Теперь же они кинулись бежать от этой толпы, проникаясь с каждым шагом все большим страхом.
Отдельные герои и группы смелых легионеров, попытавшихся повернуться лицом к накатывающей волне варваров, были сметены просто ее совокупной физической мощью. Никто ни с кем не успел скрестить клинка.
– Неожиданность, единственное оружие, которому неспособна противостоять даже воля, – сказал Сулла. Он имел возможность пофилософствовать, вспоминая рассуждения Публия Корнелия Сципиона Старшего о злополучной битве при Каннах.
Его подчиненные уже вовсю, и очень квалифицированно трудились, ликвидируя последствия неожиданного вражеского набега.
Луций Лициний Мурена уже отдал все необходимые команды: подошедшая из резерва когорта готовилась встретить рассыпавшуюся по склону холма понтийскую ораву. Луций Лициний Лукулл заходил справа, огибая холм, ставший на время штабным, ведя за собою три кавалерийские турмы.
Не так, в общем-то, много всадников, всего около сотни, но они шли с таким устойчивым напором, набирая скорость на небольшом спуске, немного растягиваясь по фронту, посверкивая широкими обнаженными мечами и волнуя воздух красными и синими перьями на своих шлемах, что ими нельзя было не залюбоваться. И не проникнуться уверенностью, что все будет хорошо.
То есть плохо для людей Архелая.
Понтийцы уже получили сигнал со стен – отходить!
Не все его расслышали.
И не все, кто расслышал, смогли преодолеть охвативший душу жар успешной погони. Эти и стали добычей кавалеристов Лукулла. Те прошли как по капустному полю по левому флангу понтийской пехоты – такие летели ошметки во все стороны.
Они стояли понурые, сделавшиеся вроде как даже меньше ростом. Готовы были ко всему. Ни у одного легионера, тем более центуриона, не было ни малейшей попытки пуститься в оправдания по поводу того, что они сделали.
Виноваты.
Втайне надеялись только на одно – до децимации дело не дойдет. Все же трусость их когорты не принесла вреда большого и непоправимого.
Бегство покрыло их позором.
Да.
Лишат денежных выплат.
Пусть.
Ветераны, если боги смилостивятся и дадут дожить до конца срока службы, получат наделы в худших местах и в последнюю очередь? И это наказание будет принято как заслуженное.
Вероятнее всего, отошлют в ближайшую гавань, где стоит римский флот, и посадят на весла на полгода-год.
Сулла один раз прошел перед их строем. Туда-обратно. Потом еще туда-обратно.
Солдаты, мимо которых он проходил, шумно сглатывали слюну.
Ну, объявляй уже!
Пусть даже децимация, война есть война.
Наконец Сулла огласил свое решение.
Всем, кто бежал со своей позиции в нарушение приказа, нельзя больше брать в руки оружия.
Они возьмут в руки плотницкий топор и крестьянский заступ.
Они будут вместе с рабами рыть подкоп, навстречу тому подкопу, который роют люди Архелая под главную гелеполу.
Воины стали украдкой переглядываться.
Не так плохо.
Ничего не сказано про телесные наказания и про деньги. Неужели не будет даже списка проштрафившихся ветеранов, с надеждой переспрашивали друг друга триарии, воины в годах, с надеждой ожидавшие окончания многолетней службы.
– Вы покрыли себя позором, так скройтесь с глаз моих под покровом земли.
Глава восьмаяАристион
86 г. до Р. Х.
669 г. от основания Рима
Командующий афинским гарнизоном выглядел отвратительно. Грязный хитон, трехдневная щетина на впалых щеках, глубоко провалившиеся, горящие тоскливым огнем глаза. Он смотрел прямо перед собой, но вряд ли что-либо видел. Аристион сидел на раскладном стуле между кариатидами Эрехтейона, небольшого храма, расположенного за могучей парадной громадой Парфенона.
Акрополь был охвачен лихорадочной деятельностью. Худые, изможденные люди сновали туда-сюда, что-то перетаскивая с места на место, медленно, но неутомимо. Командовали несколько человек.
Продик возглавлял каменщиков, они должны были возвести, и как можно быстрее, непроходимые препятствия на всех дорожках и тропинках, что вели из города к Парфенону. Храмовая гора должна была в ближайшие несколько дней превратиться если и не в неприступную, но все же крепость.
Аристион руководил переноской ценностей. Некоторые из руководителей обороны не оставляли надежду на то, что с Суллой все же удастся договориться, может быть, он удовлетворится деньгами. Сокровищницы всех афинских храмов были опустошены, все свозили сюда, на Акрополь.
Всегда такой деятельный, Аристион не принимал участие в производившихся работах. Он был уверен, что все эти усилия бессмысленны, но пытался не показать это своим подчиненным. Сулла возьмет не только Афины, но и афинский Акрополь, это было разочарованному тирану ясно. Сулла не будет торговаться, как отказывался торговаться все эти месяцы. Ему нужна только победа, даже, скорее всего, не капитуляция, а именно победа в результате страшного кровавого штурма.
Он хочет не просто взять город.
Он хочет стереть его с лица земли, или уж, по крайней мере, перебить всех его жителей, заставивших его высидеть эту томительную осаду.
