Что-то случилось.
Заскрипел ключ в замке, тяжелая деревянная дверь с грохотом распахнулась, и в образовавшемся пространстве возникла знакомая фигура. Вир моргнул и выпрямился в цепях. Закашлялся и содрогнулся от сырости.
– Горт? – сдавленно прохрипел он. С усилием подавил кашель, хоть это и было непросто. – Что ты здесь делаешь в такой час?
– То же, что и всегда, мать твою. – Тюремщик поднял ведро, стоявшее рядом, – оно оказалось больше обычного. От хлюпающего звука рот Вира наполнился слюной. – И вот что я тебе скажу: может статься, это все, что ты получишь до послезавтра в зависимости от обстоятельств. Не сожри все сразу, ага?
– Понял. А что случилось?
Горт устало вздохнул. Он был пузатым как мешок, мрачным, медлительным и любил ныть. Но по сравнению с остальными тюремщиками казался чуть ли не принцем. Он как будто не осуждал тех, кого сторожил, считал их такими же бедолагами, как он сам, запутавшимися в той же ужасной паутине случайностей, которая привела его к этой ужасной работе. Предыдущие тюремщики, столь же недовольные своей участью, никогда не упускали случая выместить это чувство на заключенных по малейшему поводу, а иногда и вовсе без такового. Это была небрежная жестокость, ничем не отличающаяся от того, чтобы наступить на кота или швырнуть камень в дворнягу – они в основном пускали в ход сапоги или кулаки, лишь изредка прибегая к короткой, усеянной шипами плети – она была ближайшим подобием знака отличия в этой области деятельности. Но Вир ни разу не видел, чтобы Горт снимал плеть с пояса, и худшим, что ему пришлось вынести от этого человека, были бесконечные монологи о том, какое множество обид он претерпел от судьбы, коя к нему предвзята.
– Я должен закончить все дела на этом гребаном корабле и вернуться в порт до полудня – нормально, да? Хотел бы я поглядеть, как кто-нибудь из Канцелярии справился бы с таким заданием. Они там, наверное, думают – вот, держи, можешь спрятать или съесть сразу, как захочешь, – они думают, у меня есть гребаный баркас и полная команда гребцов, чтобы кататься туда-сюда, тогда как на самом деле у меня два сломленных ветерана, у которых больше шрамов, чем нетронутой кожи, и которые с трудом отличают один конец весла от другого. И ведь это не всё! – Горт с угрюмым видом уселся на пороге. – После того, как с вами закончим, мы должны вернуться с провизией и лекарствами для желто-черных. Надеюсь, они там себе не вообразили, что я хоть одной ногой ступлю на те гребаные палубы? Ага, разбежался, за такое жалованье. Пусть долбаные лепилы туда идут, хоть отработают свои деньги для разнообразия…
– Желто-черные? – Голос Вира все еще был хриплым оттого, как редко он им пользовался, но от вновь проснувшегося интереса пират встрепенулся. – Ты хочешь сказать, прямо тут? Рядом с плавучими тюрьмами?
– Ну да, долбаные чумные корабли, куда еще их могли засунуть? Дозорные привели их сюда, прям целой эскадрой. – Он кивнул куда-то в сторону иллюминаторов. – Три корабля, два из них – захваченные имперцы. Наверное, оттуда и пришла зараза – судя по тому, что я слышал, южане те еще грязнули. Ну, хоть знамена подняли, и то хорошо.
– Чума. – Вир произнес это слово как имя бога, которому мог бы поклоняться. Он позабыл про ведро с бурдой, что стояло на полу.
– Ну да – только ее нам и не хватало, ага? В придачу к войне и всему прочему? Вообще не понимаю, зачем нас заставляют их кормить: если это хоть самую малость похоже на сорок первый год, там все подохнут к концу недели. И тогда надо будет просто сжечь корабли до ватерлинии. Только зря потратим хорошую еду, а я потрачу гребаное время, каждый день лишний раз катаясь туда-сюда. – Горт прищурился от внезапно пробудившихся подозрений. – Знаешь, а ведь это может быть какой-нибудь имперский трюк, чтобы нас наебать. Может быть, имперцы специально позволили им захватить эти корабли, наполнили их людьми, которые уже были заражены, и позволили нашим их поймать, чтобы мы занесли чуму прямо в город. Они на такое способны, уебки вероломные, – уже и забыли, как мы прогнали ящеров с их земель. А теперь, взгляни-ка. Хинерион у нас забрали как конфетку у ребенка, имперские колонны маршируют по полуострову, словно у себя на заднем дворе. Если хочешь знать мое мнение, за те набеги, которые ты совершил на юге после войны, тебе должны были дать долбаную медаль.
– Я тоже так думал, – тихо сказал Акулий Хозяин Вир.
– Ну да, всем нам приходится отвечать за чью-то чужую хуйню, верно? Я вроде как должен был унаследовать тот караульный пост в гавани, когда умер старый Фег. Все знали, что я был его любимчиком. До сих пор не могу поверить, что пост получил маленький говнюк Собли. Да ладно, не волнуйся – я не стану тебе снова докучать с этой историей. Как я уже сказал, приятель, не ешь все сразу. Со всей этой хренью, что творится вокруг, может пройти пара дней, прежде чем я сюда вернусь. – Тюремщик хлопнул себя по бедрам и встал. – В общем, все, пора идти. Будем надеяться, что твой старый боцман немного успокоился со вчерашнего дня. Последнее, что мне нужно в довершение всего, это чтобы он швырялся в меня своими какашками, как будто я, блядь, виноват, что он оказался здесь.
