Он одолевает последние ступеньки на лестнице, утыкается сапогом прямо в паутину веток дерева и втискивает верхнюю часть тела в расщелину. Неудобно, но не слишком, и места как раз хватает, чтобы двигать руками.
«Отследи одну из последовательностей».
Те, что находятся прямо у него перед носом, слишком близки – в тесноте он не может отвести локти достаточно далеко, чтобы приняться за дело. Он задирает голову и замечает строчку, которая, похоже, заканчивается как раз там, где сгущаются тени. Рингил подносит к ней руку, опускает средний палец в борозду первого глифа, как заведено, и начинает обводить узор. Ему приходится работать в основном на ощупь, потому что вид частично заслоняет собственная рука.
Первый глиф – незнакомый, хотя отчасти напоминает символы, которые Хьил называет «прочищающими горло». Второй – вариация «изменения запутанности», хоть и странно искаженная. Третий и четвертый с ним связаны, но…
Он испытывает колоссальный шок.
Все равно что получить колючим хвостом ящера из касты воинов по ребрам, которые оставил открытыми на последнем замахе сильно погрызенным щитом. Все равно что слететь с детского стула от небрежного удара отцовской руки по лицу за то, что посмел огрызнуться за обедом. Все равно что ощутить пинок под дых при виде того, как твоего вопящего и умоляющего любовника сажают на кол под улюлюканье и одобрительные крики толпы, и от сострадания выблевать собственную душу. Все равно что почувствовать леденящий душу, бурлящий ток крови по венам позже, когда впервые поймешь, что мог оказаться на его месте.
Все эти – и другие – двери распахиваются в памяти; извергают Рингиловы потроха наружу, обнажают его.
В глубине расщелины слышится костлявый скрежет, как будто длинные изможденные конечности меняют расположение и когти впиваются в скалу, чтобы с силой толкнуть нечто вперед, на свет. И на мгновение кажется, что мощная дрожь пробегает по всей стене утеса, как будто эти утесы – какое-то огромное спящее существо, чью кожу Рингил наконец-то прорезал достаточно глубоко, чтобы разбудить…
Он вываливается из трещины задом наперед.
Теряет опору, которую могла бы предоставить лестница, неосторожно пинает ее вниз. Падает, цепляясь за скалу, отчаянно хватается левой рукой за дерево. Оттого, как резко прекращается падение, выворачивается плечо. Носки сапог скребут по камню, мечутся, выискивают хоть какую-нибудь опору. Каким-то образом кинжал из драконьего зуба оказывается в его правой руке, вытянутой и поднятой в том подобии защитной позиции, на какое он способен. Из-под изгиба желтоватого лезвия Рингил смотрит во тьму в дальней части расщелины, ожидая увидеть, как на свет выбирается то, что он услышал…
Тишина.
Где-то среди ветвей дерева раздается раздраженный скрип. Мягко свистит ветер. С тихим шорохом падает потревоженная грязь.
Лестница с металлическим звоном возвращается на место под ним. Он отваживается отвести взгляд от мрака в расщелине, смотрит вниз, твердо становится обеими ногами на перекладину. Хьил стоит внизу, удерживая лестницу на месте. Потом прикладывает ко рту сложенные ладони и кричит ему:
– Понимаешь, о чем я?
– Ты знал, что это случится?
Рингил мечется взад и вперед по высокой траве у подножия утеса, словно зверь, прикованный цепью и оставленный в качестве приманки. Он слишком зол, слишком взвинчен от наплыва эмоций, которые не вполне понимает, чтобы остановиться и взглянуть Хьилу в глаза, а если учесть, как он себя чувствует прямо сейчас, риск ударить другого мужчину слишком велик.
– Я не ожидал такой бурной реакции. – Лицо обездоленного князя встревожено, и, как подозревает Гил, вовсе не из-за такой банальности, как его едва не случившееся падение с лестницы. – Икинри’ска – не учебное пособие и не карта, это записанная живая воля Создателей. Она изгибается, течет и дышит способом, который я сам не очень-то понимаю. Это лишь одна сторона уравнения. Каждый мужчина или женщина, владеющие этой силой, привносят в единение собственное «я». Кто-то ведет себя с магией как скромная невеста, а кто-то… нет.
– Ага. – Рингил останавливается перед Хьилом и ребром ладони тычет ему в лицо. – Ну, если бы я знал, что тебе нужен скромник, притащил бы гребаную вуаль!
Он снова топает прочь, едва не спотыкается о витиевато украшенный конец лежащей в траве лестницы из чугуна. Яростно ее пинает и расшибает палец.
– М-мать!
– Тебе надо успокоиться, Гил.
Рингил возвращается, чтобы снова встретиться лицом к лицу с обездоленным князем.
– Я, блядь, спокоен. Хочешь увидеть меня неспокойным – продолжай скармливать сюрпризы и полуправду вроде этой. А теперь объясни такими словами, чтобы поняла и обкуренная шлюха с пристани: что там произошло?
Хьил кивает.
– Справедливо. Там случилось вот что: ты ощутил вкус настоящей силы. Ты впервые углубился в темные глубины икинри’ска, и, похоже, ни тебе, ни магии это не понравилось.
