И тут вдруг последовал громкий тупой стук, «Мерседес» резко покачнулся на своих колесах. Она развернулась обратно как раз вовремя, чтобы увидеть мужчину, прижавшегося к пассажирскому стеклу и с закатившимися глазами без сознания сползающего на тротуар. На долю секунды Кэтрин показалось, что она узнала его. Выскочила из машины, чтобы помочь, но поняла, что атмосферу пропитал легкий туман. Двигалась Кэтрин какими-то дергаными рывками, очень медленно, как во сне. Она закрыла глаза и прижала ладони к вискам. «О боже, не дай мне опять сойти с ума!» Когда она наконец подняла взгляд, надеясь, что сцена изменилась, вернувшись к реальности, из окна гостиной ее таунхауса донесся детский плач. Какой-то младенец, мальчик, звал ее. И в эту долю секунды кто-то схватил ее сзади за волосы и запрокинул голову назад. Перед лицом у нее мелькнуло блестящее стальное лезвие.
– С вами всё в порядке, милочка?
Рука на плече у Кэтрин обожгла как электрошокер. Это была мисс Дюпре, вышедшая на вечернюю прогулку с Мэгги, экономкой.
– Мы увидели, как вы стоите тут, раскачиваясь взад и вперед, – произнесла старуха с характерной для глухих преувеличенной артикуляцией, одновременно делая руками какие-то знаки. – И побоялись, что вам стало плохо.
– О нет, – ответила Кэтрин, выдавив самоуничижительный смешок. «У меня просто была галлюцинация, будто мне перерезали горло». – Я просто подумала про тот вечер, когда она погибла. Ребека. Никто до сих пор не понимает, как это могло произойти. Тайна за семью печатями…
– Некоторые вещи не предназначены для понимания, – язвительно заметила Мэгги. – Вот почему они называются тайнами.
Мисс Дюпре подступила к Кэтрин чуть ближе; голос у нее стал более доверительным, а жестикуляция – более сдержанной.
– То, что вы слышите голоса, милочка, вовсе не значит, что вы сошли с ума. Я вот их постоянно слышу. Я глухая, но не сумасшедшая.
Она так пристально смотрела на Кэтрин, что той показалось, будто старуха смотрит куда-то сквозь нее. Кэтрин отвернулась и уставилась в окно, из которого ее только что звал ребенок.
– Наверняка она очень испугалась, – произнесла она практически про себя.
Мисс Дюпре подалась к ней даже еще ближе и прошептала:
– Знаете, у нее был пистолет. Я видела ее с ним. – Она ткнула пальцем в окно спальни Кэтрин. – Надо было ей им воспользоваться.
Что в Ребеке Райт было такого, что настолько занимало Кэтрин? Почему она так зациклилась на этой женщине и на том, что произошло много лет назад? Может, эта ее одержимость и есть причина подобных галлюцинаций? Или это галлюцинации – причина ее одержимости? Вопрос – чисто лента Мёбиуса: ни начала, ни конца. Змея, заглатывающая свой собственный хвост. Чем больше узнаешь, тем лучше понимаешь, что ничего не знаешь.
Но как же мебель – передвинутая, переставленная в другом порядке? Это-то явно не галлюцинация. Как это можно объяснить? Да и кому? Алекс? Джеку? «Господи, да я даже сама себе не могу этого объяснить!»
Доктору Фрэнкл? Вот уж нет. Если только не хочется опять угодить в пределы психиатрического отделения УДВ.
Кэтрин сидела в кровати, держа в руках папку-гармошку, обнаруженную в сундуке в подвале, и раздумывая, стоит ли открывать ее, но совесть в конце концов уступила непреодолимому желанию, и она приготовилась вторгнуться в частную жизнь Ребеки. Осторожно освободила папку от клейкой ленты и полиэтиленовой упаковки, чтобы положить обратно в том же виде, в каком нашла. Внутри лежали стопки бумаг – какие-то старые счета, страховые полисы, альбомы для вырезок со статьями о карьере Ребеки, фотографии и контрольки к ним, сделанные Роберто Гутиэрресом. Обнаружилось там и изящное, написанное каллиграфическим почерком на тонком пергаменте приглашение на свадьбу Роберта и Ребеки, все исчерканное ее пометками. «Не нравится этот цвет. И где дата? Добавить “никаких подарков, пожалуйста”». Еще одно приглашение было составлено в более вольном тоне. «31 октября, с восьми вечера и пока не грянет колокол. И не думай к нам пролезть, коль пришел таким, как есть!»
А потом она наткнулась на длинную докладную записку от некоего адвоката по фамилии Коллинз. «Неудивительно, что это было запечатано и спрятано с глаз долой», – быстро поняла Кэтрин. Ребека наняла его, чтобы он разыскал ее отца, если тот до сих пор жив, и по возможности удостоверил отцовство. Коллинз нашел нескольких мужчин, которые соответствовали предоставленному Ребекой описанию и датам, соответствовавшим срокам беременности ее матери и рождению Ребеки, но в конечном счете пришел к выводу, что не имеется достаточно доказательств, позволяющих окончательно идентифицировать кого-либо из этих мужчин, двое из которых к тому времени уже умерли, как биологического отца Ребеки. Это, конечно, было еще до того, как стал доступен анализ ДНК.