Дверь снова захлопнулась, ключ заскрежетал, и Горт, ворча, ушел. Вир встал и неуклюже проковылял к той части стены, где располагался ближайший иллюминатор. Перевел дух и подтянулся к нижнему краю окошка, морщась оттого, как оковы впились в плоть, лишь начавшую заживать после сна, который он увидел несколько дней назад.
Стиснул зубы, подтянулся сильнее, закинул подбородок на нижнюю раму и выглянул наружу.
Яркие лучи утреннего света подпирали облака, словно стоящие под углом лестницы – казалось, кто-то готовился брать на абордаж само небо. Новые корабли стояли на якоре примерно в четверти лиги, отличаясь от тюремного флота наличием мачт, на вершине которых слабо колыхались на ветру желто-черные чумные знамена. Одна каравелла Лиги – судя по обводам, с верфей Аланнора, – и два имперских торговца покрупней, при виде которых в былые дни его команда разразилась бы низкими хищными криками. Все три корабля были под флагом Трелейна. Из-за блеска воды в лучах рассвета – и оттого, как у него защипало глаза, отвыкшие от такой яркости, – было трудно сказать наверняка, но, похоже, палубы пустовали.
– Эй, послушай… Нет! Блядь, а ну прекрати!
Приглушенные крики Горта раздались с расстояния в несколько камер вдоль киля. Что-то похожее на улыбку зародилось на губах Вира, а затем медленно исчезло. Он снова опустился на дощатый настил и, просунув пальцы под кандалы на запястьях, стал потихоньку массировать измученную плоть.
Он сидел на корточках, задумавшись, пытаясь понять, почему прибытие чумных кораблей ощущается как что-то хорошее.
Он поел из ведра, жестко контролируя себя.
Горт не солгал: по тюремным меркам это была почти двойная порция и она все еще сохраняла слабый след печного тепла, несмотря на долгое путешествие из кухни на берегу. Ломоть хлеба, плававший сверху, казался огромным. Первым делом Вир оторвал ту часть, что уже пропиталась бульоном, и съел, чтобы ослабить голод. Потом пальцами выловил скудную порцию твердых кусочков – мягкие кругляши моркови и крошащиеся кубики картофеля, жилистый обрезок мяса, на котором еще держался комок жира – и съел поочередно, наслаждаясь каждой крупицей.
Он все еще жевал, когда под корпусом начались звуки.
На миг растерявшись, он подумал, что «Несомый волнами» сорвался с цепей. Что его несет течением по усеянным валунами отмелям. Удары раздавались нерегулярно, то тут, то там вдоль киля. Как в тот раз на Россыпях, когда он прятался от имперского патруля и чуть не проебал корабль целиком, – пришлось разукрасить спины вахтенным за то, что они так сильно облажались…
Виру потребовалось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями и вспомнить, где он находится, – в корпусе не ощущалось никакого движения, кроме слабого вечного покачивания на месте, к которому он привык, и в любом случае он услышал бы звон молотков, если бы ударили по якорям. А русло реки здесь представляло собой чистый ил с отмелями, переходящими в обширные пространства, обнажающиеся при отливе, и болота.
«Да, ил и кости твоих убитых детей».
Резкий быстрый всплеск ярости прогнал размышления. Не успев взять себя в руки, он пнул ведро с баландой – и оно перевернулось.
Вир уставился на лужу с тошнотворным чувством.
Четыре года, четыре гребаных года впроголодь и в одиночестве – и вот до чего он докатился. Ослабел разумом, еле соображает, былая ясность мыслей лишь просвечивает сквозь густой туман истощения и усталой жалости к себе. Он теряет себя в завихрениях памяти и спутанных размышлениях, на избавление от которых уходят часы.
А потом Вир внезапно пополз вперед, чтобы поднять ведро, прежде чем из него вытекут последние остатки рагу.
– О нет, нет-нет-нет… – бормотал узник себе под нос.
Распластавшись, бывший пиратский капитан принялся слизывать остатки жидкости, пока она не просочилась между досками, сгребать твердые кусочки дрожащими пальцами, бросать их обратно на дно ведра, всматриваться в него, скуля, чтобы увидеть, сколько удалось спасти.
– Как же так, ну как же так…
Опять послышались негромкие удары, прямо под тем местом, где Вир сидел на корточках. Он замер, уставившись на пол камеры, как будто мог увидеть сквозь трюмы и корпус, что же моталось там, под килем, и стучало, пытаясь проникнуть внутрь.
Обшивка под ним дала течь.
Сначала она была маленькой: и без того потемневшее от возраста дерево вдруг сделалось еще темней, как штаны обоссавшегося под пыткой. Если бы голая ступня Вира не оказалась прямо в центре мокрого пятна, он мог ничего не заметить. Но затем вода начала пробиваться всерьез, она вырывалась из щелей между досками и поднялась на целых три пальца; она – Вир заметил это, в тревоге отдернув ногу, – вторила его движениям, как живое существо.
Вир попятился к дальней стене камеры, тряся головой, ошеломленно и зачарованно наблюдая, как заметался водный холм на том месте, где он только что стоял, как будто сбитый с толку его в