Было, было от чего мрачнеть и хмуриться, было от чего трепетать царственному сердцу. Восставший из мертвых предтеча напугал его так, как никто и никогда до этого. Он не всему поверил, конечно, несчастный предшественник его был явно не в своем уме. Но если даже десятая часть сказанного правда – страшно подумать, что может случиться дальше.
Надо было что-то решать, что-то делать – но он не мог. Воля его и мысль были подавлены, парализованы страхом, только и способен он был, что оцепенело сидеть в кресле за столом…
В самый разгар мрачного и бессмысленного сидения открылась тяжелая дверь кабинета. Но открылась не полностью, слегка, будто у того, кто стоял с другой стороны, сил не хватало открыть ее настежь. Через проем, легко мерцая, влетела одинокая бабочка. Базилевс нахмурился еще больше: он прекрасно знал, кто появится следом.
Бабочка протанцевала сквозь весь кабинет и бесследно растворилась в пыльном столбе солнечного света, тянувшегося от окна прямо к варану. В следующую секунду в кабинет вошел уже и сам Мышастый – вошел и остановился на пороге, с вызовом глядя на базилевса.
Много чего странного и удивительного повидал во дворце за эти дни Буш, но вид триумвира – дикий и неподобающий – все равно поразил его.
Свой вечный серый костюм Мышастый сменил на красную накидку, что-то вроде буддийской рясы, которая спускалась почти до пола. Безволосые руки, важно сложенные на животе поверх рясы, были совершенно голыми (это наводило на мысль, что под рясой ничего нет, кроме самого Мышастого). Снизу из-под рясы сиротливо выглядывали серые матерчатые тапочки вроде тех, которые носят в Шаолине китайские монахи. Но хуже всего и удивительнее гляделась лысая голова царедворца: короткие пепельные волосы его начисто истребила какая-то злая сила.
Постояв несколько секунд, словно давая высочайшему по достоинству оценить его новый образ, Мышастый решительно заявил:
– Собираемся, потентат. Пора ехать,
– Куда собираемся? – не понял Буш. – И почему вдруг такая срочность?
– Надо повидать одного бога, – кратко отвечал Мышастый…
Бог, которого требовалось повидать, жил в Бурятии, в Иволгинском дацане. Звали его хамбо-лама Итигэлов.
– Впрочем, «живет» – не совсем то слово, правильнее говорить «пребывает» или даже «присутствует», – объяснил Мышастый базилевсу. – Да вы наверняка про него слышали, потентат. Великий нетленный лама, 75 лет на том свете с возвращением на этот, и так далее, и тому подобное.
Буш кивнул головой. Про Даши-Доржо Итигэлова он и в самом деле читал что-то. Считалось, что лама этот, умерев, не умер на самом деле, а ушел в медитацию-самадхи, а тело его сохранялось нетленным уже около ста лет.
– Вот-вот, – покивал Мышастый. – Только это далеко не все. Нетленно не только тело, сознание ламы тоже живет… И есть версия, что и мы, и весь окружающий нас мир – всего лишь проекция этого самого сознания.
Удивительный этот разговор проходил на борту реактивного самолета Airbus-380. Базилевс и триумвиры привольно раскинулись на мягких, нежнейших диванах уютного голубого оттенка, чуть слышно, успокаивающе гудели моторы, прямо над головой распростерлось небо – необычно синее, насыщенное, слово опрокинутый ввысь океан. Ветерок из кондиционеров ласкал лицо, и казалось, будто нет над ними прозрачной пластиковой крыши, а несутся они на огромной летающей лодке, из которой так легко выпасть в бездонную пропасть под ногами.
– А это не опасно? – спросил Буш, осторожно поглядывая вверх, туда, где глубоким темно-синим огнем горели небеса. – Не разобьется?
– Тут нечему биться, – отвечал Чубакка. – Это не настоящее стекло, просто проекционный экран. Хотите, сменим картинку?
Он нажал кнопку на пульте, и на потолке возникли горные вершины. Бушу показалось, что они летят вверх ногами, его замутило.
– Нет-нет, – сказал он, – верните, пожалуйста, назад.
Чубакка пожал плечами, глазам их опять открылась черная синева ближнего космоса.
– Не знал, что у меня есть такой самолет, – заметил Буш, не зная, что сказать.
– Так у вас его и не было раньше, – отвечал Рыжий, – только вчера отжали у одного узбека…
– В смысле – купили? – уточнил Буш, хотя, конечно, прекрасно знал смысл слова «отжать».
Триумвиры дружно и как-то уж слишком весело рассмеялись.
– На вершине пищевой цепочки товарно-денежные отношения не имеют особенной цены, – назидательно заметил Хабанера. – Есть воля, которая волит всех, и против нее бессильны даже деньги. Подумайте, базилевс: всего одна самая маленькая ядерная бомба – и человека не спасет даже крепость из денег. Конечно, на таких условиях никому и в голову не придет попросить возмещение за товар, ибо плата за него – жизнь. И так уж глупо и несчастно устроен человек, что жизнь для него дороже всего… Хотя, – и он хозяйским оком обозрел салон, – тут, конечно, было бы за что попросить. Концертный зал на десять персон, небольшой бассейн, банкетный зал, гараж на две машины, конференц-зал, фитнес-центр, не говоря уже о разных мелочах вроде пяти спален, декорированных золотом и швейцарским хрусталем… И все это теперь ваше, базилевс.
– Впечатляет, – сказал Буш с фальшивым воодушевлением.
Триумвиры снова засмеялись. Теперь они все выглядели одинаково – так же, как Мышастый. На всех были красные рясы, китайские тапочки-сецзы и лысые черепа. И даже на самом Буше была ряса и лысый череп.
– Все-таки богу визит наносим, – объяснил Мышастый, – надо соответствовать.
Спасибо еще, что лысины на них были не свои, поддельные. Волос решили не брить, больно много мороки потом отращивать – просто надели на голову лысые парики, которые легли как родные, от настоящих не отличить.
Тут Буш вспомнил про хамбо-ламу – тоже лысого, он ведь монах – и про его сознание, которого все они были проекцией. Признаться, понять это было не так легко, как кажется, хотелось деталей, подробностей…
– Хабанера, это твоя зона ответственности, растолкуй августейшему, – попросил Мышастый.
Хабанера сверкнул глазами: видно, ему эта зона ответственности очень нравилась.
– Все дело проще пареной репы, – важно сказал он, – ребенок разберется. Про дхьяну, дхарму, карму и прочее в том же роде вы, конечно, слышали?
Наверное, Буш слышал, но нельзя сказать, чтобы сильно всеми этими вещами проникся.
– Если совсем просто, то всякий приличный буддист практикует дхьяну, или, по-нашему, созерцание, – начал Хабанера. – Некоторые, правда, полагают, что ламаистов нельзя называть приличными буддистами, но это заявление пусть останется на их совести. Можно выделить три мира, в которых развертывается всякое сознание. Первый мир – кама дхату, или мир желаний. К нему относятся почти все типы живых существ. Второй мир – рупа дхату, он же мир форм. Это уровень высших небожителей. И, наконец, третий мир – арупа дхату, мир не-форм. Здесь развертывается сознание практикующих йогинов, разного рода грядущих будд, архатов и бодхисаттв. В мире арупы есть восемь уровней этого самого созерцания. На каждом уровне сознание созерцающего разворачивается по-своему и в разных системах координат. Ни для кого не секрет, что уже на четвертом уровне можно окончательно освободиться от колеса перерождений и перейти в нирвану. Широко известный нынче царевич Гаутама так и поступил в свое время, сделавшись еще более известным Буддой Шакьямуни. Однако перед тем, как окончательно расстаться с колесом сансары, Гаутама из вполне понятного любопытства прошел и оставшиеся уровни, до восьмого включительно. И хотя сам он не оставил об этом опыте достоверных свидетельств, в самых общих чертах мы все-таки можем предполагать, что встретило его на этих высших уровнях… Вам это вообще интересно, базилевс? – спросил он, заметив, что Буш смотрит куда-то в сторону и вроде даже слегка позевывает.
– Мне? Очень, – спохватился Буш. – Очень, очень интересно.
– Хорошо, – с подозрением сказал Хабанера. – А то уж я, признаться, подумал, что вам до сраки и рупа, и арупа, не говоря уже про карму и дхарму.
– Нет-нет, мне совершенно не до сраки и даже совсем наоборот, – уверил его базилевс. – Так что же там есть, на этих уровнях?
– Подробностей приводить не стану, чтобы не напугать кое-кого до смерти, – сурово отвечал триумвир. – Тем более что описанию это все равно не поддается. Одно могу сказать точно – достигший этих уровней человек может длить свое существование почти бесконечно. Рано или поздно, само собой, и бесконечности наступает конец. Но произойдет это очень нескоро, срок измеряется многими эонами. Кроме того, что сознание созерцателя разворачивается в бесконечном времени, оно разворачивается в бесконечном же пространстве.
Он неожиданно умолк, сурово глядя на Буша.
– И? – робко осведомился Буш.
– И у нас есть все основания полагать, что хамбо-лама Итигэлов достиг одного из высших уровней арупы и остался на нем, – отчеканил Хабанера. – Остался ли он там добровольно или по каким-то причинам не смог вернуться обратно – этого мы сказать не можем. Для нас в данном случае важно нечто иное.
– Иное… – эхом повторили Мышастый и Чубакка. Лица у них сделались зачарованными, не отрываясь, глядели они на Хабанеру. В своих лысинах и красных рясах они теперь похожи были на фарфоровых китайских болванчиков, которых хотелось столкнуть с дивана, чтобы они раскололись.
– Пробужденный, – веско продолжал Хабанера, – может пребывать вне всякой системы координат, а может создать свою собственную. Так вот, мы считаем, что Даши-Доржо Итигэлов, находясь в арупе, создал свою систему координат, или, проще говоря, вселенную. И вселенная эта – тот самый мир, в котором мы живем.
Некоторое время все молчали.
– Если я вас правильно понимаю, мы – плод фантазии хамбо-ламы? – осторожно спросил базилевс.
Хабанера слегка поморщился.
– Не фантазии, а сознания, – уточнил он с легким неудовольствием.
Буш задумался ненадолго, а потом вдруг брякнул со всей возможной откровенностью:
– По-моему, все это один черт, что сознание, что фантазия. Главное то, что нас не существует, что мы – выдумка.