– Я помню. Миллионы убитых задешево…
– Об этом сейчас не говорят. – Мышастый слегка поморщился. – Слезинка ребенка и все в таком роде… Второго базилевса сменил третий, того – следующий, так оно и пошло. Мы поняли, что, если оставлять живым предыдущего, государство теряет силу. Надо было закапывать каждого правителя. Оттого у нас вся стена в покойниках. Когда из пирамиды вынесли второго базилевса, все затряслось. Пришлось закопать кучу народу – военачальников и политических деятелей, чтобы хоть как-то восстановить баланс. Так или иначе, мы все оказались на игле этой силы, на самом ее кончике. И, как обычно бывает с иглой, стали ее заложниками. Теперь уже нельзя ничего изменить, поверь мне, – разве только ценой гибели всей страны. Ты этого хочешь?
– Я не хочу, но все это как-то… – Буш запнулся, – по-сатанински, что ли.
Мышастый криво улыбнулся.
– Сатана, дьявол… Ты же видел истину, ты знаешь, что все это только слова, истерики клерикалов. Дьявол тут ни при чем. Есть Бог или нет Бога, есть дьявол или нет его – неважно. Важно, что в итоге силы уравновешивают друг друга. Спроси у одного человека – справедлив ли мир, он ответит: конечно, нет. Спроси у другого – он ответит, что да. Первый бедный, второй богатый – такая мелочь дает две противоположные картины мира. Но есть ведь третий путь, если хочешь, назови его срединным. Вот, например, кадавр, он где пребывает – на том свете, на этом? Ни там, ни там, это третье пространство и третий путь. И путь этот и есть наш особый русский путь, которым мы ото всех отличаемся, путь гибридный, путь неопределенности, путь внезапных поворотов судьбы.
– Но если кадавр на самом деле ни жив ни мертв, ведь это страшная мука.
– Кому мука? Кадавру? – Мышастый только плечами пожал. – А остальным зато чистая радость. Сам подумай, огромная страна, величайшая по территории, не делает вообще ничего, пальцем о палец не ударит, а просто сосет черную кровь и смрадный газ, который ей сопутствует, сосет и торгует ею. Ты думал, откуда эта кровь и почему ее столько? Рожденная третьим пространством, она выталкивается наверх муками кадавра. Страшно? Страшно. А теперь спроси у людей: хотят ли они жить как все, хотят ли трудиться в поте лица, зарабатывая себе хлеб насущный? Девять из десяти скажут, что нет, не хотят. И пусть живут они не очень хорошо, но лучше им не нужно.
Буш обошел саркофаг по периметру. Если приглядеться, то лицо кадавра было не страшным, удивленным и каким-то даже по-детски обиженным. Буш снова вспомнил свой сон, передернул плечами.
– Значит, Хабанера все-таки соврал насчет Бога? – задумчиво спросил он. – Он ведь говорил, что Бог есть, что это он Атман…
– Атман у всякого свой, – отвечал Мышастый. – У одного атман – Бог, у другого – дьявол, у третьего – деньги, у четвертого – еще что-нибудь… Даже если Бог и существует, то что он такое? Может быть, Бог и есть мир во всем его разнообразии. Бог пресуществился в этот мир, стал им. Служи миру – будешь служить Богу. Сохраняй статус-кво…
– Статус-кво? Но вы же не всегда стояли на этом месте, вы, триумвиры?
– Знаешь, сколько мне лет? – перебил его Мышастый.
– Нет.
– И я не знаю. Только я видел Великого кадавра, когда он был еще живым.
Буш прикинул, изумился, уставился на него.
– Но это… Этого же не может быть! Как вам удалось?
– Из кадавра идет великая сила. И мы, триумвиры, получаем свою часть. И ты тоже можешь получить ее, а не просто быть звеном в цепи. Пойми простую вещь: живые питаются мертвым, мертвые – живым. Вы верите, что у человека есть душа. На самом деле это просто одухотворяющая субстанция. Вот ей мы и питаемся.
– Кто это – мы?
– Мы все, вся страна, – терпеливо отвечал Мышастый. – Именно отсюда в нас столько злобы и ненависти, а вовсе не оттого, что мы плохие люди. Мы ведь все почти вурдалаки.
– Все?! – не поверил Буш.
– Ну есть, конечно, исключения, – поморщился триумвир. – Процентов, я думаю, десять. Но тоже никакой их заслуги в этом нет, это просто от природы непереносимость. Вот ими мы и питаемся. Они этого не знают, хотя и чувствуют что-то не то… Отсюда их отчаяние, депрессии, попытки бунтовать. Остальные же сделают, что им скажут. А почему? А потому что мы всех подсадили на это питание. Они ведь не помнят себя. Все время повторяют заученные формулы. А попробуй их заставь думать самим – им это неприятно, страшно, они прячут голову или, наоборот, бросаются со злобой. Вот оттого им так скучно жить. Мертвецам скучно, пока они ни там и ни там, ни в гробу, ни за гробом.
– А вы, значит…
– А мы – да. Храним гармонию. Слышал про Трех чистых – на небесах?
– Кажется, у китайцев, – наморщил лоб Буш. – Создатели мира…
– Именно. Так вот, они – трое чистых, а мы…
– Трое грязных?
Мышастый злобно ухмыльнулся, но сдержал раздражение.
– Не грязных, базилевс. Мы – трое нижних. Они мир создали, мы его сохраняем.
