Если уж на то пошло, даже если он сумеет туда прорваться сейчас, разве не окажется по-прежнему связанным, прикрученным к этой гребаной койке?
«Каким шагнешь из собственного мира, в точности таким и окажешься на Задворках».
Хьил объяснял Гилу то, что когда-то объяснил ему отец. Мудрость, полученная от Существа-на-Перекрестке, передавалась от одного безземельного владыки к другому. Это, по словам Хьила, было как-то связано с консервацией, хотя что именно консервировалось и в каком сосуде, он понятия не имел. Может, речь о тех загадочных длинных банках, штуковинах из черного стекла, лежащих на ржавеющих полках высотой по пояс или сваленных кучей, на которые они время от времени натыкались во время своих странствий…
В первый раз, когда Хьил показывает ему «банки», он пытается взять одну с верхней полки и испытывает легкое потрясение от ее тяжести. Сосуды тонкие, слегка сужающиеся, длиной примерно со средний меч, а толщиной в нижнем конце – как один из тех кольев, из которых строят оборонительные сооружения. Но весит эта штука больше самого тяжелого походного ранца, который ему приходилось поднимать. Закрытые «банки» теплые на ощупь и увенчаны на суженном конце грубо закругленными пробками, которые, честно говоря, напоминают ему не что иное, как конец огромного напряженного члена. Нет ни ручек, ни креплений для переноски, так что он держит эту штуку на полусогнутых руках, как будто огромную корягу для костра, и, прижимая к груди, пыхтит от натуги. На стойке рядом с первой «банкой» есть место для второй, но он сомневается, что смог бы удержать обе. Он и одну-то не пронесет больше пятидесяти футов, не опустив на землю, чтобы перевести дух.
– Это что еще такое? – спрашивает он у Хьила еле дыша.
Князь-колдун пожимает плечами.
– Ты спрашиваешь не того человека. Их нельзя открыть, и они не ломаются. Многие пытались.
Рингил, охнув, бросает странную штуковину и отскакивает, чтобы она не отдавила ему ноги: Хьил оказывается прав: сосуд падает, задевает угол ржавой стойки, а затем катится по полу, но с виду это не причиняет ему никакого вреда. Он присаживается на корточки и осторожно перекатывает штуковину по полу туда-сюда, но не видит повреждений – даже царапин нет.
Однако в ходе поисков он обнаруживает единственное несовершенство на поверхности «банки»: примерно на трети длины, если смотреть от крышки, на гладком черном стекле выгравированы мелкие строчки на неведомом языке. Рядом с ними столь же крошечное изображение человеческого черепа, который явно раскалывается под воздействием чего-то вроде солнечных лучей, только вот падают они не от солнца, а от замысловатого символа в виде двойного узла или, может, пары пустых овальных глаз, которые слегка соприкасаются посередине и глядят наружу.
Он не может прочитать текст, не может расшифровать символы. Но что же это может быть, если не предупреждение или некое сдерживающее заклятие?
Хьил позади него нетерпеливо переминается с ноги на ногу.
– Если будем так долго корпеть над каждой потерянной штуковиной, какую можно отыскать на Задворках, так и не доберемся до утесов с глифами.
– Они все так помечены?
Князь-колдун вздыхает.
– Да. Все, какие мне случалось рассматривать, помечены именно так. И нет, я понятия не имею, что это значит. Проведешь на Задворках достаточно времени – и привыкнешь к таким вещам. А теперь пошли отсюда.
Рингил проводит кончиками пальцев по мелко вырезанным значкам, чувствует крошечные отпечатки сквозь мозоли, которыми его наградила жизнь, посвященная фехтованию. Потом он окидывает взглядом болотную равнину вокруг них, пустое серое небо, под которым эти штуки пролежали брошенными бог знает сколько тысяч лет, – и дрожь пробегает по его спине.
Он не может прочитать, не может расшифровать заклинание. И внезапно понимает, что ему этого и не хочется.
Во время того же путешествия, позднее – кажется, что через несколько дней, но разве в Серых Краях можно сказать наверняка? – Хьил немного смягчается и сворачивает с мощеной дорожки, по которой они следуют. Он показывает Рингилу место между стоячими камнями, где на земле разбросаны другие такие же сосуды, все открытые. Гил наклоняется, чтобы поднять один – и обнаруживает, что он почти невесом. Это комичный момент: он поднимает штуковину, прилагая избыточную силу, отчего едва не падает на задницу. Восстанавливает равновесие и видит, что Хьил ухмыляется.
– Очень смешно, мать твою.
– Да, я так и думал, что тебе понравится.
Гил осторожно перекатывает «банку» туда-сюда на ладонях, помня о гнездящихся болотных пауках и кое-чем похуже, но изнутри ничего не вываливается. Пробка в форме головки исчезла с узкого конца, на земле ее нигде не видно. Поверхность «банки» прохладная, почти холодная на ощупь, черное стекло сделалось мутно-серым и по всей длине покрылось, как он замечает, приглядевшись, плотными завитками узоров. Когда он поднимает «банку», чтобы заглянуть в нее, там ничего не видно – только узкое пустое пространство и все тот же рисунок из завитушек, сквозь который просачивается свет, вычерчивая внутри пестрые узоры, похожие на карандашный эскиз и странно успокаивающие.
