они даже не слышали его голоса.
И крика новорожденного тоже не слышали.
– Эй, какого хрена…
– …сказали, что нельзя…
Позади круга света от костра какой-то беспорядок. Люди суетятся, хватают то немногое оружие, какое есть. Топор, пика, неиспользованный шест для палатки…
И замирают, увидев вновь прибывшего.
Высокий и широкоплечий, закутанный в залатанный и потрепанный плащ морского капитана, с лицом, затененным широкополой шляпой. На плече он несет широкий меч в ножнах из плетеного металла, который отражает свет мириадами золотых, пурпурных и багрово-красных бликов.
– Я здесь из-за сына Мосса, – говорит пришелец. – Вам лучше пропустить меня.
Они отступают назад, дюйм за дюймом, и он прокладывает путь через оставленную ими брешь. Достигает входа в шатер обездоленного князя и ныряет внутрь. Громкость плача на мгновение повышается, когда он туда входит, затем звук опять становится приглушенным. Позже никто не может вспомнить, действительно ли он поднял полог, или тот сам откинулся, не дожидаясь прикосновений.
Внутри отец резко поворачивается к новоприбывшему. Он крупный, обветренный мужчина, но лицо у него мокрое от слез, а руки сжаты в дрожащие кулаки. Его челюсти сжаты, и он тяжело дышит через нос. По его лицу и позе видно, как сильно ему хочется кого-нибудь ударить.
– Ты, блядь, кто такой? Я же сказал Рифу, никого…
– Сядь, – холодно говорит незнакомец, и Мосс падает на стул, как будто ему отрезали ноги. – Дай мне ребенка.
Мать сидит в постели среди спутанных окровавленных простыней. Это из ее рта доносится плач, через плотно сжатые губы, как будто она все еще испытывает родовые схватки и боль. Но все не так. Она ссутулилась и слегка раскачивается взад-вперед, прижимая к груди крошечное тельце – конечности, череп, пуповина, – как будто этим можно помочь. Звук, исходящий от нее, кажется, заполняет пространство внутри палатки как ледяной туман. Она смотрит на фигуру в плаще и шляпе с полями, на протянутую к ней длинную руку и тупо качает головой. Стонет, не желая подчиняться:
– …нет, нет, нет, он не, он не, он не…
– Ну, если ты не отдашь его мне, то он, блядь, таким и станет.
И в точности как ее муж упал в кресло, женщина раскрывает объятия и безмолвно протягивает пришельцу в плаще и шляпе безвольный неподвижный комок синеватой, испачканной кровью плоти, который до сих пор сжимала. Новоприбывший подхватывает младенца одной узловатой рукой и держит его, словно взвешивая. Другой рукой он снимает меч с плеча и протягивает вперед, держа обратным хватом. Переводит взгляд с меча на бездыханного ребенка и обратно – а потом, как расскажет мать, вздыхает.
Затем незваный гость открывает рот и сильно кусает навершие эфеса.
Страдающая от утраты мать разевает рот, отвлеченная от своего горя новым потрясением. Под полями шляпы мускулы на челюстях незнакомца скручиваются в узел. Рычание нарастает в его горле, дыхание с шипением входит и выходит из носа и рта. Раздается звук чего-то треснувшего и тонкий болезненный вой. Еще один резкий вдох.
Незнакомец выплевывает навершие и вместе с ним несколько осколков, которые могут быть зубами или металлом или и тем и другим. Кровь капает с его нижней губы, черная в тусклом свете, и там, где ее капли падают на кровать, на простынях появляются тлеющие дыры. Незнакомец бросает меч на пол, берет младенца обеими руками, засовывает палец в крошечный рот и заставляет его приоткрыться. Наклоняется и прижимается губами к щели.
Тихо выдыхает.
Мать разевает рот. Мосс сражается в кресле с собственными конечностями, оцепенелыми и похожими на сырое тесто. Незнакомец поднимает затененное шляпой лицо.