– То есть вы, Хабанера и Чубакка существуете от начала времен? – не поверил Буш.
– Почти. Во всяком случае, в мире, созданном хамбо-ламой…
– И вы не добро и не зло?
– Добро и зло выдумали люди, – покривился триумвир. – Выдумали и до сих пор не могут определиться с тем, что такое добро. Ну отдельный человек – ладно, отдельный человек всегда идиот – и в древнегреческом смысле, и в таком. Но целые народы, страны, религии… Казалось бы, могли уже прояснить термины. Нет, ничего похожего. У русских одна добродетель, у американцев другая, у китайцев третья. У евреев один единый для всех Бог, у христиан другой единый для всех, у мусульман – третий. На Кавказе гостя надо накормить, в Полинезии съесть, у нас – пусть проваливает, покуда цел. И так во всем. Чего тогда удивляться, что наше отношение к добру и злу ситуативное? Сейчас мы противостоим злу, понадобится, встанем против добра. Мы гармония, порядок, а это выше добра и зла. И это тоже наш особый путь, всех касается, не только триумвиров.
Буш некоторое молчал, думал, потом поднял взгляд на Мышастого:
– Так что же ты хочешь от меня?
Мышастый как-то особенно блеснул глазами, в руке его, заметил Буш, висел какой-то шнур. Он перехватил взгляд базилевса, осклабился, протянул кулак к его лицу. Буш содрогнулся: это был не шнур, не веревка, а самый настоящий хвост – бело-черный, запачканный присохшей кровью, с корнем вырванный из чьего-то маленького тела.
– Это крыса моя. Преставилась, чистая душа. Скоро будет девять дней, как… Вот, храню на память.
Мышастый сжал кулак с хвостом, смахнул слезинку, базилевса замутило.
– Что я должен сделать? – повторил Буш, стараясь не глядеть на висящий между пальцев триумвира кусочек мертвой плоти.
– Да что же ты сделаешь, – вздохнул тот. – Видно, пришло ей время, не воскрешать же ее назад, правильно?
– Я не о крысе. Я вообще.
– Ах, вообще… – Мышастый подобрался и хищно сверкнул глазами, и Буш подумал, что он и сам похож на крысу, не зря у него такое прозвище. Или это не прозвище, фамилия? – Ну для начала вернись во дворец. Снова стань базилевсом во всей силе. Восстанови статус-кво.
– Статус-кво? – Буш повысил голос. – Вот, значит, что тебе нужно…
– Это не я, это судьба, – смиренно проговорил Мышастый.
– Судьба? – Буш свирепел прямо на глазах. – Получается, это судьба хочет, чтобы народ и дальше пребывал в оцепенении, не видя вокруг ничего, кроме своей исключительности, про которую опять же нашептали ему вы? Чтобы он по-прежнему утыкался глазом в свое корыто, не поднимая головы? Это судьба велела ему подыхать в нищете, когда руководство лопается от денег?
Мышастый устало покачал головой.
– Послушай, что ты так бьешься? Что тебе этот народ? Ленивый, тупой, нелюбопытный… Он предал тебя уже и предаст снова, будь ты доктор простой или базилевс. Помани только его минимальной выгодой, здесь и сейчас, и он пойдет на все. Потому что природа его такая – жадность и предательство.
– Это вы его таким сделали… Год за годом, десятилетие за десятилетием уничтожали его, чтобы выживали только самые беспринципные!
Мышастый помолчал секунду.
– Люди обычно имеют дело с результатом, а не с процессом. А результат всегда печален, – холодно сказал он. – Однако ты – особый случай и можешь выбрать, с кем тебе быть – с процессом или с результатом.
И выразительно поглядел на маленькое мертвое тело, заживо укупоренное в саркофаге.
Бушу хотелось броситься и задушить его – здесь, прямо сейчас, задушить, загрызть, разорвать на части, и пусть бы бабочки смерти до скончания века летали над головой своего бездыханного хозяина. Но он не зря был базилевсом, он уже научился подавлять сердечные порывы, он стал хитер, предусмотрителен…
– Мне надо подумать, – сказал Буш.
– Тебе надо подумать, – повторил Мышастый так, как будто не слышал Буша, а мысль эта пришла ему в голову сама. – Что ж, думай, твое право, только не очень долго. Иначе нам придется искать другого базилевса.
Глава 24Враг моего врага
Рыцарь Василий глядел на Хелечку в упор, страшное, обожженное болезнью лицо ее вспыхивало зеленым огнем проказы. Оба молчали. За спиной их на продавленном от времени диване сидела, дрожала Настя. «Господи, господи, – шептала она, прикрывая голову руками. – Господи, господи…»
– Ты врешь, – наконец выговорил Василий непослушными губами, – брешешь ты, собака!
Настя подскочила на своем диване, метнулась к нему
– Не смей ее оскорблять! – закричала Настя. – Ты сам предатель! Это ты его выдал!
Василий, не глядя, сильно толкнул ее назад, она отлетела на диван, впечаталась в спинку, схватилась за голову руками, опять забормотала свое «господи, господи».
– Ты ведь врешь, – повторил рыцарь, уже не так уверенно, уже почти спрашивая, – скажи, что врешь!
Хелечка презрительно улыбнулась, пожала маленькими плечами, ничего не сказала.
Василий переменился в лице, в глазах его мелькнуло сомнение, дрогнул и разлился страх – нет, не страх, настоящий ужас.