В других отделениях папки нашлась подборка полицейских протоколов об арестах женщины, именовавшейся то Кармен Фавела, то Луиза Смит, то Ирен Федела. Фамилия Федела сразу бросилась Кэтрин в глаза. По словам Гутиэрреса, это была настоящая девичья фамилия Ребеки. Кармен/Луиза/Ирен несколько раз задерживалась в Нью-Йорке, а затем в Майами за «назойливое приставание к клиентам». В разное время она регулярно оказывалась на улице и сильно нуждалась, но под конец на несколько лет «вышла из игры», поскольку «была уже слишком стара, чтобы заниматься прежним ремеслом». На момент написания отчета Коллинза она работала уборщицей в католической епархии в Квинсе, всеми силами стараясь избавиться от наркозависимости. В эти документы была вложена фотография женщины средних лет, обнимающей младенца.
– Это Луиза, – сказал Роберто Гутиэррес, когда Кэтрин рассказала ему о найденной фотографии. Она позвонила ему под предлогом того, что хочет отдать ему снимки и контрольки, которые обнаружила в подвале. – Она была няней маленького Джека.
Голос у него был как у пьяного.
– Няней? – Кэтрин предпочла не упоминать о полицейских протоколах, которые адвокат приложил к своему отчету. – Что с ней случилось? Она все еще жива?
– А кто ее знает… – пробормотал Гутиэррес. – Они забрали ее после смерти Ребеки. Приехали и забрали.
Старик резко остановился, и ей показалось, будто он ругнулся, словно ляпнул что-то, чего не следовало говорить.
– Они? Кто это «они»? Забрали куда? – Она слышала, как его дыхание на другом конце провода участилось. Ответил он не сразу.
– В Елизаветинскую.
Желудок Кэтрин при упоминании этого названия болезненно сжался. Больница Святой Елизаветы… То самое здание, к которому она не по своей воле подъехала в тот вечер, когда Джек подарил ей «Мерседес».
Кэтрин все больше и больше чувствовала себя во власти каких-то не подвластных ей сил. Словно некая невидимая рука тянула ее за собой, указывая то на то, то на другое, заставляя рыскать в сумраке, исследовать тьму, искать ответы на вопросы, которые она не задавала. Поскольку, если б она этого не делала, ей пришлось бы признать, что у нее поехала крыша. Опять. И мысль об этом пугала Кэтрин куда сильней того, что она могла обнаружить. Если ее одержимость тем, что случилось с Ребекой Райт, была более, чем психотической манией, вызванной старыми газетными сообщениями или загадочными замечаниями бывшего фотографа, чокнутой соседки или частного детектива, если ее влечение к Джеку и его дяде Уоррену было не чем иным, как побочным продуктом этой мании, тогда надежда потеряна. Надо было просто собраться с духом и покончить с этим. Обстановка вестибюля больницы Святой Елизаветы лишь подстегивала такие мрачные мысли.
Прошедшие полтора столетия не по-доброму обошлись с этим заведением. Даже при солнечном свете больница, расположенная на утесе, возвышающемся над реками Потомак и Анакостия, представляла собой унылое и зловещее сооружение, находящееся в серьезном аварийном состоянии. Открытая в 1855 году, предназначалась она для «оказания помощи неимущим и психически больным в округе Колумбия, а также душевнобольным армии и флота США». В разное время здесь содержалось немало печально известных личностей: убийца Джеймса Гарфилда[35], Шарль Гито, перед казнью; Джон Хинкли – в течение тридцати пяти лет после того, как он стрелял в Рональда Рейгана; поэт Эзра Паунд[36], который провел в этих стенах больше десяти лет, нередко запертый в «адской дыре» – здании без окон, где «пациенты» бродили без всякого надзора, с криками и пеной у рта. Безымянные могилы и кремационная печь на территории больницы вызвали множество вопросов о том, что еще могло случиться со многими бедолагами, попавшими сюда. Сейчас, в ранних вечерних сумерках, это место выглядело просто убогим и неопрятным.
Кэтрин потребовалась вся ее храбрость до последней капли, чтобы для начала просто войти в эту дверь, и вся ее сила воли, чтобы подавить воспоминания о собственном «выздоровлении» в психиатрической клинике УДВ. Выйдя из офиса после работы, она проследовала тем же маршрутом, что и в тот вечер, когда «Мерседес» Джека привез ее сюда – когда она не столько вела машину, сколько позволяла ей везти себя. Потребовалась вся пришедшая в голову чушь о том, будто бы она представляет семью Райтов, а потом несколько последовавших за этим приглушенных переговоров среди персонала больницы, прежде чем заведующий уступил и позволил ей провести «несколько минут под присмотром» с Луизой.
Старуха сидела в грязноватой общей палате и смотрела «Свою игру» по восьмидесятидюймовому телевизору «Сони 4K». Судя по всему, в Елизаветинской оправдывали эту электронную расточительность ее седативной ценностью. Остальные пациенты, сидевшие рядом, определенно были загипнотизированы. Волосы Луизы напоминали спутанную солому. Лицо у нее было бледным, глаза – водянистыми и пустыми, а вид – безнадежно скучающим.
– Здравствуйте, Луиза, – сказала Кэтрин, придвигая стул. – Я Кэтрин.