– День назад ты говорил, что икинри’ска вроде как хочет меня. А теперь я внезапно перестал ей нравиться? – Хвост его гнева все еще дергается, раздраженно мечется туда-сюда. – Ты не мог бы изъясняться понятнее, мать твою?
Обездоленный князь смотрит на болотную равнину, которую они пересекли вместе.
– Ты можешь нравиться лошади, когда она несет тебя через летние луга. Это не значит, что та же самая лошадь легко пойдет с тобой на битву.
– О, снова эти метафоры военного образца. Хочешь сказать, что теперь я должен сломить икинри’ска?
– Нет. Ты не сможешь; никто не сможет. Даже у Ан Фой не получилось, а они пытались не один раз. Некоторые говорят, что даже Создатели не в силах управлять тем, что сотворили и чему отыскали место, поскольку их труд закончен. – Хьил снова переводит взгляд на Рингила. – Я всего лишь демонстрирую тебе иную форму мастерства, которая предполагает иной риск и за которую в итоге придется расплатиться. Ты же сказал, что тебе надо. Ты просишь больше, быстрее. Вот это и есть – больше, быстрее. Тебе придется решить для себя, что ты готов заплатить, нужно ли тебе это в конце концов.
Рингил смотрит наверх – на то место, к которому прислонена лестница, на торчащее из скалы дерево, на трещину за ним.
– Как глубоко она уходит? – тихо спрашивает он.
Хьил одаривает его слабой грустной улыбкой, хлопает по плечу и груди, проходя мимо, направляясь к точке примерно в двадцати футах от стены утеса.
– Так я и думал.
– И что это значит?
– Иди сюда, покажу. – Хьил ждет, пока Рингил к нему присоединится, потом широко разводит руки в стороны. – Посмотри вдоль линии в этом направлении. Видишь трещины? Щели?
Рингил кивает, сражаясь со странным отвращением. Обездоленный князь тоже кивает. Его голос набирает новую силу: это интонации человека, который говорит о предмете своих давних желаний и навязчивых идей.
– Видишь ли, это не чистая поверхность – так же, как мир не был свежим и целым, когда Создатели спасли его и им пришлось переписать все заново. Возможно, они намеренно сохранили отголоски былого, превратили их в овеществленную метафору. Утесы тянутся по равнине на сотни миль, и в них повсюду расщелины, трещины, узкие ущелья. Некоторые глубиной всего в пару футов, в них даже человеческая рука до плеча с трудом поместится. Некоторые – тропинки, конца которым никто не видел. Но все они – все, которые я узрел сам или о которых слышал, – исписаны самыми мощными итерациями икинри’ска. Именно там, в темных тайниках, в трещинах, рассекающих поверхность сущего, ты найдешь то, что ищешь.
– Ты не ответил на мой вопрос, – мягко говорит Рингил.
Хьил пожимает плечами.
– Потому что он бессмысленный. Ты не должен спрашивать, насколько глубока та или иная трещина, – спроси лучше самого себя, как далеко в ущелье ты готов зайти.
Рингил окидывает взглядом линию утесов, рассеянные у подножия лестницы-«зубочистки». Чувствует проблеск мрачного утешения оттого, сколь многие здесь уже побывали и снова ушли. Это чувство знакомо ему с войны: анонимное товарищество тысячи призраков, осознание того, что пусть смерть – это врата, через которые проходишь в одиночку, путь к ней так и кишит людьми, и ты идешь по брусчатке всегда в компании, как будто вы все – лишь неспешно бредущая часть бесконечного каравана, чье путешествие приближается к концу. Он вспоминает утраченную уверенность в собственных поступках, которую ему в то время вернуло это осознание – чувство, от которого внутри все затрепетало, настолько похожее на отчаяние, что их было трудно друг от друга отличить. Теперь он приветствует его с распростертыми объятиями. И каким-то образом, скованный узами со всем этим, он ощущает, что мимоходом воспринятый холодный танец глифов, к которым прикоснулся в той расщелине, оставил свои отпечатки в его разуме, запятнал его пальцы и горло, и эти следы необходимы, чтобы открыть дверь еще раз.
Он готов, как никогда.
Друг Воронов, прислоненный к стене глифового утеса, словно какой-нибудь развязный друг в переулке портовых трущоб, ждет его решения о том, где они продолжат кутеж.
Рингил берет меч, снова надевает портупею на плечи. Бросает на Хьила выжидающий взгляд.
– Ну ладно, – говорит он. – Как насчет того, чтобы показать мне трещину, ради которой не придется падать с дерева? А потом мы сможем начать.
Глава двадцать девятая
Они пересекли хребет около полудня, как и предсказывал Драконья Погибель, и остановились, глядя вниз. Хоровой стон поднялся над отрядом, когда все увидели открывшееся зрелище.
До горного плато, которого они надеялись достичь, путь предстоял долгий, а тропа теперь спускалась по другой стороне возвышенности, и путь по протяженности был почти таким же длинным, как проделанный вчера, вверх по склону – причем пересекал он еще более мрачный пейзаж. Остаток дня они ковыляли по чему-то вроде огромной миски, наполненной рубленым и почерневшим от огня луком. Вокруг вздымались скал