И здесь было чисто. Просто-таки чрезвычайно чисто. Либо этот человек был до крайности помешан на чистоте, либо у него имелась целая армия уборщиц, ежечасно наводящих эту чистоту, – без сомнения, вызываемых умными колонками, если в пределах видимости электроники появлялась хотя бы одна пылинка. Все это произвело на Кэтрин впечатление номера люкс в пятизвездочном отеле. Или дома, в котором тебя абсолютно ничто не держит.
– Я слышал, что ты теперь в нашей команде по коллективному иску, – сказал Джек, направляясь на кухню, чтобы налить вина.
– Это явно была идея твоего дяди. – Кэтрин заметила, как по лицу Джека пробежала тень, но исчезла она так же быстро, как и появилась, и он улыбнулся, протягивая ей бокал.
– Мой дядя способен распознать талант с первого же взгляда, – сказал он.
– Из-за всего этого я чувствую себя немного неловко.
– С чего бы это вдруг?
«Потому что меня преследуют твоя мать и этот дом, который я у тебя купила? Потому что я только что встречалась с женщиной, которая может быть твоей бабушкой?» В кармане слаксов она нащупала фотографию, которую Луиза проткнула обломком пластмассовой ложки. «Или, может, потому, что я опять схожу с ума?»
Отпустив уголок фотографии, Кэтрин выдернула руку из кармана.
– Просто не хотелось бы всех подвести, – уклончиво заявила она. – Вы оба были так щедры… и теперь, с этим новым назначением в фирме, я уже начинаю чувствовать себя луной на орбите планеты Райт.
– Я понимаю. У нас есть привычка… – Он подыскивал вежливый способ выразить свою мысль.
– Не принимать «нет» в качестве ответа, – закончила за него Кэтрин.
Джек чуть смущенно кивнул.
– Пожалуйста, только не пойми меня неправильно, – уточнила она. – Я не неблагодарная. После того года, который у меня был, старому «эго» полезно находить подтверждение везде, где только можно.
– Тебе не нужно подтверждение, Кэтрин.
«Боже, в него было бы так легко влюбиться!» – подумала она. Хотя другой голос в ее голове тут же высмеял саму эту идею. «Но что сказал бы дядя Уоррен?»
– Ты бы так не думал, если б знал всю правду, – пробормотала Кэтрин.
– Хочешь поговорить об этом? – спросил Джек так непринужденно, что с равным успехом мог спросить, что она сегодня ела на обед. Почему-то Кэтрин решила, что он не станет переосмысливать услышанное и лезть с советами, что терпеливо выслушает ее, попробует понять, попытается быть другом, а не каким-то долбаным психотерапевтом.
Начала она опасливо, немного уклончиво, пытаясь прочесть его мысли и готовая изменить курс, если вдруг ощутит дискомфорт или порицание в выражении его лица. Сделав глоток вина, Кэтрин произнесла:
– Мы с друзьями играли в эту игру, когда я была маленькой. «Что с тобой может случиться самое худшее?» Я всегда выигрывала.
– И что же для тебя хуже всего?
– Быть похороненной заживо.
Джек рассмеялся.
– Да уж, ничего хорошего.
– Когда кричишь, чтобы кто-нибудь услышал тебя… но знаешь, что никто тебя не услышит. Когда не можешь пошевелиться, не можешь отличить день от ночи. Ты совсем один, в полной темноте. И знаешь, что останешься в этой темноте навсегда.
Джек не сводил с нее глаз, но она могла сказать, что, в отличие от доктора Фрэнкл с ее раздражающим пощелкиванием ручкой и отстраненным взглядом, он не просчитывал ответ, не обдумывал способ погрузить ее поглубже в травматический эпизод, чтобы «добраться до корня проблемы». Вместо этого Джек больше походил на маленького мальчика, слушающего сказку и желающего знать, «что будет дальше».
– Когда я подросла, похороны заживо, конечно, стали скорее метафорой.
– Метафорой чего?
– Эмоционального саркофага, в котором я спряталась. Темного одиночества, которое наваливалось на меня со всех сторон. Словно какая-то метафизическая усадочная пленка, которая сама натягивается при нагревании.
– И что же к этому привело?
«Кое-что, что я сделала. Но ты недостаточно хорошо меня знаешь, чтобы слышать об этом».
– По-моему, я всегда была к этому предрасположена. Мне просто требовался какой-то катализатор, чтобы ввести меня в соблазн. – «И я уже была готова поддаться искушению». – Сначала я просто не понимала, что делаю. А затем, когда я это сделала, то перепробовала все возможные стратегии, чтобы вырваться из этого. Секс, наркотики, рок-н-ролл… Конечно, ничего из этого не вышло. Так что я попробовала амбиции. Подумала, что с их помощью смогу успешно освободиться. И, похоже, это помогало.
Она ненадолго примолкла, и Джек заполнил тишину.
– До поры до времени, – сказал он.
«Ладно – итак, вот и финал, Джек».
– В прошлом году у меня был нервный срыв. – Кэтрин ожидала, что выражение его лица изменится, и в конце концов это произошло. От острого любопытства к тому, что она могла истолковать лишь как сочувствие. Это несколько выбило ее из равновесия, но, как говорится, сказавши «А», говори и «Б». – Они назвали это психотическим срывом. Вызванным тяжелой недиагностированной депрессией и тревогой на почве переутомления, усугубленного нарциссическим комплексом борца за социальную справедливость вкупе с чрезмерным употреблением алкоголя.
