– Так ты говоришь «мочу»?
– Да, владыка, «мочу», это ахейский диалект, только сирийские дикари и киликийские пираты употребляют это слово в другом значении.
– Не «молоком» ли они его называют?
– Именно «молоком», – юноша искренне удивился знаниям мавританского царя.
Толмач во время этой беседы по поводу лингвистических тонкостей перевода медленно втискивался в толпу придворных, чувствуя, что его не похвалят.
Напрасно старался.
Когда опозоренного и перепуганного знатока языков бросили на пол перед троном, Бокх на мгновение задумался.
– Я мог бы приказать отрубить твою глупую голову… – Голова несколько раз ударилась лбом о каменную плиту, как бы наказывая сама себя. – Но я не стану этого делать. Ты будешь наказан соразмерно твоему преступлению.
Царь повернулся к слугам:
– Уведите и добудьте из него молока тем способом, который он прописал для девственниц.
– Что делать с собранными девицами, о повелитель?
Бокх потрогал правую бровь, видимо, именно в этом месте хранилась его государственная мудрость.
– Выдайте их замуж.
– Вряд ли, о великий, в нынешнем состоянии они кого-либо заинтересуют.
– Выдайте их замуж, негоже нам выступать против природы. Раз задумано – сначала беременность, потом молоко, так тому и быть. А чтобы желающих было достаточно, пусть возвестят, что я их всех удочеряю. Меру приданого определю позже, после войны. Ясно?! Всем?!
Не будь при этой сцене высокого гостя, властитель Мавритании и не подумал бы входить в детали столь мелкого дела, как судьба изувеченных его свирепыми лекарями девушек. Но он не мог упустить случая показать себя правителем просвещенным. И справедливым. Если этот кретин толмач выживет после «дойки», пусть живет, никто его больше не тронет.
– Какое же дело привело тебя к моему двору, о достойнейший сын своего более чем достойного отца? – Бокх взял юношу под руку и повел в «крытую колоннаду», соединявшую по периметру все основные постройки виллы. Там было прохладнее.
– Ты угадал, властитель, у меня есть поручение от моего отца к тебе.
– Но почему ты нахмурился, говоря об этом поручении? Тебе оно не нравится?
Оксинта отрицательно покачал головой.
– Объяснись, – воскликнул Бокх, в сердце его мелькнула искорка радости, ему были выгодны любые разногласия между Югуртой и его детьми.
– Сейчас все станет ясно без слов. Ты видишь тех верблюдов?
– Вижу.
Действительно, в дальнем углу обширного двора виллы стояло шесть навьюченных животных, убранных словно для царского выезда: ковры, драгоценная сбруя, по бокам – старательно увязанные тюки.
– Подойдем к ним, – мрачно предложил Оксинта. – И попроси уксуса себе на рукава.
– Зачем? – искренне удивился царь, но совету последовал. Два юрких ливийца-прислужника принесли кувшин с яблочным уксусом.
– Что еще ты посоветуешь мне сделать, о достойнейший из сыновей? – немного насмешливо спросил царь.
– Отец просил, чтобы при церемонии присутствовали твои сыновья…
– Волукс! Геста! – крикнул Бокх.
– И Верховный жрец богини Мба.
– У него солнечный удар… – начал было объяснять Бокх, но увидел, что Лимба на ногах и рядом.
– И все достойные и знатные из числа тех, что окажутся при тебе.
– Зовите всех этих обжор и пьяниц! – велел Бокх. – И всем дайте уксуса.
После этого Оксинта подошел к шеренге своих верблюдов. Уже на расстоянии каких-нибудь пяти шагов стал ощущаться знакомый всем воевавшим запах тления.
Сын Югурты велел своим погонщикам снять с верблюдов тюки и распаковать их.
Запах усилился.
– Что там такое? – шепотом спрашивали собравшиеся.
Оказалось, что царь Нумидии прислал в подарок царю Мавритании девять драгоценных кипарисовых ларцов, отделанных лазуритом. От них исходил омерзительный запах.
Лицо Бокха было закрыто рукавом, он только кивнул в знак согласия.
Прислужники подняли крышку первого ларца. Придворные сгрудились вокруг него. Любопытство было сильнее отвращения.
– Принцесса Низинда, дочь киренского правителя.
Ссохшийся, обтянутый потемневшей кожей череп, богато украшенный жемчужными нитями. В каждом глазу шевелилось по крупному червяку, создавалось впечатление, что юная красавица проявляет интерес к происходящему вокруг.
Открыли крышку второго ларца.
– Верицина, дочь вождя южных лузитанов.
Лузитанка и после смерти не хотела походить на свою соперницу. Ее череп необыкновенно распух – так, что скулами упирался в стенки ящика, глаза были закрыты и выпучены, как у критских статуй.
Серебра, золота и вони тут тоже было достаточно.
– Азалиция, сестра Люмранта, главного морского разбойника в эгейских и кипрских водах.
Чернокожая красавица сохранилась лучше других. Кожа ее посерела, будто была присыпана пеплом, губы сделались бледно-лиловыми, такого цвета добивались жены чернокожих египетских фараонов в незапамятные времена. Не всегда это им удавалось, из-за чего они страдали. Кто же из них знал, что есть такой простой и достаточно короткий путь к совершенной красоте?
