– Ты уверен, что тощего звали Крысуном?
– Уверен, – ответил Прошка. – И не просто Крысуном. Охоронец называл его Скоробогатом. И иногда – хозяином.
– И Бун сказал, что оживил его?
– Угу. С помощью чудесной вещицы, которую привез из Повалихи.
Глеб потер пальцами лоб и хмуро вопросил:
– Что же это за чертовщина?
А Прошка вдруг уставился на него удивленным взглядом и взволнованно выпалил:
– Погоди, Первоход! А как тебя ко мне пустили? Неужто эти гады полонили тебя?
Глеб усмехнулся:
– Об этом не переживай. Я теперь, Прошка, не просто ходок.
– Вот как? И кто же ты?
– Я теперь первый советник княгини. Советник Первоход, может, слышал?
– Погоди… Так это ты – первый советник, о котором так много говорят?
Глеб кивнул:
– Да.
Прошка нахмурился.
– Леший! – выругался он. – А эти дураки толкуют, будто тебя в Хлынь-град послали темные боги, чтобы ты дурачил и мучил людей.
– И ты в это веришь?
– Раньше верил. Но теперь нет. – Прошка вгляделся в лицо Глеба внимательней и неуверенно улыбнулся. – Я ведь помню, что ты хороший. А слухи про то, что тебя послали темные боги, брехня подлых дурней. Их выдумали те, кто надоумил меня оклеветать тебя.
Глеб понимающе кивнул и спросил:
– Кто приказал тебе меня оклеветать? Назови мне их.
– Это были они, Первоход, – тихо ответил воренок. – Охоронец Бун и его хозяин.
Некоторое время Глеб молчал, и лицо его, озаренное отблесками факела, показалось Прошке лицом убийцы, а потом сказал:
– С этого места давай подробней.
6
Прибыв в Повалиху, купцы Саморад и Крысун, а также сопровождающий их охоронец Бун застали в селе странную картину. Улицы были совершенно пустынны, грязный, подтаявший снег нигде не примят и не испещрен черными змейками тропок.
– Что бы это значило? – хмуро проговорил Крысун, оглядывая улицу.
– Гляньте на ставни! – воскликнул купец Саморад. – Они все замкнуты!
Действительно, окна всех изб, докуда хватало взгляда, были наглухо закрыты ставнями.
– Чего это они? – с хмурой растерянностью проговорил охоронец Бун. – В темноте-то сидят?
– Может, случилось что, – предположил Саморад.
Крысун встал на возке, оперся рукой на поручень и, легко перемахнув через него, мягко, по-кошачьи, приземлился на грязный снег.
Бун посмотрел на хозяина удивленным и восхищенным взглядом.
– Ловко ты это, – похвалил он. – Еще вчера был немощен, а тут гляди-ка.
Крысун пропустил его слова мимо ушей. Он поднял голову, сдвинул шапку на затылок, открыв уши, и прислушался. Бун заметил, как легонько шевельнулись уши хозяина – прям словно у хищного зверя, прислушивающегося к звукам леса. Помимо этого странного шевеления Буна удивила и форма ушей Крысуна. Они были приподняты и заострены по верхним концам, будто кто-то взял Крысуна за верхние кончики ушей и несильно потянул, а потом так и оставил.
И вдруг Крысун резко повернулся к одной из избушек и крикнул:
– А ну – стой!
Тщедушный мужичок, вышедший из-за угла, увидевший нежданных гостей и попытавшийся улизнуть, вынужден был остановиться. Он замер на месте, сгорбился, словно его поймали на чем-то дурном и непотребном, и испуганно глянул на приезжих через плечо.
– Поди сюда! – приказал ему Крысун. – Живо!
Мужичок несколько мгновений стоял в нерешительности, потом торопливо бросил что-то в снег, повернулся, предъявив на обозрение свое бледное безбородое лицо, и нехотя заковылял к возку.
Остановившись в полутора саженях от возка, мужичок стянул с головы шапку и почтительно поклонился. Голова у него была лысая, как колено, а лицо – землисто-бледное, словно у смертельно немощного.
– Назови себя! – потребовал Крысун.
Мужичок поднял взгляд и послушно ответил:
– Ероха я. Здешний плотник.
– Почему хотел бежать?
Мужичок отвел взгляд и глухо проронил:
– Боюся.
– Боишься? – Глаза Крысуна подозрительно сузились. Он повел носом, поморщился и сказал: – Ты скверно выглядишь. Болен?
– Болен, – признался мужичок, по-прежнему не глядя Крысуну в глаза.
– А другие?
– Чего другие? – не понял мужичок.
– Другие сельчане где? Почему на улицах пусто?
– Так ведь это… Кто где. В основном-то по избам отлеживаются. – Мужик посмотрел, наконец, Крысуну в глаза и разъяснил: – Хворь по селу прокатилась, боярин. Многие слегли. Таперича лежат на печках да косточки греют.
Охоронец Бун скользнул взглядом по трубам: дыма нигде не было видно. Он хотел сказать об этом хозяину, но понял, что тот и сам все заметил.
– Так говоришь, кости греют? – Крысун нахмурился, отчего тощее, подозрительное лицо его стало еще более неприятным и подозрительным. – А печи они растопить, по немощи своей, видать, забыли?
Плотник вновь отвел глаза и сжал в пальцах шапку. Бун с удивлением отметил, что ногти у мужика странные – давно не стриженные и жуткого синеватого цвета, словно у покойника.
– С дровами-то нынче туго… – выдавил, наконец, сельский плотник. – Вот и не топят. С утра стены прогрели, а теперь тепло берегут.