Глаза у Джека улыбались.
– Угу. Все это каждый раз так и кончается.
– По сути, я выставила себя полной дурой и опозорила своего босса перед премьер-министром Японии и прессой. Меня отправили домой, где я продолжала откалывать подобные номера, пока всем это не надоело и меня не упрятали за решетку. Дело кончилось шестимесячным вынужденным отпуском в психиатрической клинике местного универа.
Кэтрин ожидала, что он попробует стратегию поощрения – скажет ей, что просто не может поверить, что ее поведение было настолько уж плохим, что сейчас у нее все нормально, напомнит ей, что, если б не милость Божья, мы все сейчас были бы на волосок от психического краха, что плохая погода обязательно изменится, надо лишь просто проявить терпение. Но вместо этого Джек лишь кивнул и отпил вина.
– И как по-твоему, это помогло? – спросил он. – Этот отпуск? Поставить тебя на ноги…
– Если честно, то да, наверное. Я уже не могла продолжать в том же духе. Слишком много демонов мучили меня. Мне приходилось противостоять им. Или, по крайней мере, научиться приглушать их голоса. – Она сделала еще один вежливый глоток вина. Не хватало еще сейчас наклюкаться и удариться в откровения. – Однако я узнала одну важную вещь.
– И какую же?
– Может, быть похороненным заживо было бы ничуть не хуже, чем так и не выйти из психушки УДВ. Вот это был бы ад.
– И каково же там было? – И опять это простодушное любопытство.
– Это не что-то вроде «Змеиной ямы»[39], если ты об этом подумал.
– Господи, я надеюсь, что нечто подобное давно осталось позади!
– Хотя в некотором смысле это несколько более коварно, поскольку преследует добрые намерения. Лекарства, психотерапия… Если только ты не неисправимый социопсихопат, они действительно хотят, чтобы ты поправился и ушел. Хотя потеря личного пространства, физически и эмоционально, – это счет, который неизбежно приходится оплатить. Мысль о том, что у кого-то могут быть секреты, там предана анафеме. Если у тебя они есть, никто не сможет тебе помочь. Если ты что-то утаиваешь, потому что это тебе дорого или потому что ты стыдишься этого, то это строго запрещено. Как бы ты ни старался, они достаточно умны, чтобы это учуять. Они действительно хороши в том, чтобы отбросить то, кем ты был до этого. Рано или поздно тебя лишают всех тайн, которые ты использовал для создания и защиты своей личности. Спрятаться негде. А это необходимо, считают они, потому что тогда тебя можно полностью перестроить, очистить от всех твоих поврежденных данных или коварных вирусов, которые досаждают тебе, чтобы перезагрузка была чистой.
– Немного похоже на учебный лагерь морской пехоты.
Оба немного помолчали, погрузившись в собственные переживания, навести мосты между которыми не смогли бы никакие разговоры. Это была уютная тишина, потому что ни один из них не ожидал, что другой начнет о чем-то допытываться. В этот момент они понимали друг друга, и никакого напряжения, которое могло бы возникнуть из-за подобного разговора, не было и в помине. Это удивило Кэтрин.
Сейчас был самый момент. Если она собиралась признаться в своих галлюцинациях, или видениях, или чем бы они там еще ни были, если собиралась рассказать ему о Луизе и фотографии, которая вывела ту из себя, сейчас было самое время.
– Я боюсь, Джек.
– Чего?
– Я не хочу, чтобы вернулась тьма.
Джек поставил свое вино и забрал у Кэтрин бокал. А затем притянул ее к себе и положил ее голову себе на грудь. Так спокойно и уверенно, что она не стала противиться. Он просто обнимал ее, нежно поглаживая по волосам. Дыхание у него было медленным и спокойным. Он не был возбужден. Но когда Кэтрин подняла на него глаза, поцеловал ее. Поцелуй показался ей слишком уж целомудренным, поэтому она подбодрила его, притянув ближе и изгнав свою внутреннюю Афину. Это было все разрешение, в котором он нуждался.
Джек оказался нежным любовником. Неторопливым и внимательным, готовым искать способы завести ее, прежде чем самому потешить себя. Где бы он ни прикасался к ней, куда бы ни целовал, это каждый раз оказывалось непредсказуемым и приносило нужный эффект. Если б ей настолько уж не терпелось, то, наверное, она сочла бы это слишком уж заученным, слишком уж отработанным. Но Кэтрин была благодарна ему за то, что он оказался настолько умелым. Это позволяло ей отпустить тормоза, не чувствуя стеснения. К тому времени, когда она поняла, что Джек больше не может сдерживаться, он уже подвел ее к самому краю. Они оба кончили вместе, мощно и долго.
«Милая…»
Голос был мягким и обольстительным. Его тихий рокот ласкал ей затылок. Но это был не Джек. Кэтрин резко проснулась от лучшего ночного сна, который был у нее за последние недели, – без сновидений, просто благословенного забытья, и обнаружила, что он уже встал и ушел. На его подушке лежала записка.