– Почему же здесь ни одного камешка?
– Азалиция не выносила побрякушек.
– Весьма редкое качество для женщины.
– Из украшений она признавала только птичьи перья; это их племенной обычай.
Внешне мавританский властитель выглядел спокойным. С самого начала он посчитал, что Югуртой прислано девять ларцов, именно девять, как раз столько жен было у этого непредсказуемого безумца.
– Миранда, дочь иранского купца.
– Что это с ней? – прошептал Геста.
– По обычаям ее народа труп выбрасывают на съедение хищным птицам и зверям. Потом уже был подобран этот череп и на него надели любимые украшения девушки.
– А ты неплохо выглядишь, милая, – прошептал Бокх, и все замерли, ибо трудно было определить – шутит царь или начинает впадать в ярость таким необычным образом.
– Ну, кто там еще у тебя?
Оксинта подал знак, откинулись сразу две крышки.
– Это две римлянки, близняшки, Валерия и Метелла. Насколько мне известно, отец не питал к ним особой страсти…
– Непонятно, – буркнул Бокх, – зачем же в таком случае вводить их в свой дом?
Оксинта пожал плечами.
– Я не до конца понял. Кажется, Валерией звали жену консула Страбона.
– А-а, – криво усмехнулся мавританец.
– А Метелла… Отцу нравилось все время иметь под рукой возможность возобладать над Квинтом Метеллом. Хотя бы таким образом. Кроме того, они были очень хороши при жизни, – с какой-то своей, особенной интонацией произнес Оксинта.
– Близнецы? – вдруг подал голос Лимба. – Не сказал бы.
– Да и то, что красавицы, сомнительно, – влез ехидный Волукс.
Оксинта злобно покосился на него, и этот взгляд был увиден многими.
Наконец добрались до последнего, девятого ящика.
Некоторое время стояла напряженная тишина.
Нарушил ее мавританский царь. Он отнял от лица рукав и громко приказал:
– Открывай!
Волукс махнул своим людям.
Дверца ларца медленно поднялась.
– Я так и знал, – негромко сказал Бокх. Лицо его выражало чувство, близкое к неудовольствию. Несмотря на то, что сыновья его были бурно и искренне рады, обнимались. Жрец и прочие сановники одобрительно гудели. Ларец был доверху набит золотыми монетами.
Не бросив даже повторного взгляда на щедрый дар, Бокх развернулся и пошел в сторону колоннады, опахальщики едва за ним поспевали.
Ускорил шаг и Оксинта, в обязанности коего входило сказать необходимые сопроводительные слова к только что продемонстрированному.
– Мой отец… мой отец желал показать…
– Да знаю, что он желал показать, – отмахнулся на ходу Бокх, – что он не только вернейший мой союзник, но и ближайший родственник.
Они остановились у фонтана. Бокх опустил в него руку и несколько раз плеснул водой на свое красное бровастое лицо. Несколько крупных капель задержались в густой растительности на лице, заиграли на солнце, как бриллианты, придавая царю облик не только грозный, но и возвышенный.
– Ему это было важно продемонстрировать не мне. Что я за человек, твой отец, кажется, уже давно сообразил. Он хотел поразить воображение моих сыновей, моих придворных, моих воинов. Должен признать, что ему это удалось.
Бокх вдруг осекся, подумав, не слишком ли он откровенен с этим мальчишкой. Да, он тоже мечтает стать римлянином, но до такой ли степени, чтобы выступить на этом пути против своего отца?
– В любом случае, – Бокх покашлял, – передай, что в любом случае я благодарен твоему отцу, что он оставил мою дочь Мардину своей единственной женой.
– Я передам, – поклонился и глухо ответил Оксинта.
– Передай еще мои заверения, скажи, что я клянусь всеми богами, коих отец твой считает богами, что выступлю рядом с ним против римлян, если выступление такое будет необходимо.
Бокх вздохнул.
Вздохнул и Оксинта.
– Видят те, что наверху, те, кому известно больше, чем нам, что я не хочу войны. Иногда можно добиться большего, изо всех сил удерживая меч в ножнах, чем размахивая им направо и налево, пусть даже и с искусством необыкновенным.
Мавританец положил руку на плечо нумидийцу.
– Но иногда порядок вещей таков, что приходится действовать против своих представлений. Когда ты станешь царем, ты поймешь, что это самая трудная часть нашего ремесла.
Оксинта улыбнулся.
– Отец никогда не отдаст мне свой трон.
Эти неожиданные слова обещали очень интересное продолжение разговора, но тут подошла ликующая толпа придворных с требованием немедленно устроить роскошное празднество в честь того, что царская дочь Мардина стала любимой женой великого нумидийского воина и повелителя Югурты. Все рады беспримерно, что их царю Бокху оказана царем союзников столь беспримерная честь.
Бокх искал глазами Оксинту, а чтобы ему не мешали, велел Гесте удалиться.
– Режьте баранов.
Глава шестаяМарий
105 г. до Р. X.,