– Вот как, – неопределенно прознес Крысун и сделал незаметный знак Буну.
Тот все понял – как бы невзначай прикрылся плащом и осторожно положил руку на рукоять меча, чтобы при необходимости мгновенно выхватить его и пустить в дело.
– Допустим, дров у вас и впрямь мало, – снова заговорил Крысун, – а ставни зачем закрыли?
– Так ведь это… – Мужик неловко переступил с ноги на ногу. – Хворь на солнышке нежиться не дает. Многим худо на свету. Иных, самых немощных и ослабших, солнечный свет до волдырей жжет.
– А тебя? – прищурился Крысун.
Мужик улыбнулся синеватыми губами и глянул Крысуну прямо в глаза.
– Меня пока нет. Только зудит.
Как бы в доказательство своих слов он поднял руку к лицу и остервенело поскреб ногтями щеку. Там, где прошлись острые ногти, затемнели царапинки, но кровь из них почему-то не выступила.
Крысун чуть повел скулой в сторону начальника охоронцев и коротко выдохнул:
– Бун!
Охоронец молниеносно выхватил из ножен меч, шагнул к мужику и приставил острие клинка к его горлу. Плотник попятился.
– Ты чего, ратник? – испуганно спросил он. – Чего колешься?
Крысун сдвинул брови и гаркнул:
– Теперь рассказывай правду! Что у вас тут творится?
Мужик хотел ответить, но вдруг закашлялся кровью и вместе с кровью выкашлял на грудь несколько зубов. Купец Саморад, до сих пор сидевший молча и неподвижно, зашевелился в возке, а потом спрыгнул на землю и подошел к Крысуну.
– Зачем понапрасну пытаешь мужика, Скоробогат? – спросил он. – Нешто сам не видишь, что с ним? Хвор ведь.
– Вижу, что хвор, – сухо проговорил Крысун. – У него та же хворь, что и у нас.
Мужик вдруг перестал кашлять, вскинул голову и устремил взгляд на Крысуна. Втянул ноздрями воздух и чему-то усмехнулся. Потом перевел взгляд на купца Саморада, снова понюхал воздух и нахмурился.
– Ты чего это тут разнюхался? – гневно спросил у него Крысун.
Мужик вдруг затрясся, повернулся и бросился бежать. Вопреки ожиданиям, бежал он быстро, гораздо быстрее, чем положено бежать хворому человеку. Да что там хворому – не каждый здоровый так быстро побежит.
И снова уши Крысуна вздрогнули. Он еще выше приподнял голову и по-звериному понюхал воздух. Явно что-то почуял. Охоронец Бун хотел спросить, что именно, но тут почуял и сам. В ноздри Буну ворвался запах мертвечины. Избы Повалихи были забиты мертвецами.
– Твою мать… – тихонько выругался Бун, со страхом глядя на черные избы.
Лошади, впряженные в сани, вдруг зафыркали, задергали большими головами и забили по снегу копытами.
– Вот и лошади почуяли, – пробурчал Бун.
– Поздновато, – усмехнулся Крысун.
Купец Саморад, толстый, растерянный, неуклюжий, отвел взгляд от ближайшей избы и, обескураженно глянув на Крысуна, спросил:
– Об чем это вы? Что почуяли лошади?
Крысун прищурил недобрые глаза:
– А ты сам, что ли, не чуешь?
Тот качнул головой:
– Нет.
Крысун и Бун переглянулись. Потом снова устремили взгляды на купца Саморада и принюхались, слегка раздувая ноздри.
– От него не пахнет, – глухо сообщил Крысун.
– Верно, не пахнет, – подтвердил охоронец. Потом, как-то странно уставившись на Саморада, добавил: – Пахнет другим.
Брови Саморада взлетели вверх.
– Вы что, с ума посходили?! – испуганно и сердито выкрикнул он. – Чем от меня пахнет?
Крысун вперил в купца острый взгляд, растянул тонкие губы в холодную усмешку и обронил:
– Едой. Едой от тебя пахнет, купец.
Саморад хотел сказать, что все это чушь собачья и что никакой еды у него при себе нет, но тут заметил вещь настолько странную, что щеки его свела судорога, и он замер с открытым ртом. В черном ощеренном рту Крысуна хлынский купец разглядел новые зубы, отросшие на месте выпавших. И зубы эти ужаснули его своей остротой и странной крючковатой формой.
Саморад попятился, глаза его вылезли из орбит.
Крысун, наконец, догадался. Он поднял руку ко рту и осторожно потрогал пальцем один из своих новых зубов.
– Бун… – испуганно прошептал Саморад, продолжая пятиться от Крысуна. – Твой хозяин…
Договорить он не успел. Крысун с быстротою рыси прыгнул к купцу, сбил его с ног и вцепился ему зубами в горло. Брызнувшая кровь обагрила снег.
Охоронец Бун несколько мгновений стоял ошеломленный, не веря своим глазам. Потом в нос ему ударил густой, пьянящий запах крови. Бун задрожал, выронил меч, потом как-то нелепо, будто сомнамбула, подался вперед и вдруг – прыгнул на землю и на карачках быстро подбежал к дергающемуся на снегу Самораду.
Крысун, лицо которого было испачкано кровью, поднял голову и рыкнул на своего охоронца. Бун отскочил в сторону, но тут же, свирепо сверкнув глазами, снова подбежал к Самораду и схватил его зубами за растопыренную пятерню.
На этот раз Крысун не стал его отгонять, и оба чудовища – охоронец и его хозяин – принялись с голодным остервенением пожирать купца Скоробогата.