– Какой еще армии?
– Той, с помощью которой он рассчитывает сломать хребет мне.
Карма замотал головой.
– Опять ничего не понимаю.
– А с чего ты решил, что должен все понимать?
На такое замечание раб не должен обижаться – и Карма нисколько не обиделся.
Теперь они были в настоящих зарослях. Ежевика оплетала основание горы, за ее сухой колючей стеной слышался плеск прибрежных волн.
– Жарко, – сказал Карма, отдуваясь.
Сулла приложил палец к губам, а потом к уху. Карма прислушался, и глаза его понимающе округлились.
За кустами что-то происходило, переговаривались какие-то люди.
Что они там делают?
Сулла взглядом показал спутнику на большой обомшелый валун, некогда катившийся к бухте, но так и не достигший цели. Собеседники, стараясь двигаться бесшумно, подошли к нему и осторожно приподнялись, опираясь на шершавую поверхность.
Внизу под ними была небольшая, скрытая между скалами бухточка, вода там вела себя смирно. На этой мирной волне покачивался небольшой, связанный обычными флотскими канатами плот, и на этот плот голые по пояс, загоревшие до бронзового отлива мужчины, явно крестьянского облика, укладывали тело, завернутое в ослепительно белое покрывало.
Тело было крохотным.
– Ребенок, – невольно прошептал Карма. Сулла больно сжал его локоть. Впрочем, это была лишняя предосторожность, за шумом волн и ветра шепот раба был совершенно неразличим.
Ребенок был жив, было видно, как вздымается его грудка и время от времени открываются веки.
Один из мужчин вытащил спрятанный между камней шест и, упершись в край плота, стал выталкивать его из бухты. Второй спрыгнул в воду и, перебирая руками, помогал странному суденышку покинуть маленькую гавань.
– Уйдем отсюда, – прошептал на ухо рабу хозяин.
По тропинке они поднимались молча.
Глава четвертаяСулла (продолжение)
88 г. до Р. X.,
666 г. от основания Рима
Сведения о бесчинствах в Риме начали достигать лагеря под Нолой утром следующего дня. Рассказывали всякое.
Например, говорили, что Сульпиций установил стол прямо на форуме, где публично ведет подсчет денег, которые он получает от вольноотпущенников в обмен на предоставление им гражданства.
Рассказывали о том, что шестьдесят львов вырвались из клеток возле Коллинских ворот. Их якобы везли из Нумидии для будущих представлений, но какой-то африканский колдун опоил их своим африканским зельем и они в одночасье взбунтовались.
Говорили о том, что в лупанарий у стены Сервия Туллия явился один иноземец с белыми волосами и белыми глазами и потребовал себе сразу двенадцать женщин. Но как только он разделся, даже видавшие виды шлюхи с криками и воплями вырвались из его комнаты. Оказалось, что вместо мужского члена у него находилась змея.
Упорно утверждалось, и не одним человеком, что на древках легионных значков в сенатской курии сам собою вспыхнул огонь, и так было до трех раз. Три огромных ворона принесли на форум своих птенцов и склевали их на глазах у многочисленных горожан. Мыши изгрызли золотые сосуды в храме Кибелы, а когда служители поймали одну самку, то она принесла пятерых мышат прямо в мышеловке, троих из которых тут же сама и загрызла.
Но самое достоверное и всеми подтверждаемое сообщение было вот какое: с безоблачного, совершенно ясного неба в полдень над Палатином раздался трубный глас, такой пронзительный и горестный, что все обезумели от страха.
Немедленно были собраны все толкователи и гадатели, находившиеся в городе. Авгуры и гаруспики вообще отказывались что-либо говорить по поводу такого сверхъестественного события. Смелее оказались этрусские толкователи. Они объявили, что чудо это предвещает смену поколений и преобразование всего сущего. Существует, говорили они уверенно, восемь человеческих поколений, различающихся между собой нравами и укладом жизни, и для каждого божеством отведено и исчислено время, ограниченное кругом большого года. Когда же этому кругу приходит конец, всякий раз то ли с неба, то ли, что много страшнее, из-под земли, приходит какое-нибудь удивительное или отвратительное знамение.
И вот оно пришло!
– А еще почему-то в городе по ночам отлавливают актеров, мимов, гадателей и фокусников, надо думать, это глупая и суеверная ложь. Ибо кому могут понадобиться существа этой породы в столь огромном количестве?
Сулла остановил чтеца:
– Повтори, кого отлавливают?
– Мимов, гадателей, актеров…
– Имена пойманных известны?
Чтец порылся в свитках, которые лежали перед ним на трехногом столике.
Присутствовавшие при этой сцене Карма, Децим и Метробий непонимающе переглядывались.
Чтец разворачивал и сворачивал длинные пергаментные листы, руки у него тряслись, он никак не мог понять, чем вызвал гнев консула, а то, что вызвал, было очевидно. Сулла напрягся, хищно осклабился, сузил глаза и весь подался вперед.
– Отдельного такого списка нет, но в этом помечено…
Сулла вырвал лист из дрожащих рук чтеца и пробежался по нему стремительным голубым взглядом, что-то бормоча про себя. Можно было расслышать отдельные имена. Консул оторвал глаза от списка и снова поднял их на чтеца.
