«Он ждал меня. Этот дом. Ждал, когда я верну его к жизни».
Ее улыбка превратилась в смех, радостный и безудержный, но тут она вдруг резко остановилась. Нахлынувшее смущение рассеяло ее мечтательность, как будто некая остаточная сущность Слоун Филдс все еще витала в воздухе, чтобы наказать ее за то, что ощутила себя такой свободной. И вновь у Кэтрин возникло жутковатое ощущение, будто кто-то может наблюдать за ней.
Она никак не могла знать, что только что представила себе обстановку, все в которой выглядело практически точно так же, как и в ту ночь, когда от ножа убийцы погибла Ребека Райт.
Глава 2
Набеяки удон[6] из кафе «Гармония» на Эм-стрит оказался совсем неплох. Принесли его еще горячим, исходящим паром, и хотя Кэтрин пришлось прихлебывать лапшу из пластикового контейнера вместо традиционного глиняного горшочка, который ей подали бы в ресторане, та оказалась плотной, а не разваренной в кашу, а овощи упоительно похрустывали на зубах. Это определенно стоило дополнительных пяти долларов, которые она дала на чай парнишке, доставившему заказ. Кэтрин сидела на кухне за купленным на блошином рынке карточным столиком, разложив перед собой один из архитектурных планов, которые принес Джек Райт, и размышляла о том, насколько все удачно для нее складывается. Всего несколько месяцев назад она была страдающей галлюцинациями развалиной, заточенной в психиатрическом отделении больницы университета имени Джорджа Вашингтона. Никаких изысков вроде набеяки удон в тамошнем меню не имелось, хотя комната была удобной, пусть и нарочито безликой – вроде той, что можно найти в любом отеле «Хэмптон-инн»[7]. Несколько сеансов электросудорожной терапии, регулярный прием рисперидона, лоразепама и галоперидола, а также раздражающе навязчивые беседы с доктором Тэми Фрэнкл наконец поставили Кэтрин на ее подкашивающиеся ноги.
И вот где она теперь. Впервые ночует в своем новом доме, в своем собственном Зачарованном Замке. Полнейшая тишина уютно окутывала и гипнотизировала ее, будучи почти что звуком и сама по себе. Кэтрин сосредоточилась на том, что едва заметно ее нарушало. На каждом скрипе в стенах, каждой капле, упавшей из крана в раковину в соседней комнате, на каждом тихом подвывании со стороны оконных рам, когда на дом наваливался ветер. Все эти легкие шумы ничуть не раздражали – наоборот, успокаивали. А потом послышались звуки, которые Кэтрин вообще не смогла распознать. Звуки, которые могли быть… да чем угодно! Чем больше она вслушивалась, тем ясней и отчетливей они становились. Особенно повторяющееся пощелкивание, доносящееся из фойе. Вроде азбуки Морзе. Клик-клик-клик. Пауза. Клик, клик. Пауза. Клик-клик-клик.
«Этот дом – живое существо, – подумала она. – Старое и себе на уме, но все еще крепкое, все еще бодрое». Вполне стоящее всего того пота и слез, которые она готова в него вложить. Все, чего навидался и наслышался этот дом за сто с лишним лет своей жизни, – все эти смех, гнев, интриги и страсти, – наверняка насквозь пропитало его стены, забальзамировано многочисленными слоями краски и лака, запечатлено в шрамах на полу, законсервировано в запахах его деревянных панелей и дверных косяков. Этот дом – воплощение самой истории для тех, кто готов толковать его знаки.
Клик-клик-клик. Пауза. Клик-клик.
Точно так же, как шариковая ручка в руке у доктора Фрэнкл, когда та бессознательно нажимала на кнопку, обдумывая, как бы исподволь выманить Кэтрин из ее скорлупы.
– Вы на пороге увлекательного пути, Кейт, – сказала Фрэнкл на одной из их недавних встреч, глядя на Кэтрин своими измученными слезящимися глазами.
Клик-клик-клик.
«Неужели ей непонятно, насколько это раздражает?»
– Пути поисков собственного «я» и самопознания.
Ее по-матерински мягкая манера говорить могла успокаивать или выводить из себя – в зависимости от настроения слушателя. Кэтрин всегда была в этом плане непредсказуемой. Отсюда и осмотрительность доктора Фрэнкл.
– Я уже просила не называть меня так, – уныло отозвалась Кэтрин. – Я знаю, это трудно, тем более что она постоянно это делает.
– Она? – переспросила Фрэнкл, хотя прекрасно знала, кого Кэтрин имеет в виду.
– Злая Ведьма Запада[8]. Просто не называйте меня так, хорошо? Я никогда не стану воплощением Кэтрин Хепбёрн[9], как бы сильно этого ни хотелось моей матери.
– И поэтому вы изменили написание своего имени[10], – заключила Фрэнкл.
«Мы обе знаем, почему я на самом деле сменила имя, – подумала Кэтрин, – но давайте не будем во все это углубляться. Пожалуйста. Только не сегодня».
