Именно так переводились его имя и фамилия, если поставить их рядом и начать перекладывать с чеченского на остальные. Можно даже сказать, что был он не простой орел, а орел в квадрате – ну это для тех, кто математику знает. Для тех же, кто не пошел путем учености слишком далеко, был он просто замиренный нохча. Для совсем простых людей – чучмек и бандит, и для всех перечисленных без исключения – лейтенант федеральной службы хранителей.
Не все поверят, конечно, да всем и не надо, но дома у Лечи лежала форма с тремя звездочками на погонах. Даже две формы: повседневная, черная, на всякий случай жизни, и парадная синяя – покрасоваться перед присевшим от страха обывателем. Еще у Лечи были красной кожи удостоверение, пистолет, фуражка и казенные ботинки сорокового размера, две пары. Но главным было то, что сидел он сейчас за рулем служебной «Газели», замаскированной под перевозки грузов мелкого и среднего назначения. Справа, вдавившись в сиденье тяжелым телом, сверлил темноту взглядом непосредственный его начальник Сорокапут Егор Егорович – потомственный русак и капитан хранителей. Ждали опасного преступника, Максима Буша, без пяти минут террориста, сбежавшего из дворца с важными государственными тайнами в кармане. Именно поэтому сверлил сейчас темноту Сорокапут, стерег, вдруг нарисуется Буш возле собственного дома: преступник ведь дурак, всегда норовит на место преступления. А где главное преступление всякого разбойника? Конечно, там, где, маскируясь, живет он день за днем среди людей, бременит собой землю и отягощает правоохранительные органы.
Леча скосился на начальника, усмехнулся про себя: ночь уже упала на землю, сырая, городская, тягучая, сверли не сверли, ничего не высверлишь. Обшарпанные подслеповатые фонари – по одному на каждый дом – ничего не освещали, только сетчатку пятнали, оставляя на ней фиолетовые следы, тусклые, липкие, не проморгаться. Но капитан все равно смотрел, исполнял службу, показывал пример молодому подчиненному.
Хотя, между нами, еще вопрос, кто тут молодой и кому пример показывать. По возрасту старшим был все-таки он, Леча. Это ему месяц назад стукнуло двадцать семь лет, а капитану – всего двадцать шесть. Так что сами делайте вывод, граждане, если сильны в точной науке математике.
Нет, Леча не спорит, по званию капитан старше лейтенанта, зачем ему врать. Но кто же смотрит на звание и с каких пор? Человека судят по годам, по жизненному опыту, а не по звездочкам на погонах. Звездочки нацепить несложно, а спроси капитана, как подковать коня, как закалить сталь, как в горах на рассвете под росой отличить целебную траву от ядовитой? Ничего этого он не знает и, хуже того, знать не хочет – а как без этого жить человеку? Скажут, конечно, что городские живут и в ус не дуют, не нужна им ни росная трава, ни добрый конь. Но если завтра накроет человечество бомба, отключится интернет, вырубится электричество, а воду из крана всю выпьют нехорошие люди, куда побежит городской? В горы побежит, в лес, к реке – там жизни искать, воды искать, пропитания и спасения.
И что он там найдет? Ничего. Потому что порвал с природой, забыл традиции, забыл семь предков по отцовской линии и восемь – по материнской. Не знает он жизни, не уважает природы. В лесу его первый же медведь сожрет, волк сожрет, барсук последний сожрет. Потому что в своем лесу и хомяк – медведь, а в чужом – и волк хуже мыши.
Но не верят городские в опыт, не верят в возраст, судят человека по погонам, по должности, по количеству денег в банке. Не каждый день река мусор приносит, но за год на целую плотину набирается. Так же и с людьми – здесь на шаг от правды отступили, там на несправедливость глаза закрыли, вот уже и горизонта не видать…
На душе сделалось горько, и, как всегда в таких случаях, вспомнился Лече родной аул, отчий дом, отец с матерью. Мама всегда говорила, что Леча добрый, простодушный, отец, любя в душе, звал его разными словами.
– Тебе, дураку, с такими взглядами надо было двести лет назад жить, – сердился отец. – Где ты набрался этих глупостей про справедливость, честь, благородство, выдержку? Откуда взялись все эти твои яхь, все эти юхь и все эти эхь?
– Не взялись, отец – всегда были, – почтительно, как и положено сыну, отвечал Леча. – Это наши традиции, во всех книгах пишут.
– Какие еще книги? – ворчал отец. – Знаешь, что народная мудрость говорит? Книги да устазы до добра не доведут. У святых своя жизнь, у нас, грешников, своя… Или, думаешь, книги позволят тебе на жизнь заработать, место дадут хорошее?
– Я хорошего места не ищу, у меня в сердце – адамалла, – говорил Леча. – Если в сердце истина, все само собой устроится.
Отец, не найдя, что ответить на такую глупость, махал рукой и в великом раздражении выходил из комнаты, мать только вздыхала. Но Леча все стоял на своем – со всем почтением, но твердо.
Родственники не раз ему предлагали теплое местечко в администрации района, звали даже в национальную гвардию, но Леча всякий раз отказывался. В администрации, все знали, сидел многоглавый змей-аждаха, прислуживали ему хвостатые черти-йилбазы из чиновников. За годы работы все человеческое из йилбазов выветривалось. Злобные, хитрые, лживые, они заставляли людей платить деньги за то, что им и так было положено по закону. Но черти стерегли закон от народа, не давали ему работать – только бы им деньги неси.