Мяукающий крик – только один, едва ли достаточно громкий, чтобы поверить. Коротенькая ручка со сжатым младенческим кулаком приподнимается. Голова дергается и поворачивается. Второй крик, теперь уже громче. Мать вскрикивает и тянется к своему ребенку. Нижняя губа Мосса дрожит, и он сам начинает рыдать как дитя. Младенец теперь громко плачет, не желая оставаться в стороне.
Незнакомец нежно передает его матери.
– Гребаные смертные, – бормочет он себе под нос. – Все кончается слезами, все начинается слезами. На хрен я вообще лезу в их дела?
Он отступает назад и позволяет Моссу подняться на дрожащие ноги, жестом предлагая ему присоединиться к жене и сыну на окровавленной кровати. Затем роется во рту, морщится и выдергивает что-то, сплевывает на пол и наклоняется, чтобы поднять меч.
– Пора тебе в музей, хреновина, – говорит он оружию.
У полога палатки он останавливается и оглядывается. Младенец уже у груди, прижался и усердно сосет. Мать все еще плачет, слезы капают прямо на его обращенное вверх пухлое личико. Мосс, оторвавшись от своей семьи, внезапно очнувшись от горя, видит темную фигуру, которая все еще стоит рядом, словно похмелье после дурного сна. Он вытирает глаза, внезапно смутившись. Шмыгает носом, переводит дух, кое-как берет себя в руки.
– Я… мы… в большом долгу. – Он сглатывает. – Кто? Кто ты такой?
Незнакомец вздыхает.
– Подумай немного. Может, к утру дойдет. Но это не важно. – Он поднимает руку, тыкает узловатым пальцем. – А вот он важен. У него есть дела, и долгий путь впереди. Присматривай за ним, береги его.
– Но… – Мать отрывает взгляд от кормящегося ребенка. Она соображает куда быстрее, чем муж. – Если мы не знаем твоего имени, как нам почтить тебя, назвав его?
– А, это. – Фигура среди теней пожимает плечами. – Ну, ладно. Назовите его Гилом.
Затем он уходит через щель между входным пологом и палаткой – а может, и нет. Холодный ветерок проникает внутрь, обегает кровать по кругу и медленно согревается. Мать сильней прижимает к себе сына.
– Хилом? – безучастно спрашивает она мужа.
Мосс пожимает плечами.
– Хьилом. Вроде бы.
– Ну, Хьил так Хьил. Славно. Это сильное имя. Мне нравится.
И они жмутся друг к другу вокруг искры жизни, которую им подарил злой бог с разбитым ртом, ушедший прочь.
Благодарности
Как, возможно, и подобает повествованию о квесте, «Темные ущелья» сменили немало пристанищ на долгом пути к завершению. За это благодарю следующих любезных хозяев, невоспетых героев и друзей по странствиям:
Роджера Бернетта и Инку Шорн – за то, что они одолжили мне не одно, а целых два места под солнцем, где я мог бы работать, и за то, что присовокупили к этому блестящую компанию, добрые слова и – в экстренных случаях – макароны.
Гилберта Скотта и Луизу Термайн – за то, что дали мне рабочее место вплоть до дня продажи, и за то, что нашли красивый дубовый стол для работы, когда существующий испарился по семейным обстоятельствам.
Моей жене Вирджинии – за то, что она купила, приладила и с достоинством приняла блестящий новый замок на двери моего кабинета, хоть это и превращало ее в фактически мать-одиночку по несколько дней кряду, снова и снова.
Моему сыну Дэниелу – за то, что он торжественно признал в возрасте менее двух лет, что нет, ему нельзя поработать со мной, даже если я всего лишь в соседней комнате.
Саймону Спэнтону и Энн Гроэлл – за Понимание, выходящее далеко за рамки Редакторского Долга.
Моему агенту Кэролин Уитакер – за терпение, спокойствие и добрые советы, как всегда – пусть даже в конечном итоге я проигнорировал последнее почти полностью.
Я бы не дошел до конца путешествия без вас.