– Я хочу быть самым обычным человеком, понятно? Ничем не выделяющимся, простым и незатейливым. – Она замедлила дыхание, как учила ее Фрэнкл. – За исключением тех случаев, когда я пытаюсь им не быть. И мы знаем, что тогда происходит. – Многозначительно обвела взглядом кабинет, иллюстрируя свои слова.
– Насколько я понимаю, сегодняшнее утро оказалось несколько напряженным.
– Она все никак не могла убраться оттуда.
– И какие же чувства это у вас вызвало? Что вы при этом ощутили?
Кэтрин вновь выдержала пристальный взгляд Фрэнкл. До чего же смешной и предсказуемый вопрос… «А сама-то как думаешь, тупая ты корова? Ах, простите… Я хотела сказать “мой мудрый психотерапевт”».
– Что и всегда, – кротко ответила Кэтрин. – Чувство собственной неполноценности.
– И все же: новый дом, новая работа… Вряд ли это то, что я назвала бы чем-то неполноценным. Наверное, иногда стоит хорошенько посмотреться в зеркало.
При этих ободряющих словах Кэтрин позволила себе немного воспрянуть духом, пока Фрэнкл не потянулась за рецептурными бланками и не принялась что-то карябать на одном из них.
– Что это? – спросила Кэтрин.
– Пролаксис. Я хочу, чтобы вы попробовали его попринимать. Начнем с десяти миллиграммов. Но можно будет увеличить дозу, если вы почувствуете, что вам это нужно.
– А зачем мне это вообще нужно?
Кэтрин знала, что это за препарат. Однокурсники на юридическом факультете обычно передавали друг другу эти таблетки перед экзаменами. Как средство, помогающее справиться с мандражом.
– Помните про наш уговор? – Взгляд Фрэнкл был непреклонен.
– Конечно, – неохотно признала Кэтрин.
– Мы же больше не хотим подобных… эпизодов, так ведь?
– Боже упаси.
– Вы ведь скажете мне, если такое вдруг случится?
Клик-клик-клик.
– И вы тут же вернете меня обратно… сюда? – прошептала Кэтрин.
Фрэнкл отложила ручку и подалась вперед, чтобы взять Кэтрин за руки.
– Никто не хочет вернуть вас сюда. Ни я. Ни ваша мать. Никто. Но все зависит от вас. Вам нужно самой взять все под контроль. Теперь вы сами отвечаете за свою судьбу.
До истинной причины ее психического срыва они так и не добрались – а может, никогда и не доберутся. Что Кэтрин вполне устраивало. Было куда легче согласиться с утверждением доктора Фрэнкл о том, что, вопреки тому, что пишут в художественной литературе и обсуждают на телевизионных ток-шоу, маниакальный эпизод, который она пережила, был скорее капитуляцией перед токсичной химией мозга, чем следствием какого-то подавленного эмоционального триггера. Медленная эрозия ее связи с реальностью очень напоминала неизбежное отшелушивание обожженной солнцем кожи – когда отваливается одна атрофировавшаяся чешуйка за другой, лишая тебя защитной оболочки и оставив под конец лишь воспаленный и зудящий подкожный слой из несвязных мыслей, ужасающих образов и вызванного ими смятения. Логическая связность полностью исчезла со сцены, и ничего не оставалось, кроме как обратиться к вышестоящим инстанциям. В итоге лекарства, электрошок, доктор Фрэнкл и шестимесячный «отпуск по медицинским показаниям» в университетской психиатрической клинике.
Но теперь она здесь, в своем новом доме, «на пути к самопознанию», готовая приступить к реставрации – не только этого старого таунхауса, но и своего собственного разума. Кэтрин откинулась назад и закрыла глаза, позволив чувству удовлетворения захлестнуть ее. «Фрэнкл была права, черт возьми… С неполноценностью покончено навсегда».
Клик-клик-клик.
Слишком уж размеренно… Слишком предсказуемо. Это не трубы, остывающие в стенах. Не проседающие старые половицы. Что-то движется. Внутри этого дома.
Клик-клик-клик. Пауза. Клик-клик.
Выйдя из кухни, Кэтрин внимательно прислушалась. Этот звук доносился не из фойе, а вроде как из гостиной. Подойдя к двери, она остановилась. Сердце глухо забилось в груди. Мог ли кто-то проникнуть внутрь? Кэтрин опасливо шагнула в комнату. Пространство внутри было темным и размытым. Но никого там не оказалось.
Клик-клик-клик.
Окно! Маленькая птичка, воробей, бездумно долбила стекло. Пытаясь привлечь ее внимание, Кэтрин медленно, стараясь не спугнуть кроху, подошла к окну, зачарованная этим странным, абсолютно ненормальным поведением. Воробей наконец увидел ее, и их взгляды встретились. Но не испугался. Просто сидел на прежнем месте, глядя на нее. Затем еще немного постучал. Точно таким же манером. А когда Кэтрин не пошевелилась и никак не отреагировала, еще раз поклевал в стекло. Как будто подавая ей некий сигнал.
И тут вдруг крошечная птичка резко напряглась, перышки у нее встали дыбом, словно шерсть у загнанной в угол кошки. Воробей вроде как смотрел мимо Кэтрин куда-то в глубь комнаты, глядя на то, что ему явно не понравилось, и через секунду взмыл с подоконника. