Буш кивнул понимающе. Проходя мимо рядов, он тоже, как и Чубакка, присмотрел себе очаровательный маленький чайничек из прозрачного зеленого нефрита. Он хотел бы взять его на память, но что-то не видел рядом продавца. И вообще, как уже говорилось, людей вокруг почти не было, если не считать небольшого количества лам и послушников-хувараков, которые сновали туда и сюда по каким-то своим надобностям.
– А сегодня что – выходной в монастыре? – спросил Буш.
– Почему вы решили? – удивился Хабанера.
– Да вот, ни верующих не вижу, ни торговцев. Одни монахи.
– А зачем вам, высочайший, нужны какие-то там дурацкие верующие, не говоря уже о вонючих торговцах? – ввязался в разговор Мышастый.
Базилевс только плечами пожал.
– Ну вот я бы, скажем, купил бы тут чего-нибудь, – сказал он с легким неудовольствием.
– Что, например?
Буш указал пальцем на нефритовый чайник. Мышастый тут же взял чайник и решительно протянул его базилевсу.
– Он ваш. Считайте этот сувенир подарком от Будды.
Буш помялся немного, но чайник все-таки взял. На улице было сыро и холодно, заметно ниже нуля, поэтому он ждал холодного каменного ощущения в пальцах. Однако чайник был теплым, словно недавно его сняли с огня…
Шагом не слишком быстрым, но решительным миновали они маленький деревянный Майдарин-сумэ, возведенный в честь будды грядущего Майтрейи, затем прошли красного кирпича тантрический храм Жуд-дуган, с двумя золотыми львами у входа, которым, похоже, снились страшные и сладкие сны. Проскочили гостиницу и на миг задержались у желтенькой с зеленой крышей и наличниками резиденции хамбо-ламы, но не того, который Брахман, а нынешнего начальника монастыря. Подивившись, как похожа резиденция на пряничную русскую избушку, бросили беглый взгляд на белые ступы-субурганы и перешли прямо к дворцу хамбо-ламы Даши-Доржо Итигэлова. Здесь они и остановились, с легким ужасом и благоговением взирая на высокий красный терем.
– Пришли, – сказал Мышастый дрогнувшим голосом. Кажется, начал волноваться даже железный триумвир.
Буш немного удивился, что обход-гороо остался незаконченным.
– Наша цель, высочайший, – хамбо-лама Итигэлов, – объяснил Хабанера, – остальное, если захотите, можем посмотреть потом… Если потом, конечно, настанет.
Последнюю фразу он произнес совсем тихо, но Буш услышал, посмотрел на него вопросительно.
– Вы же не думали, потентат, что разговор с абсолютом – дело простое и безопасное? – наклонившись сзади к его уху, прошептал Мышастый, и Буш вздрогнул.
Прежде чем войти во дворец, они все четверо по очереди выполнили положенные простирания. Пока Буш глядел, как неуклюже простирается на деревянном помосте Мышастый, пребывавший, очевидно, в неважной физической форме, в голову ему пришла внезапная мысль.
– Я вот о чем подумал, – тихо сказал он Хабанере. – Ведь мир, судя по всему, висит буквально на волоске. Что будет, если какой-нибудь ненормальный проберется во дворец и, ну скажем, ударит хамбо-ламу по голове дубиной? Наш мир погибнет?
– Нет, – так же, шепотом, отвечал ему Хабанера. – Во-первых, лама сидит в специальном стеклянном саркофаге. Во-вторых, его там на самом деле нет. Это только его проекция в наш мир.
– А где же сам лама?
– Точнее всего, я думаю, было бы назвать это место «Нигде и Никогда».
– Так зачем же мы пришли, если ламы здесь нет, только его проекция?
– С проекцией тоже можно иметь дело, – отвечал Хабанера, неожиданно подмигнув.
Мышастый закончил простирания и о чем-то негромко переговаривался в стороне с Чубаккой. Где-то далеко за ними, неистребимые, как тараканы, торопливыми тенями мелькали ламы и послушники.
– Я, кажется, понял, почему здесь безопасно, – сказал Буш, провожая глазами одного особенно толстого ламу, который, несмотря на лишний вес, передвигался с удивительной скоростью. – Сами монахи тут и служат охранниками, так ведь?
– И так, и не так, – улыбнулся Хабанера.
Базилевс посмотрел на него внимательно. То ли лысый вид, то ли вся атмосфера монастыря каким-то странным образом изменили триумвиров. Теперь в них не было ничего удивительного, мистического, они казались совершенно обычными людьми, даже простоватыми немного, усталыми, рассеянными.
– А почему местом своей проекции Итигэлов избрал буддийский дацан? Почему не христианский храм, например?
– Я думаю, – сказал Чубакка, прищуриваясь на какой-то, видимый одному ему, предмет где-то вдалеке, – я думаю, это потому, что Христос только один, а вот буддой может стать всякий. И не только может, а должен. Или если не буддой, то как минимум архатом. Вот почему он здесь. А может быть, по привычке, все-таки же сам Итигэлов, до того как стать Брахманом, был ламой. Кто его знает, темна вода во облацех.
К ним подошли Мышастый с Чубаккой – одинаково лысые и улыбающиеся сейчас, как близнецы.
– Ну что же, пора, – сказал Мышастый.
– Пора, – согласился базилевс и поднял было царственную ногу, чтобы взойти вверх по ступенькам. Однако его притормозили.
