Но кровь была чужая – это он понял сразу, еще до того, как над собой увидел лежащего на лавке ратника с простреленной шеей. Судя по всему, кровь из пробитой шеи охоронца накапала начальнику Буну на лицо, благодаря чему стрельцы Первохода приняли его за мертвеца.
Хорошо.
Бун осторожно огляделся. Ни стрельцов, ни самого Глеба Первохода в зале не было. Голоса их раздавались наверху, в покоях Крысуна Скоробогата.
Бун поднялся на ноги. Голова его, оцарапанная пулей, еще чуть-чуть болела. Но за свою долгую жизнь Бун получал и не такие ушибы. Уже через полминуты он полностью забыл о своей ране.
Оглядевшись, он увидел Крысуна. Хозяин лежал на полу, возле помоста, и выглядел очень скверно. Скверно – не то слово. Хозяин выглядел мертвым. Очень мертвым.
С тоскою глядя на Крысуна, Бун, почти не отдавая себе отчета в том, что делает, опустил руку в карман, нащупал лежащий там предмет и произнес заклинание:
– Встань, хозяин! Вернись из царства Нави! Заклинаю именем темных богов Гиблого места – встань!
Прошел миг, другой – и вдруг Крысун зашевелился на полу. Расцарапанное, покрытое синяками лицо Буна вытянулось от изумления. Крысун приподнял голову, потом, издав протяжный, тяжелый хрип, сел на полу и уставился на Буна пустым, бессмысленным взглядом.
Бун поежился от страха. Голова Крысуна все еще была смята.
– Хозяин… – тихо окликнул Бун.
Голова Крысуна задергалась, и вдруг кости его черепа с треском начали расправляться. Крысун схватился за голову и приглушенно вскрикнул от боли. На лице Буна появилась испуганная улыбка.
– Я вернул тебя, хозяин! – негромко воскликнул он. – Я вернул тебя!
Наконец разбитые кости купца срослись, и череп его приобрел первозданный вид. Лишь подтеки крови да оставшиеся припухлости на лице свидетельствовали о том, что еще минуту назад голова его была похожа на расплющенную яичную скорлупу.
Поморщившись, Крысун облизнул губы и глухо, будто грудь его была придавлена камнем, проговорил:
– Как… – Голос, выходящий из перешибленной и вновь восстановленной гортани, еще плохо слушался его. – Как ты это… сделал?
Веки Буна дрогнули.
– Я был в Повалихе, – сообщил он. – И принес оттуда кой-чего.
– Что… – Крысун снова поморщился и потер пальцами горло. – Что принес?
Наверху послышались голоса. Начальник Бун тревожно поднял голову, вслушался, потом снова взглянул на Крысуна и сказал:
– Нам надо торопиться, хозяин. Скоро Первоход со своими людьми вернется. Если они увидят, что ты жив…
– Подай руку! – все еще морщась от боли, но уже овладев своим голосом, велел Крысун.
Бун помог ему встать.
– У меня странное чувство, – сказал Крысун, покачиваясь. – Будто я мертв, но вижу сон, что я жив.
– Ты и был мертв! – выпалил начальник Бун, но хозяин или пропустил его слова мимо ушей, или попросту не расслышал их. Он взглянул на Буна немного затуманенным взглядом, нахмурился и спросил:
– Что у тебя с головою?
Бун потрогал руками волосы. Пара темных клочков осталась у него в пальцах. Уставившись на выпавшие волосы, Бун растерянно вымолвил:
– Волосы падают.
Наверху снова послышался какой-то шум.
– Надо уходить, – сказал Бун.
Крысун глянул на его череп – кое-где лысый, кое-где волосатый – и неприязненно велел:
– Надень шапку.
Бун послушно поднял с пола шапку и нахлобучил ее на голову.
– А теперь помоги мне идти, – сказал Крысун. – Ноги еще плохо меня слушаются.
– Это пройдет, – ободряюще сказал ему начальник Бун. – Полчуда не бывает. Если чудо случается, то все целиком. Погоди чуток – и станешь как новенький. Идем!
Он обнял хозяина за талию и, бережно поддерживая Крысуна, повел его к выходу.
4
Мрачно было на сердце у Глеба Первохода, когда он вернулся в Хлынь-град с подводами, груженными богатством Крысуна Скоробогата. Золото, серебро, самоцветы, драгоценные каменья – казалось, всему этому нет числа.
Время от времени Глеб замечал, какими алчущими взглядами смотрят на подводы его стрельцы. Да и сам Глеб чувствовал себя легионером, возвращающимся из военного похода с богатой добычей. Не хватало только мешков с пряностями и закованных в колодки рабов.
– Прав ли я? – снова и снова спрашивал себя Глеб и не находил ответа.
Три часа спустя он задал тот же вопрос княгине, лежа с нею перед камином на мягком, пушистом персидском ковре, с серебряным кубком в руке.
– Прав ли я, Наталья?
– Ты сделал то, что должен был сделать, – сказала Наталья, задумчиво поглядывая на огонь. Затем чуть-чуть пригубила из своего кубка и перевела взгляд на Глеба: – Ты ведь не мог поступить иначе, правда?
– Правда, – признал Глеб. – Но если я прав, то почему мне так хреново?
Княгиня поставила кубок на низкий восточный столик, а сама прилегла Глебу на грудь и погладила его узкой теплой ладонью по щеке.