– Аристион, они вернулись, – крикнул кто-то из молодых воинов, стоявших в некотором отдалении.
Начальник гарнизона не шевельнулся. Он не ждал ничего хорошего от этого посольства. Они взяли с собой самых почтенных стариков, самых сладкоречивых ораторов, они решили обратиться к великодушию Суллы, напомнить ему о великих тенях прошлого.
Лучше бы они вместо того, чтобы источать свои словеса сейчас, все эти месяцы сдерживали свои языки и не поливали помоями имя Метеллы, жены проконсула. Да Луций Корнелий Сулла не так чувствителен, как иные воители, не было донесений, что он рвет и мечет, услышав, как с афинских стен сквернословят в адрес его супруги, но то, что ему это не могло понравиться, это точно.
Четыре длинных, смертельно худых старика. Впрочем, худоба ныне не отличительный знак, ибо худы нынче в городе все.
Четыре старика.
Философ, верховный жрец, аристократ и купец. Живая история города. Левкипп, Агафокл, Геокл и Ксанф. Они шли гуськом, один за другим, понурив головы, шаркая сандалиями по шершавому камню, кутаясь в потертые накидки, ибо здесь, на вершине холма, ветер был и сильный, и холодный.
Аристион не встал, чтобы их поприветствовать.
Заговорил, как ни странно, Ксанф, не самый богатый, не самый умный, и не самый родовитый.
– Мы рассчитывали на то, что он все же не в такой степени варвар, как можно было подумать. Я всего лишь попробовал напомнить ему миф о Тесее…
Начальник гарнизона поднял руку, показывая, что у него нет сил слушать длинные речи.
– А ты похож на него, – усмехнулся беззубым ртом Левкипп. – По крайней мере, ведешь себя точно так же, как он. Сулла, услышав о Тесее, велел своим дикарям, закованным в железо, вытолкать нас из своего шатра.
– Что ж, и он, и я – мы воины.
– Не надейся, что тебе зачтется принадлежность к военному сословию, – сказал Геокл.
– Если зачтется, то в худшем смысле, – уточнил Агафокл.
– Если вы собираетесь препираться со мной, то лучше вам уйти.
– Мы не можем уйти, Аристион, нам нечего сказать своим женам, и своим детям, своим внукам и своим рабам.
– Что бы вы хотели им сказать?
– Сейчас может быть только одна новость, которая может обрадовать афинян – Аристион сдает город, – сказал Агафокл.
– Без всяких условий, – сказал Ксанф.
– Прямо сегодня, – добавили Левкипп и Геокл.
Аристион молчал довольно долго, так долго, что в безжизненных лицах стариков вдруг проснулась какая-то надежда. Неужели решится?
– Нет, – сказал наконец командующий обороной, – я уже думал об этом. Сулле не нужна сдача.
– Что же ему нужно? – удивились все четверо.
– Ему нужен успешный штурм, он должен одолеть нас, когда мы будем с оружием в руках, и тогда у него будет право наказать нас так страшно, как он пожелает. Простая сдача ему не нужна.
– Что же нам передать горожанам?
– Мы будем сражаться. Не потому, что у меня скверный характер, и не потому, что я безумец, который рассчитывает победить или надеется, что какое-то чудо поможет Афинам. Просто ничего другого нам не остается. Радость проконсула от известия, что Афины пали, будет сильно омрачена, когда он подсчитает, сколько солдат ему пришлось оставить на улицах павшего города. А тем временем подойдет Митридат.
– Мы своими жизнями оплатим победу одного варвара над другим?
– Уж так случилось, и ничего тут не поделать. Видимо, богам так угодно.
– Афине не может быть угодно, чтобы пали Афины.
Аристион усмехнулся в ответ на попытку Левкиппа завязать умный разговор.
Старики сказали почти одновременно:
– Дай нам хотя бы еды.
Начальник обороны медленно, но решительно покачал головой.
– Еды нет. Я сам отказываюсь от похлебки, она положена только раненым. Хлеб только воинам. Остальным то, что они добудут сами.
– Мы уже сварили все кожаные вещи, в городе нет ни единой крысы.
– Значит, нам не грозит и чума.
Старики ушли ни с чем.
Аристион с удивлением обнаружил, что сердце его не разрывается от горя и стыда. Ничего нельзя поделать, когда ничего нельзя поделать. Он собрался было отправиться с инспекцией по тем местам, где возводились новые рубежи обороны, но ему доложили, что прибыл Архелай.
Этот визит неспроста. Этот полукровка невероятно изобретателен, и потом, ему совсем не хочется отвечать перед своим царем-гигантом за то, что он потерял Афины.
По лицу Архелая было видно, что его снедает нетерпение.
Аристион встал, опираясь одной рукой о ближайшую кариатиду, стараясь выглядеть как можно более уверенным в себе.
– Пантелеймон на подходе, до меня добрался его гонец. Он просит, чтобы я организовал проход в северной стене для его приема. Он может вступить в бой прямо с марша.
Аристион посмотрел вслед удаляющимся старикам, и вспомнил свои слова о том, что он не верит ни в какое чудо, которое могло бы помочь им спастись. Отправить кого-нибудь приободрить афинских старейшин.