– Мне казалось, эти штуки подходят, чтобы в них кто-то поселился, – говорит он, взвешивая сосуд двумя руками.
Хьил кивает.
– Да, но никто на такое не осмеливается. Понюхай.
Заподозрив очередной розыгрыш, Гил подносит открытый конец «банки» ближе к лицу и принюхивается. Улавливает запах, похожий на недавно прогремевший гром, – приходится снова принюхаться, чтобы убедиться, что ему не померещилось, – да, точно, и на этот раз запах ощутимее и ближе, – тот самый густой аромат, которым насыщается воздух, когда где-то поблизости ударяет молния, но размытый, превратившийся в тень самого себя, как если бы Рингил мог каким-то образом почуять шлейф, оставшийся после грозы, прошедшей в этих местах тысячу лет назад…
Он недоверчиво глядит на Хьила.
– Ага. – Князь-колдун уже не ухмыляется. – А теперь прислушайся.
Позабыв про боязнь шалостей, Гил опускается ухом к открытому концу «банки», и на этот раз его чувства достаточно обострены, чтобы все распознать с первого раза.
Где-то на самой границе слышимости он улавливает звук – постоянное бурление, шипение, как будто в соседней комнате на раскаленной сковороде кипит масло. Или шипение и треск миллиона невидимых крошечных змей и жучков, которые, по словам Грашгала, – «Спасибо, дружище, вот лишних ночных кошмаров мне-то и не хватало…» – существовали на каждом клочке человеческой кожи, как бы часто сам Рингил и прочие люди ни мылись. Или – его разум все слабее цепляется за новые сравнения – на бесконечную последовательность только что закаленных мечей, которые погружают в холодную воду в дальнем конце дворцового коридора в тысячу ярдов длиной, где под сводами гуляет эхо.
Он снова поднимает голову, не в силах сдержать порыв заглянуть в пятнистый серый свет на дне «банки», как будто, невзирая на слова Хьила и собственную предыдущую проверку, все-таки надеется увидеть какое-то живущее внутри насекомое.
– Ты это слышишь?
Рингил оцепенело кивает. То, как этот шум его взволновал, совершенно не вяжется с громкостью или происхождением звуков. Волоски у него на затылке встают дыбом, по шее пробегает холодок. Может, так себя чувствуют псы, когда надвигается буря?
– Значит, ты молод. – У князя-колдуна мрачное лицо, улыбка умирает на его губах. – Отец говорил мне, что наступает такой возраст, когда ты уже не можешь слышать эти звуки. Не старость – ему самому было всего тридцать с небольшим.
Гил качает головой.
– Не расстроюсь, если больше никогда этого не услышу. – Он настороженно оглядывает разбросанные штуковины. – Они…
– Да. Все такие. Можешь попробовать еще одну, если хочешь.
– Спасибо, я пас.
А позже, когда каменный круг остается позади и они снова направляются к мощеной дорожке, он тихо спрашивает Хьила, для чего, по его мнению, эти длинные сосуды, не слышал ли он когда-нибудь объяснения их сути.
Хьил некоторое время молча идет рядом с ним, прежде чем заговорить.
– В том, что я узнал про икинри’ска, ничего о них нет, – наконец говорит он. – В историях, которые рассказывает мой народ – тоже. Я думаю, они для этого слишком стары.
Опять тишина, которую нарушает лишь негромкое хлюпанье их сапог по заболоченной земле. Они возвращаются на мощеную дорожку и ускоряют шаг.
– То, что на них написано, похоже на какое-то заклинание, – говорит Гил, подталкивая Хьила к продолжению рассказа. – Что-то вроде защиты.
– Возможно. – Хьил останавливается и смотрит назад, туда, где стоячие камни все еще пронзают ровный горизонт, темнеющий в блеклом подобии вечера. Он вздыхает. – Послушай, я всего лишь дешевый фокусник, попрошайка возле утесов икинри’ска. Я могу полагаться только на смутные, полустертые намеки и собственную чуйку. Я всего лишь гадаю. Но мне кажется, что на Задворках случилось что-то плохое, очень-очень давно, так давно, что, быть может, даже боги не всё помнят. Я думаю, люди – или народ, похожий на людей, ты же сам видел тот череп – были как-то в этом замешаны, и я думаю, они принесли сюда те сосуды, чтобы сыграть свою роль, какой бы она ни была. Они инструменты – или, быть может, оружие.
В густеющих сумерках он поворачивается к Рингилу лицом.
– Что бы ни намеревались сделать те люди, я думаю, они потерпели неудачу. Я думаю, их… – Беспомощный взмах рукой. – …куда-то унесло, и инструменты – все, что осталось. Но что бы они ни сделали, я думаю, это причинило вред, который до сих пор откликается, – возможно, он никогда не исчезнет полностью.
Хьил переводит дух, окидывает взглядом слегка светящуюся грязно-белую мощеную дорогу, на которой они стоят.
– И, мне кажется, это ты и слышишь. Застрявшее во времени эхо той погибели, которая вырвалась из этих сосудов, когда их открыли.