Однако Буш еще не решил, нравится ему Чубакка или нет, это мы еще подумаем, покумекаем, помозгуем. Первое впечатление, он знал, бывает ошибочным. Нельзя бросаться на шею человеку только потому, что он при тебе никого не убил и не ограбил, – может, просто случай не подвернулся. Надо дать ему шанс, пусть покажет себя во всей красе, а там и видно будет.
Решив так, Буш и устыдился, и возгордился одновременно. Устыдился понятно почему, а возгордился оттого, что уроки Кантришвили не прошли даром, и теперь мог он глядеть на мир сквозь черную призму недоверия. Призма эта мрачная была гарантией от многих ошибок. Ибо если ты никому не веришь, то кто же сможет тебя обмануть – верно ведь? Существует, впрочем, и другое мнение…
– Почему все-таки я? – наконец выговорил Буш.
Триумвиры переглянулись (они часто переглядывались, эти триумвиры, то ли таиться не умели, то ли не считали нужным). Первым заговорил Мышастый. Говорил витиевато, страшненько, слова гнулись, как змеи, ползли, шипели, покусывали.
Очень убедительно триумвир говорил о том, что потентату не нужно грузиться мировыми проблемами. У него другая миссия, высшая над всеми. Миссия трудная, почетная, но об исполнении ее позвольте позаботиться, им, его слугам. А он, августейший, может просто считать себя избранным и на этом основании дуть щеки. Потентат ведь наверняка смотрел кино…
– Кино? Какое еще кино? – удивился Буш.
– Неважно какое – которое показывают, – терпеливо объяснял Мышастый. – Сейчас всюду галдят об избранности обывателя. Вот он спит, простой филистер, вот ест, гадит, ходит на фитнес и на службу, а в один прекрасный миг вдруг оказывается избранным. Почему, спросите? Да нипочему. Просто надо заморочить ему башку, чтобы вопросов не задавал, чтобы делал, что говорят, и верил, что тоже окажется избранным. Хотя по природе своей он всего-навсего – бессмысленный червь.
При этих словах Буш поморщился.
– Отличную вы нам аттестацию дали, нечего сказать.
– Кому это – нам?
– Да нам, человечеству. Черви, филистеры, засранцы…
Триумвир изумился: при чем тут человечество? Он, Мышастый, вовсе даже и не про человечество, он – про обывателей, про большинство, не к ночи будь помянуто, одним словом, про прямоходящих. А настоящее человечество, как известно, составляет меньшинство и из меньшинства же состоит. И уж подавно тут ни при чем высочайший, у него совсем другая история – большая, эпическая, респектабельная. Хотите вы верьте, а хотите нет, но он, Буш Максим Максимович который, – на самом деле носитель миссии и на самом деле избранный. А вот почему так случилось, они пока не скажут, просто не имеют ни морального, ни физического права…
Но если все-таки приоткрыть завесу, под его, Мышастого, ответственность, то он, Максим Максимович, в базилевсы был избран не случайно, а по правилам древней и тайной науки, вроде той, когда избирают далай-ламу. Наука эта осечек не дает, в отличие от разных там физик и химий, которые, что ни век, меняются на сто восемьдесят градусов поперек себя. Вывод из всего этого очень простой: Буш должен поверить им на слово и делать что скажут. Тем более что ничего плохого говорить ему не будут, уж он, Мышастый, лично за этим проследит.
Буш минуту молчал, думал, снова молчал и снова думал. Потом наконец заговорил.
– Все это очень странно, хотя и соблазнительно, – сказал он негромко. – Очень соблазнительно, очень… И я, конечно… Словом, я не уверен, что мне все это нравится. И я… да, именно так, я бы хотел отказаться от столь высокой чести.
Фигуры триумвиров замерцали и потухли. На лицо Мышастого упала болезненная тень, дернулся кончик рта. Повисла пауза – долгая, тяжкая, невыносимая почти. И вот, когда Буш уже решил, что так они все и будут сидеть до скончания века четырьмя каменными изваяниями, Мышастый вдруг сунул руку в карман и вытащил спичечный коробок с угрюмой физиономией пионера-героя Вали Котика на кровавом коммунистическом фоне. Триумвир пощелкал по нарисованному герою пальцем, прислонил к уху, послушал. Буш глядел на это с возрастающим изумлением.
– Что там у вас такое?
– Друг ваш, – охотно отвечал Мышастый. – Мой первый друг, мой друг бесценный – помните, конечно?
Он протянул коробок к Бушу и открыл его кратким щелчком. Если бы Буш мог попятиться на своем кресле, он бы сделал это, не сомневайтесь. Но кресло не было рассчитано на езду, даже самую недалекую, и он просто вжался в его спинку. Из коробка глядел на него давешний таракан, с которым они делили камеру в тюрьме, Буш опознал его по мрачному выражению лица.
– Что это значит? – спросил он, не отводя глаз от таракана.
Таракан промолчал, за него ответил Мышастый – в голосе его звенело злорадство.
– Это значит, любезный Максим Максимович, что полковник Сергухин ждет вас на выходе из дворца. Он честный служака, зачем мешать ему выполнять свой долг? А таракан вам пригодится в тюрьме как давний товарищ ваших игр и развлечений.
Буш затравленно посмотрел на Мышастого: это он серьезно или нет? – но тут, на счастье, встрял Хабанера.
– Секунду, – сказал он Мышастому, – одну секунду. Я немного знаю Максим Максимыча. Его ни в коем случае нельзя шантажировать, не тот он человек. С Максим Максимычем надо вежливо, доверительно и честно.
