Как-то так само вышло, что она оказалась на сиденье его автомобиля, когда он возвращался с чемпионата домой. И он уже не помнил, почему на следующий день он проснулся, а Настя лежала рядом, положив ладошку под щеку, и тихо, чуть слышно посапывала.
И так повелось у них с той поры, повелось и продолжалось день за днем. Иногда он удивлялся, как так вышло, но все чаще ему казалось, что так оно было всегда и по-другому быть не могло.
Но сегодня, когда он проснулся, Насти не оказалось рядом. Чубакка не обеспокоился, она ведь время от времени уходила в город по каким-то своим делам. Все-таки она была профессиональная спортсменка, ей надо было тренироваться. Так, во всяком случае, он думал.
А теперь вот выяснилось, наконец, что она за спортсменка. И кто ее на самом деле тренировал.
Не помня себя, Чубакка ходил большими шагами по комнате. Что делать, что делать, что? Утаить историю с запиской? А вдруг это провокация Мышастого, ведь он всегда копает, он никогда не останавливается. Промолчишь – а потом окажешься изменником родины, утаившим сношение с государственными преступниками. Тем более что шум он уже поднял, и отголоски этого шума наверняка дошли до Мышастого. Сидит теперь, потирает ручки.
Нет, надо идти к триумвирам сдаваться, пока хуже не стало. Это ведь Хелечкина воспитанница, вот пусть с ней и разбираются! Решив так, он перестал ходить, вызвал начальника охраны, велел везти себя во дворец…
– Так что же было в записке? – Мышастый смотрел не по-хорошему, щурился, цеплял глазом.
– Ерунда какая-то, – пожал плечами Чубакка, – чушь собачья, бессмыслица.
– А поподробнее?
Мышастый не отводил от него взгляда, сверлил прямо из темноты, объявшей его, как стая бабочек, трепетавшей, наводившей ужас. Хабанера притулился в дальнем углу, на мягком диванчике, безразлично смотрел в потолок, но тоже уши навострил, ни слова старался не упустить – а как же, Орден!
– Да там пара слов всего и была. – Вид у Чубакки был нарочито равнодушный. – Что-то вроде «Пока не поздно» или «Еще не поздно». И подпись – Орден.
Мышастый закряхтел, оглянулся на Хабанеру. Тот только молча поднял брови. Установилось молчание – тяжелое, нехорошее. Чубакка все-таки не выдержал, заговорил первым.
– Ну, и что это может значить, по-вашему?
Тут уже ответил Хабанера.
– Мы знаем, что это значит, и ты, Рыжий, знаешь. И не надо изображать, что подсел на измену.
Мышастый покивал головой.
– Ждут они тебя, Чубакка. Рассчитывают на тебя. На твое благоволение и помощь.
– Да с какой стати им на меня рассчитывать?! – взорвался наконец Чубакка.
– Имидж у тебя такой, человекообразный. – Мышастый хохотнул сухим смешком. – Ну и прошлое, конечно. От звания либерала не так-то просто отмыться, если уж запачкался, то на всю жизнь.
– Да какой я там либерал, я только по части денежку скопить, – защищался Рыжий.
– Это ты так говоришь, а Орден, видишь, по-другому считает…
Все замолчали. Молчал Чубакка, молчали и другие триумвиры.
– А впрочем, – выговорил вдруг Мышастый, – может, оно и к лучшему. Может быть, из этого можно извлечь какую-никакую пользу.
– Какую пользу? – Чубакка смотрел на него недоверчиво. – Какая тут может быть польза?
– Не знаю пока. Подумать надо…
Глава 13Предтеча
Бушу сад камней не понравился.
– Мертво как-то, – сказал он и велел засадить сад кленами и каштанами.
Триумвиры, однако, воспротивились.
– Неаутентичненько выходит, базилевс, – проскрипел Мышастый. – Цельность теряется, единство. Сад потому и называется садом камней, что там одни камни.
– А мне плевать, – сказал Буш. – Хочу, чтобы тут пальмы росли.
В конце концов сошлись на соснах как наиболее подходящих по стилистике. В один день привезли множество молодых сосенок, сад камней перерыли, а деревья укрепили в специально доставленном грунте. Теперь в саду стало гораздо уютнее и даже, казалось, воздух был уже не такой холодный и пустой.
Дворцовый садовник, однако, тихо страдал: он боялся, что сосны не приживутся, потому что место, видите ли дурное, проклятое. Но его никто не спрашивал: базилевс велел, значит, примутся не только сосны, но даже и мимозы.
Но на самом-то деле Бушу было все равно – пальмы, сосны или камни.
Буш скучал. Скучал и томился.
Сиятельная должность базилевса оказалась нестерпимо нудной. Заняться ему было нечем, разве что тараканов давить, но с этим пока справлялась дворцовая служба дезинфекции. Государственные же дела любезно взяли на себя триумвиры, потентата лишь извещали о том, о чем нельзя было не извещать.
– Ваша функция, светлейший, на данном этапе – исключительно презентационная, – объяснял ему Мышастый.
– Что это значит? – раздражался Буш.
– Это значит, что нечего совать нос куда не просят.
Бушу, в общем, было все равно, но на всякий случай он уточнял, что это за дела такие, куда ему не нужно совать нос.
– Внутренние дела государства. – Бабочки тьмы, порхавшие вокруг лица Мышастого, на миг разлетались, глаза его заволакивались нежнейшим белым туманом, но потом снова становились жесткими, стальными. – Печень, почки, желудок нашей необъятной отчизны. У отчизны сейчас проблемы с кишечником, надо бы разобраться.
