— Милорд!
— Молчать! — обозлился я и, перепрыгнув совершенно забытую нами мантикору, все еще пребывающую в глубоком обмороке, толчком распахнул бронированную дверь в малый арсенал.
Лучше бы я этого не делал. Вечно забываю, что у Миледи при виде рубяще-колющих инструментов сносит крышу. Впрочем, кто у нас без недостатков?
А она между тем обвешивала себя хопешем, махайрой, бастардом, цвайхандэром, фламбергом и бхелхетой, распределяя вес так, чтобы не крениться на сторону. Умоляюще посмотрела на меня, взмахнув длиннющими ресницами, и приладила за спину луки длинный, ассиметричный с двойным изгибом и рожками на концах. Схватила колчан со стрелами, оценила мои гневно зеленеющие глазищи и второй хватать не стала. И на самом выходе, куда мне удалось ее дотолкать с преизрядным трудом, цопнула на бегу буздыган, глефу, дюжину метательных ножей, дагу, кортик и алмазную пилочку для ногтей. (2)
«Я эльфийская принцесса, я собралась на войну…» (3) — кисло процитировал я, спотыкаясь о мантикору. Та зевнула, показав нечищеные зубы, но в себя приходить не стала.
— Итак, твоя задача, — обернулся я к агенту. Та сурово звякнула арсеналом:
— Добраться до Сархаша, найти объекта «Лапочка», втереться в доверие, проследовать за оным до источника неприятностей и… — ротик, похожий на розу, приоткрылся.
— Никаких «и», просто доложить и ждать указаний.
Миледи кивнула и нервно облизнулась раздвоенным языком.
Город Сархаш, Приграничье. Правый поворот к четвертой звезде.
Чем дальше уходили эльф со Скайрысем от лобного места, тем дома становились ниже, дым жиже, а улицы грязнее. Амбрэ здесь стояло такое, что немедленно хотелось брякнуться в обморок. И менестреля удерживало лишь лицезрение дерьма и помоев под ногами. Рысь брезгливо поджимал пальцы, старательно выбирал место, куда ступить, но полностью уберечься все же не смог. Радовало хотя бы то, что битого стекла здесь не было. Парень занозил нос, укрытый в расколотой лютенке. Обгоревшие, искусанные плечи горели под рубашкой. И что-то щекоталось, ловко избегая хлопающей ладони.
Смит сердито бурчал, следя за ужимками спутника, страшно недовольный задержкой, и бросал косые взгляды то на темнеющее небо, то на кривые переулки, разбегающиеся во все стороны, чтобы внезапно вынырнуть впереди вторым концом.
— Как-то здесь… неправильно, — жалобно пробормотал менестрель.
— А ты что думал, в сказку попал?
Эльф зафыркал.
— Все, пришли уже, — он небрежно ткнул пальцем в двухэтажную хибару, завершавшую улицу. Над хибарой изрядно поиздевались время и непогода. Обглоданные жучком черные балки выпирали из криво оштукатуренных, заляпанных известкой стен. И все строение кривилось на сторону, как пьяное, и было подперто корявыми брусьями, вбитыми в глинистый берег заросшего ряской и тростником озерца. В озерце квакали лягушки, над водой зудела мошкара. Зато лишенные окон стекла хибары были украшены пламенеющей вовчугой (4) и кокетливыми занавесками. А на гербовом щите над дверью изображена была смачная такая кружка, увенчанная пышной пеной и обведенная полукольцом непонятных Рысю рун.
— «Дрим одинокого эльфа». Дивное место.
Поднатужась, Смит опрокинул деревянную лохань, стоящую у порога, так что менестрелю пришлось скоропостижно подпрыгнуть, дабы избежать омовения. И стал ковшиком, прикованным к бочке, черпать дождевую воду, чтобы наполнить лохань заново. Предложил любезно:
— Ноги вымой.
Сам же достал из недр костюма щетку и стал старательно драть ею сапоги.
— Дивная корчма, — повторил эльф, разгибаясь. — Гномы строили.
— А почему… она такая?
— Кривая? — Смит воздел щетку к небу. — Так два придурка тут магическую дуэль учинили. Полгорода снесли. А корчма только покосилась. Правда, зодчий этого не пережил. Ушел под землю от стыда. И теперь только время от времени пропадают в погребах пиво и колбаса. Ну! Поболтать и внутри можно.
И пропихнул Рыся в двери.
Таинственный свет озарял середину залы, таинственные тени таились по углам. В них тоже кто-то прятался.
Смит на подобные мелочи внимания не обратил и направился прямо к стойке. Запустил по выскобленным доскам некрупную серебряную монету. Трактирщик ловко поймал ее и укусил. Полюбовался вмятиной на серебре, обтер о рукав и сныкал под передник.
— Как обычно?
— Только пива два.
Хозяин кивнул и, наполнив, протянул эльфу кружки, оплывающие влажной пеной. Выставил подле миску с чем-то лихо закрученным и щедро посыпанным крупной солью. Взяв заказ, спутники заняли последний пустой угол, и Рысь с облегчением вытянул ноги, поколотые сухим тростником, устилавшим земляной пол корчмы. Но насладиться пивом ему не удалось. Двери громко бамкнули о беленую стену.
— Эля! Или я тебя по стенке размажу! Бокал и блюдечко.
— О Темнейший! — Смит пополз под стол. — Меня здесь нет.
На мгновение из-под столешницы высунулась рука, сгребла кружку и горсть хрустящей закуси и тут же снова исчезла. Рысь остался в гордом одиночестве. И мог вволю разглядывать завернутого в плащ незнакомца, правда, большей частью со спины. Спина внушала.