И продолжал, вежливо, доверительно и честно глядя прямо в глаза Бушу. Из его слов выходило, что они, триумвиры, зовут потентата вовсе не на торжество и не на воскресный пикник. Они зовут его ни много ни мало на жертву, и не надо скептически улыбаться, дорогой доктор, сейчас вам будет не до улыбок… Народ наш, великий и многострадальный, отравлен правлениями предыдущих базилевсов, опрокинут, приведен в растительное почти состояние. А Буш, да прославится он в веках в качестве потентата, придет к этому народу как лекарство, растворится в нем в тысячных, миллионных разведениях, растворится и исцелит его – вот таков будет смысл его правления, если говорить совсем коротко, а на долгие разговоры, признаться, нет уже у них времени…
Буш слушал Хабанеру, слушал и глядел на него с изумлением: да они ему голову морочат, наверное, или как прикажете это понимать?
Хабанера еще не закончил, еще тянул последние звуки и многоточия, а уж в дело вмешался Чубакка Рыжий в своем полосатом прохиндейском пиджаке.
– Опять не туда, – сказал он, – вижу. Давайте вот что, давайте иначе посмотрим на проблему. Прямо посмотрим, откровенно. Для чего, августейший, люди становятся правителями? Кто для чего, скажете, это уж само собой. Один, к примеру, хочет страну спасти, другой – бери шире, все человечество. Но ни страну, ни человечество спасти нельзя – на этом весьма серьезные бобры зубы пообломали, не нам, грешникам, чета. Но значит ли это, что все пропало и совсем невозможно ничего поделать? Нет, не значит, бороться надо до последнего, если уж не до победного конца. К слову сказать, высочайший, роль личности в истории никто не отменял…
Чубакка был убедителен, как может быть убедителен только по-настоящему рыжий человек. Он говорил о власти, о силе, о пьянящем ощущении всемогущества, которое даст ему должность базилевса. Нет, возражать не нужно, все прекрасно понимают, что Буш – интеллигентный человек и его не волнует вся эта суета сует и томление духа. Однако не так ли, даже не попробовав вина, отказываются от него любители здорового образа жизни, а скопцы – уж простите за откровенность – отказываются от женщин? Но давайте спросим себя: разве он, Буш, – скопец? Разве он не в силах оценить вкус хорошего вина и красивую женщину? И давайте учитывать, что женщин и вина может быть много, а ответственности – никакой. У базилевса, и это установлено наукой, не бывает похмелья, а вчерашняя женщина не придет к нему с претензиями, а даже если и придет ее… гм… вежливо отправят назад к… ну сами решайте, куда именно. И это только самое простое, явное, то, что лежит на поверхности. А сколько есть удовольствий помимо этого, знает ли об этом наследник? Нет, не знает. И не может знать, пока не попробует. Но, впрочем, как уже говорилось, он ведь интеллигентный человек, ему все это неинтересно. Что такое неограниченная власть с интеллигентской точки зрения? Всего лишь неограниченный соблазн. А если посмотреть на дело непредвзято, если посмотреть шире? Неограниченная власть в первую очередь – неограниченные возможности. Это шанс творить добро, высочайший, творить добро и остаться не только в истории – в ней все остается, всякая шелупонь, – но и в памяти благодарных потомков. Это прямая возможность наградить всех друзей и покарать наконец-то всех врагов, а у кого их нет, скажите, у кого их нет? Однако, кажется, у вас вспыхнули глаза, о базилевс…
– Не называйте меня базилевсом, – глухо произнес Буш, – я не дал еще своего согласия.
Конечно, не дал, но глаза-то вспыхнули. И правильно вспыхнули, и верно, потому что карать врагов необходимо. Ведь если за зло платить добром, то чем же, высочайший, платить за добро? За зло надо платить справедливостью. И если не покарать врагов сегодня, то завтра от них пострадают еще многие ни в чем не повинные люди.
– Что значит – покарать? – глухо спросил Буш, не поднимая глаз от пола, где взгляд его, казалось, уже прожег дыру – черную, обугленную. – Как именно покарать?
– Как угодно. Зуб за зуб или за зуб – целую челюсть. – Чубакка ангельски улыбался, рыжие волосы сияли нимбом. – А будучи базилевсом, всему роду людскому можно челюсть выбить, в конце концов, а не отдельному человеку – да истребится дурное семя!
Буш хмуро молчал некоторое время… А если он не хочет выбивать челюсти, что тогда?
Да нет же, он хочет, Максим Максимыч, хочет, и это сразу видно. Тому, кто не хочет, никогда и не предложат стать базилевсом, это технически невозможно, говорили же ему про древнюю науку отбора, которая не дает сбоев…
Триумвиры, все трое, пытливо смотрели на Буша, и Буш вспоминал тюремный карцер, и свои муки, и готовность отказаться от всего – и от веры, и от доброты, и от мужества.
А Чубакка продолжал соблазнять речами вкрадчивыми, льстивыми, рыжими, говорил и кивал головой, словно слышал самые потаенные мысли Буша. Ведь что такое власть, если приглядеться как следует? Власть, потентат, – это та же женщина. Сильный мужчина не разменивается на предварительные ласки, он берет ее сразу, с ходу, берет силой. И в этом особый восторг, особое превосходство, которое хочется показать всему миру. И у него, потентата, будет такая возможность, и более того, он восторжествует не только над страной, но и над целым светом.