– Одну минуту, – сказал Хабанера.
Он вытащил из кармана плаща черную повязку и завязал ею глаза базилевса.
– Нельзя, чтобы вы слишком рано увидели Брахмана, – объяснил он.
Чубакка и Хабанера взяли Буша под руки, он услышал, как открываются двери. Невыразимый ужас вдруг объял его, он ощутил, как бешено бьется его сердце и ледяной пот градом стекает по лицу.
– Постойте, – просительно сказал он, – постойте. Я хочу знать, что я там увижу?
– Там внутри вы увидите с виду мертвого, но на деле живого человека, – вот и все, – отвечал ему из темноты голос невидимого Хабанеры.
– Нет-нет, что я увижу там, у хамбо-ламы, в мире арупы?
Секунду они молчали, потом заговорил Мышастый.
– Мы не можем сказать, что вас там ждет. Если мы скажем, вы увидите не то, что есть на самом деле, а то, что мы вам скажем. Поэтому, когда окажетесь в арупе, не спрашивайте ничего, просто идите и смотрите.
– Идти? – переспросил Буш.
– Именно. Идите вперед, и ответы придут сами.
И они повлекли его во дворец. Он несся, почти не касаясь земли ногами, – наверное, так ангелы перемещают на небеса праведников, а может, и наоборот, бесы переносят грешников в преисподнюю.
Внутри было прохладно и тихо. Поддерживая Буша под руки, триумвиры еще прошли с ним вперед, потом остановились. Что-то ткнулось ему под коленки, и он оказался на стуле. Страх постепенно растворялся где-то в глубинах сердца, он почувствовал себя куда увереннее.
Из темноты донесся голос Хабанеры:
– Выпейте это. – И к губам его поднесли пузырек.
Он ощутил знакомый сладковатый и одновременно терпкий аромат сомы, аромат тяжелый и маслянистый. Но к этому аромату примешивался какой-то новый запах – как будто чего-то мерзкого, горелого… Базилевс заколебался.
– Пейте, – повторил Хабанера и прижал пузырек к губам теснее, так что сделалось больно.
Не в силах сопротивляться, Буш одним глотком выпил все, что было в пузырьке. И закашлялся.
– Отлично, – сказал Хабанера – как показалось Бушу, с некоторым облегчением. И снял с Буша повязку.
Буш моргнул глазами и оцепенел. Прямо напротив него на возвышении в стеклянном саркофаге сидел мертвый человек в высокой желтой митре и облачении ламы. Рот его был закрыт куском желтой ткани, глаза опущены вниз. Человек сидел, как живой, и при этим был совершенно и бесповоротно мертв, в этом не могло быть никаких сомнений.
– Смотрите прямо на него, – велел стоящий сзади Хабанера, – смотрите и не отводите глаз.
Но Буш и не мог отвести глаз, даже если бы и хотел. Мертвое лицо притягивало взгляд будто магнитом, от него шла чудовищная сила. Оно мерцало и плыло перед базилевсом, проворачивалось, поднималось и опускалось – казалось, он видит ламу сразу с трех сторон…
Сквозь разноцветный морок до него гулко, словно со дна пропасти, донеслись слова Хабанеры:
– Попав в арупу, сохраняйте полное спокойствие – иначе можете не вернуться назад. Это сакральное пространство, подсознание демиурга. Если оно опознает вас как чужого, на вас обрушится вся его мощь. Вас будет сдавливать сила в миллионы атмосфер, но вы не сможете ни уклониться, ни умереть. И так будет длиться миллиарды лет, это будет бесконечная боль. Помните об этом и сохраняйте спокойствие, полное спокойствие, что бы ни случилось.
Буш мысленно заметался, хотел закричать, что он не хочет, он не будет, он хочет назад, во дворец, домой, к маме, куда угодно – но было поздно. Тело не слушалось, язык во рту окаменел, лежал тяжело, как убитый. Загробный лама, мерцавший перед ним, вдруг стал виден весь – необыкновенно ясно, объемно, словно на черно-белом экране вдруг возник трехмерный цветной персонаж. Он выступал теперь из плоского пространства, как барельеф из стены, и чем дальше, тем становился отчетливее, стереоскопичнее. Он тянулся из этой стены, норовил выломиться, проклюнуться в иную реальность – туда, куда уже сделал первый шаг сам базилевс. Мертвое лицо великого сновидца корчилось от непомерных усилий, темнело, багровело, под желтым шарфом мучительным провалом зиял рот, глазные яблоки шевелились под застывшими веками, на лбу проступили синие вены, по всему лицу прорезались морщины, такие глубокие, что в них можно было провалиться, еще секунда – и голова его раскололось бы на части, с грохотом осыпалась на холодный пол…
Но тут все замерло. Замерло и исчезло. Исчезли триумвиры, стены вокруг, весь мир исчез, растворился даже саркофаг, в котором сидел лама. Теперь ничто не разделяло их – покойного повелителя вселенной и перепуганного базилевса. С необыкновенной ясностью он увидел, как лама шевельнулся и легко, без усилия, открыл слепые мертвые глаза. В глазах этих не было ничего: ни света, ни мрака, ни даже самой пустоты.
Секунду Буш глядел в них, забыв себя, глядел без мыслей, без чувств, без содрогания. Затем он ощутил, как глаза эти с чудовищной силой потянули его к себе. Сопротивляться он не мог и в следующий миг влетел в них, как крохотный метеорит влетает в черную дыру.