– Так, может, я могу помочь? – спрашивал Буш.
– Вот как раз об этом я и говорю: ни в коем случае… Вы – что такое, базилевс?
– Что я такое? – не понимал Буш.
– Вы – законно избранный правитель. Когда надо будет показать миру живое воплощение демократии – вот тут-то и настанет ваш час. А до того – ни-ни, не ослепляйте вашим сиятельным ликом человечества. Может, вам свинюх подогнать? – спросил он внезапно тоном интимным и доверительным.
Но Буш от свинюх отказался. С течением времени свинюхи не молодели и уж подавно не становились краше. И если предтеча хоть и ворчал, но еще как-то мирился с ними, то Буш с самого начала не скрывал брезгливости. Все аргументы насчет человеческого ресурса впечатления не произвели: свинюх отправили в бессрочный отпуск.
– Бессрочный отпуск, – сладко повторил Мышастый. – Думали вы, потентат, что на самом деле означает это выражение?
Буш похолодел.
– Что означает?
– Это я вас спрашиваю – что? Где у нас несть ни времени, ни срока, ни болезней, ни воздыхания?
Буш задохнулся.
– Врете, – проговорил он неуверенно. – Я такого приказа не давал.
И посмотрел с надеждой на сидевшего тут же Хабанеру. Тот отвел глаза.
– Вот что бывает, когда базилевс не слушается советов триумвирата, – сказал Мышастый с неожиданной грустью. – Вы взрослый человек, должны понимать причину и следствие. Если не нужны свинюхи, с какой стати тратить на них государственный бюджет и обязательное страхование? А значит – увы…
Тут и Хабанера подключился, поднял на Буша глаза, смотрел с упреком.
– Что вы, в самом деле, высочайший, – потерпеть не могли, что ли? Имитировать, так сказать, удовлетворение, все так делают. А теперь уж все, назад на службу не примешь.
Но Буш все-таки не поверил триумвирам, не мог поверить: уж больно это было жестоко, жестоко и бессмысленно.
Но даже если со свинюхами и впрямь вышло так печально, все это были дела частные, сиюминутные. Что же касается дел больших, государственных, то от них, как уже говорилось, держали его подальше. Да и были ли эти дела вообще, осталось ли в стране что-нибудь, кроме бесконечных распилов, откатов и крышевания?
Буш, начавший уже сомневаться в компетентности триумвиров, не выдержал-таки, съязвил при встрече с Хабанерой (тот зашел к нему о встрече с госсекретарем США покалякать):
– Не зря народ про вас говорит, что вы – бездельники и дармоеды.
Хабанера ничего не ответил, даже ноги со стола не убрал – так и сидел, откинувшись на стуле, и брезгливо смотрел в потолок. Тонкий профиль его рельефно выступал на бледном фоне стены, как будто профиль этот вырезали в камне еще при жизни. Дело теперь было за малым – подождать, пока Хабанера умрет, и аккуратно отделить голову от остального тела, оставив профиль вечным свидетелем того, какого величия может достигнуть человек, ничего при этом не делая.
А Буш все не унимался, дал волю злости и раздражению.
– Лично у меня складывается ощущение, что вы, триумвиры, государственными делами не занимаетесь вообще, – зудел он. – Или занимаетесь, но в глубокой тайне. А результат такой, что лучше бы и не занимались…
Хабанера подумал немного и убрал одну ногу со стола. Покосился на раздухарившегося базилевса, как бы размышляя, не ударить ли его чем-нибудь тяжелым – да вот хоть хрустальной вазой для фруктов, стоявшей прямо посреди стола? Думал несколько секунд, но решил оставить этот деликатный вопрос на потом.
– Это все клоуны виноваты, – сказал он хмуро.
– Какие клоуны?
– Которые наши западные партнеры. Их хлебом не корми, дай только нас дураками выставить… Мы-де воруем, не работаем и вообще не на своем месте сидим.
– А что – не так? – Буш и правда чего-то разошелся сегодня, самому было удивительно.
– Не так. – Хабанера убрал со стола и вторую ногу, перегнулся через стол, смотрел солидно, доверительно. – Мы серьезные люди, потентат. Если я тебе скажу, сколько мы за этот год в офшоры перевели, ты жить не захочешь…
С этими словами триумвир поднялся со стула, сунул руки в карманы и, насвистывая, вышел вон из кабинета.
Возможно, другой какой базилевс обиделся бы на такое обращение. Но Бушу только того и надо было.
Убедившись, что Хабанера не вернется, он быстро подошел к тяжелой бронированной двери, запер ее, потом вернулся к столу, подмигнул дремлющему в террариуме комодскому дракону, включил ноутбук, вытащил из кармана флэшку, вставил ее в порт, открыл папку «Наследнику».
Видеофайлы поблескивали перед ним синим, холодным. Буш знал, что стоит кликнуть по любому из них – и на экране появится мертвенное лицо предтечи. Не то чтобы он ждал этого с нетерпением, нет, было страшно, отвратительно… но любопытство подталкивало идти вперед, до конца. Чем, если подумать, мог навредить ему сиятельный покойник? Вставить в запись двадцать пятый кадр, от которого на встрече с госсекретарем его начнет тошнить и пучить, из-за чего две великие державы перессорятся и начнется третья мировая? Едва ли мизантропия предшественника простиралась так далеко, едва ли. Ну а раз так, то и бояться нечего…