– Известно, по чьему наущению делается это?
Тот обреченно пожал плечами.
– Ты же говорил, – Сулла потряс перед его носом пергаментным листом, – что у тебя записаны тут все слухи! Кому приписывают это странное дело?!
У чтеца перехватило горло, это и решило его судьбу. Консул сделал знак стоявшим меж колоннами легионерам:
– Удавить.
Уволокли.
Прегрешение несчастного было столь ничтожно, что даже привыкшие к любым выходкам своего господина Карма, Децим и Метробий удивились. Рабу припомнилась чья-то шутка, гласившая: «Находиться рядом с Суллой – все равно что стоять на обрывистом берегу» – в любой момент можешь полететь в пропасть.
Карма наклонился и поднял уроненный пугливым чиновником лист. Некоторое время он его изучал.
– Но вот же!
– Что там? – спросил Сулла, сидевший с закрытыми глазами и медленно вдыхавший и выдыхавший, чтобы успокоиться. Ему было неприятно, что вспышка его гнева имела свидетелей.
– Вот написано, что молва городская приписывает эти похищения актерские Публию Варинию. Это вызывает у всех весьма сильное недоумение, поскольку Вариний этот никогда театралом не был и вообще искусствам чужд.
– Зато является давним клиентом Мария, – сказал Сулла.
– Но Марий тоже не театрал, – усмехнулся Децим, задумчиво ощупывая львиную морду у себя на панцире. – Или он на старости лет решил овладеть искусством мима?
Все засмеялись этой шутке.
Все, кроме консула.
Сулла сказал:
– Децим, ты сейчас отправишься в казармы. – Легат встал, сразу сообразив, что время шуток кончилось и предстоит работа. – И построишь все шесть легионов на поле сразу за городской стеной.
Децим, честно говоря, ничего не понял, но кивнул в знак того, что приказание выполнит, развернулся и решительным шагом покинул крытую колоннаду, где происходило заседание.
– Метробий!
Тот тоже вскочил, теряясь в догадках, что же ему будет поручено.
– Прикажи привести в полный порядок мои парадные доспехи. Пусть как следует начистят панцирь и вспушат перья.
Старый наложник торопливо засеменил в глубь дворца.
Медленно сворачивая злополучный пергаментный листок, Карма спросил у своего хозяина:
– Что ты задумал?
– Марий перехитрил меня!
– В чем? Чем? Как?
– Завтра мы выступаем.
– Отплываем?
– Именно выступаем!
Несколько разной степени ироничности гримас сменилось на физиономии раба.
– Позволь спросить: куда? Не на Рим ведь ты поведешь свое войско!
Сулла брезгливо покосился на него.
– Ты угадал.
Карма сделался серьезен, он понял, что Сулла не шутит, а когда Сулла не шутит, то он не шутит… Но повести римскую армию на Рим…
– Но такого…
– Знаю без тебя. Никогда еще в истории римская армия не вступала на территорию города. Что ж, когда-нибудь надо нарушить эту традицию. Почему не сейчас? Почему я не должен это сделать?
– Ни один из легатов тебя не поддержит. Ну разве что Децим из высшей любви к тебе встанет на твою сторону.
Сулла презрительно выпятил нижнюю губу.
– Я знаю, большинство моих высших офицеров более граждане, чем мои подчиненные.
– И несмотря…
– Именно поэтому я обращаюсь прямо к солдатам.
– Прямо сейчас?
– Да.
Карма встал, вцепился быстрыми тонкими пальцами себе в редкую шевелюру – очень по-обезьяньи, – словно стараясь выискать там какие-то новые аргументы. Придя в короткое неистовство, он пнул разбросанные по гранитному полу пергаменты. Потом подошел к стоявшему неподалеку легионеру, опирающемуся на копье, и начал отталкивать его подальше, надавливая мягкими ладонями ему на грудь. Тот удивленно и медленно подчинился.
Карма развернулся и подбежал ко все еще неподвижно сидевшему Сулле.
И захрипел ему на ухо:
– Но ради чего? Я не спорю, великолепно! Неожиданно! Ни на что не похоже! Самому Юпитеру не приснится такая дерзкая мысль, но чего ради?!
– Разве ты не понимаешь? – спокойно, даже очень спокойно спросил консул.
Внизу, там, где за персиковыми и апельсиновыми рощами располагались казармы, раздалось слаженное гудение букцинов.
– Все, – заныл Карма, – все, теперь уже нельзя остановить. И все из-за чего – из-за актеров, полупьяных комедиантов и скотов. Они почему-то тебе дороже всего на свете, это твое дело. Но нельзя же идти против здравого смысла и порядка жизни до такой степени.
– Ты сам сказал, они мне дороже всего на свете. Марий это понял. Он схватил и Росция, и Тигеллина. Он как-то догадался, что для их освобождения я сделаю все, что в моих силах. Попытаюсь сделать. То есть прикажу армии двинуться на Рим. Видишь, ты хитрый раб, даже этот солдафон с бычьей шеей может себе это представить, а ты все еще боишься.