– Это потому, что до сих пор ты проливал только кровь нелюдей и темных тварей. А теперь на твоем пути встали люди. Злые люди. Твои враги. Твое сердце сжимается от жалости к ним, но ты вынужден делать то, что должен. Ни одно благое дело не приживется, если оно не орошено кровью. Так устроен мир.
Высокий лоб Глеба прорезали морщинки.
– Получается, что я тоже приношу людей в жертву? – с горечью проговорил он. – Чем тогда я лучше ваших волхвов?
Княгиня покачала головой:
– Нет. Ты не такой. Если в стаде появилась больная овца, то нужно ее убить, пока она не заразила все стадо. Ты убиваешь только больных овец.
– Чтобы стадо процветало? – с горькой иронией вопросил Глеб.
– Верно, – кивнула княгиня. – Люди – твое стадо. А ты – их добрый Пастырь.
При слове «Пастырь» Глеб вздрогнул. Слишком свежа еще была в памяти история другого Пастыря. Того, о котором вспоминать Глебу уж никак не хотелось. Он качнул головой и заявил:
– Пожалуй, мне нужно еще выпить.
Подождав, пока он снова наполнит свой кубок вином, Наталья сказала:
– В мире правы только победители, Глеб. Только их люди не судят и не поносят площадной бранью. Люди любят победителей, даже самых кровожадных и темных из них, потому что втайне примеривают на себя их личину. Одобряя поступки сурового властителя, они словно купаются в темных лучах его славы. Словно прикасаются к тайному источнику его силы. Если ты станешь победителем, никто не посмеет сказать, что ты был жесток, Глеб. Но все скажут, что ты был справедлив.
– В твоих словах чувствуется презрение к людям, княгиня, – ответил на это Первоход. – Ты и на самом деле так сильно презираешь людей?
Глаза Натальи сузились.
– А за что мне их любить, Глеб? Если б не ты, бояре давно бы бросили меня на растерзание толпе. Кто-то должен ответить за все бедствия, постигшие княжество. Меня бы растоптали и разорвали на куски. Разве не так?
Глеб сдвинул брови и хмуро согласился:
– Пожалуй, что так.
Княгиня усмехнулась:
– Вот ты и ответил на свой вопрос.
Глеб задумался.
– Ну допустим, – снова заговорил он. – Допустим, что ты права, и людей стоит ненавидеть. Тогда зачем мы трудимся для них?
– Мы трудимся не для них, а для тех, кто грядет после. Трудимся, ибо надеемся, что грядущие люди будут лучше нынешних.
Глеб усмехнулся и снова поднес кубок к губам. Он чувствовал, что хмелеет, но не хотел останавливаться. Ему нравилось хмелеть. Некоторое время оба молчали, глядя на пляшущий в камине огонь. Потом княгиня негромко проговорила:
– Когда-то мне передали твои слова, Глеб. Ты сказал: если в мире нет ничего, кроме зла, приходится делать добро из зла.
Она провела узкой ладонью по волосам Глеба, потом нагнулась и поцеловала его в губы.
– Темные твари дрожат, едва заслышав твою мягкую поступь, Глеб. Всесильные бояре покрываются испариной от одного твоего имени. И мне это нравится.
– Бояре боятся не меня, а моего нынешнего положения, – возразил Глеб. – Я ведь теперь первый советник.
Наталья покачала головой:
– Нет. Они боялись тебя всегда. Даже когда ты был простым ходоком. Мне пришлось назначить за твою голову награду, но и тогда никто не решился сгубить тебя. Многие в Хлынь-граде считают тебя сыном богов.
– Богов? – Глеб поморщился. – Каких еще богов?
– Богов Гиблого места.
Некоторое время Глеб размышлял над ее словами, затем досадливо дернул уголками губ, выплеснул в рот остатки вина и сказал:
– А, к черту! Не хочу больше об этом думать!
Отшвырнув кубок, Первоход повернулся к Наталье и порывисто обнял ее. Сорванная одежда полетела в стороны, тела их переплелись, губы слились в поцелуе…
После, когда они лежали, голые, согретые жаром камина и теплом друг друга, с распухшими от поцелуев губами, тяжело дыша и с трудом переводя дух, от двери послышался какой-то шум, а потом громкий голос советника Кудеяра окликнул:
– Княгиня!
Наталья подняла голову и взглянула в сторону двери, от которой их заслоняла китайская шелковая ширма.
– Тебе чего, Кудеяр? – хрипло крикнула она.
– Прости, что потревожил, пресветлая княгиня! Мне нужен советник Перво…
Кудеяр замолчал, увидев отражение Глеба и Натальи в серебряном зеркале. Отражение было неясным и зыбким из-за колеблющегося пламени камина, но Кудеяр увидел все, что нужно. И все понял. Он отвернулся и прогудел странным, севшим голосом:
– Я буду ждать Первохода в малой горнице.
Затем повернулся и на негнущихся ногах вышел из комнаты.
– Кажется, мы попались? – усмехнувшись, сказал Глеб.
– Да, – отозвалась княгиня. – Похоже на то.
Глеб погладил голую руку княгини и с улыбкой заявил:
– Последний раз я чувствовал себя так неловко в детском саду, когда воспитательница застукала меня за поеданием зубной пасты.
Наталья повела плечами и сказала:
– Кудеяр влюблен в меня.
– Влюблен? – Глеб приподнялся на локте и удивленно взглянул на нее. – Ты не шутишь?
Княгиня покачала головой.
– Нет, не шучу. Он влюблен в меня много лет.