Не лучше дело обстояло и с национальной гвардией. Говорили про борьбу с врагами, а сами мучили и пытали невиновных. И не только пятую колонну какую-нибудь, те пусть, так им и надо – зачем не любят нашу родину? Но ведь пытали и мучили и простых крестьян, которые не то что предать родину, но и газету с трудом могли прочесть, не говоря о более тяжелых прегрешениях. За всеми государственными структурами смутно проступал, дрожал, чудился в неверном сумеречном свете единый страшный дракон. И казалось молодому чеченцу – он рожден, чтобы сокрушить этого дракона, вернуть на святую землю предков старые добрые традиции, честные и смелые рыцарские времена…
Неудивительно, что в конце концов Леча стал юкъйихкина – взял зарок рыцаря-къонаха. Об этом не знали ни мать его, ни отец, ни даже Мадина – девушка, которую он видел своей невестой. Никто не знал, один Леча знал, но никому не сказал.
В старину рыцарем становились, чтобы защищать слабых и беззащитных, выпрямлять кривду, восстанавливать справедливость. Леча хотел, чтобы знали все: нохча – не бандит, не террорист, настоящий нохча – это къонах, у него есть гIиллакх. Но как доказать это, если в глазах людей чеченец – это разбойник с автоматом? Силою его не победить, он сам всех победит, всех взорвет и расстреляет. Значит, единственный способ – добрый пример. А кто может послужить таким примером? Только он сам, Леча, других не видно.
Это, конечно, казалось глупостью – какой-такой добрый пример, кто станет смотреть, а тем более следовать ему? Всем известно, что нынешние люди не знают ни адамаллы, ни нохчаллы, ни, подавно, къонахаллы. Денег хотят, власти, стрелять-убивать, и только в этом видят честь и славу мужчины, гордость нохчи.
Но Леча понимал, что все не так просто. Зорким своим взглядом подмечал он, что и в современной молодежи, попорченной войной, деньгами, интернетом, гордыней, во всех этих безответственных, диких городских парнях с белыми от дурных веществ глазами живет все-таки частица древнего духа их предков – смелых и терпеливых, благородных и почтительных, не боящихся умереть, но превыше всего ценящих всякую жизнь. Такими были къонахи Средневековья, такими были старинные чеченцы – не злодеи, не воры, угонявшие табуны и фальшивые авизо, а люди чести, благородства и душевной чистоты. Таких людей помнили столетние старики в их ауле, много слышал Леча их дрожащих, седовласых, слезящихся рассказов.
Этот исконный дух, он верил, жил в сердцах молодых парней, надо было только пробудить его к жизни, указать путь, а ненависть, которой горели их сердца, повернуть к любви. Нельзя все время жить местью, тем более к тем, кто лично перед тобой не виноват. Прощение – вот высшая доблесть чеченца, даже кровная месть его допускает. Прости ты, и пусть простят тебя, начни жизнь с чистого листа, будь истинным человеком – и станешь истинным чеченцем…
Сила – последнее средство, силой ничего не решить, в этом Леча был свято убежден. По старому поверью, истинный къонах не действует оружием. Ему это не нужно, ибо он поборол все страхи. Сердце къонаха настолько чисто, а духовная сила так высока, что он способен пробудить в человеке истинную доброту и раскаяние. Это подобно тому, как божественная искра разжигает в душе огонь благочестия. И вот тогда раскаявшийся тоже может стать къонахом и тоже ступить на путь истины…
Так думал Леча Кутаев, орел, рожденный в Рамадан. Но Иблис – А’уззу би-л-Ляхи минаш-Шайтани р-раджим! – проклятый враг Аллаха и всего человечества, думал иначе. Часто люди грешат на людей, на обстоятельства, на судьбу. Но не люди и подавно не судьба подстерегли Лечу – ненавистный шайтан встал ему поперек дороги, злобой и колдовством искривил его пути, предал соблазну и проклятию, как когда-то адитов и самудян.
Леча, давший нигат къонаха, Леча, идущий путем адамаллы и нохчаллы, взыскующий истины, – этот Леча, которого знал весь аул, выстрелил в человека. Это было как гром с ясного неба – для родных его, для односельчан и для него самого. Гром небесный ударил в его сердце посреди бела дня и расколол душу надвое.
Леча убил своего названного брата Сулима из тейпа Энгеной…
Убил не за деньги, не в ссоре, не из ревности, не оттого, что тот нравился Мадине, – все эти мотивы не были, не могли стать причиной убийства для къонаха, и ничто не могло. А если все-таки была причина, то ей стали блудодейные происки Шайтана – да будет он проклят во веки веков, вводящий в заблуждение, изменник, предатель, къул а’уузу би-рабби_н-наас!
В тот день прямо с утра пораньше вместе с Сулимом вышли они на охоту. У Сулима был самозарядный карабин «Тигр», за который, наверное, можно было купить целую саклю, у Лечи – старое, но верное ружье «Иж-52», с ним еще дед его охотился после Отечественной войны.