Был вновь пришедший пониже попаданца-менестреля, зато вдвое шире. Болтались, доставая до лопаток, черные, в тон плаща, нечесаные волосы. Из них торчали эльфийские уши и двуручная рукоять широкого меча, упрятанного в изукрашенные стразами ножны. Плащ незнакомца подозрительно топырился на уровне бедер, отчего-то наводя Рыся на непристойные мысли. А остальное загораживал стол.
— Это кто? — спросил Рысь, нагибаясь.
— Сам Топинамбур Лютый! А теперь молчи…
А вот в трактирщике не было ни страха, ни почтения.
— И бокал, и блюдечко, и ночную вазу! — сварливым голосом возопил он. — А сколько ты мне должен уже — знаешь?! А не пошел бы ты в «Вонючего хорька»? Как раз дыра по тебе. Пустозвон!
Эпитет был несколько более энергичный, но Рысь, будучи интеллигентен, не осмелился бы повторить такое даже про себя.
— Темный и прислужник Темных! — прохрипел Лютый трагически. — Сегодня, когда год прошел с того дня, когда пепел моей возлюбленной, моей ласточки, моей феи Рапсодии унесся к небесам, что я вижу? Только подлую и мелочную неблагодарность! Только забвение веры отцов и презрение к нищему менестрелю. И за этих мерзавцев я кровь проливал! — Топинамбур рванул плащ на груди и разметал руки в стороны, становясь похожим на летучую мышь-переростка.
И тихо заметил:
— Ну, последний раз в долг, а?
— Только ради Рапсодии. Красиво горела.
С вытянутым лицом прошествовал трактирщик к середнему столу, неся в одной руке блюдечко, а в другой стеклянную кружку с каким-то странным пойлом. И не ясно было, то ли он скорбит по погибшей возлюбленной Лютого, то ли по тому, что за эль не будет уплачено.
Топинамбур принял кружку, резко выдохнул и втянул пойло в себя. Обтер рукавом рот. И скорбно замер над блюдечком. Трактирщик даже сочувственно похлопал его по загривку:
— Ну, будет, будет; ей в Заграньих чертогах лучше, чем на нашей грешной земле.
— Я отомщу! — прохрипел Лютый и закашлялся: похоже, эль пошел не в то горло. Хозяин поднял к балкам страдальческий взор:
— А ты знаешь, сколько сейчас стоят услуги мага-краснодеревщика?
— И за этих мерзавцев… я, — Топинамбур грохнул себя кулаком в грудь, — кровь проливал!
Взор трактирщика, сойдясь на нем, разом стал пристальным и жестким:
— Пожалуй, блюдечко тебе лишним будет.
— Отдай! — взревел Топинамбур.
— Не отдам.
Хозяин ловко выхватил посудину у него из-под носа.
— Они чего? — вновь обратился Рысь к своему другу под столом.
— Эль из вереска бело-розового здорово шибает в голову.
— А-а…
И ни Рысь, ни уж тем более Лютый с корчмарем не обратили внимания, что в дверях стоит, наблюдая за ними, обвешанная оружием, прекрасная, рыжеволосая эльфийка в балетной пачке и бронелифчике, выставив изящную ножку и закатывая зеленые, точно изумруды, глаза.
— Кх-кх-м, — покашляла она, пытаясь привлечь к себе внимание. И привлекла. Но не скандалящих мужчин, а девушки, вышедшей на шум на галерею над общим залом. Девушка тоже была эльфийкой и тоже рыжей. И глаза закатывала и ладони прижимала к острым ушкам совершенно так же. Только вот балетной пачки на ней не было, а поверх бронелифчика, перетекающего в броне-бриджики, имелась длинная, прозрачная ночная рубашка, перепоясанная на бедрах узким ремешком. Ремешок оттягивали длинный кинжал в ножнах со стразами (ну, эльфийская мода такая), раздутый кожаный кошель, карманный арбалет и овальное зеркало на длинной ручке. Болты к арбалету были вогнаны в гнезда портупеи, подчеркивающей грудь, а на плече висела мандолина. Или домра.
— Я Лаирнэ Лиарфаннан о’Элбрэт, эльфийская принцесса… полукровка, сбежавшая из вражеского плена, — переорала Лютого с трактирщиком леди у двери.
— Нет! Это я Лаирнэ Лиарфаннан о’Элбрэт, да рассудит нас Вереск! — девица наверху въехала пяткой в ограждение и полетела вниз, поскольку привычные к подобному обращению балясины раздвинулись, уступая дорогу. В полете девица умудрилась выбить из рук трактирщика блюдечко, и то впечаталось бедняге в лицо. Хозяин упал, и рыжая без последствий приземлилась сверху. И тут же вскочила, странным образом устроив руки у груди.
— Да стоит моим мечам запеть в ножнах — и страх пронзает врага, точно сталь! А эльфийская кровь кипит, разя направо и налево! — она крутнулась вокруг своей оси. — И что остается врагам?
— Да, что?!
— Завернуться в простыню и ползти на ближайшее кладбище!
И торжествующе взглянула на соперницу, считая ту поверженной. Девица у двери, встряхнув медной гривой, наклонила головку к точеному плечику:
— А огуречный сок ты от веснушек не пробовала?
И алчно сверкая глазами, наблюдала, как врагиня, звякая мандолиной, валится к ее ногам.
Прошла на середину зала; сдвинув арсенал, утвердилась на скамье:
— Трактирщик! Кружку эля из вереска! И не вздумай разбавлять.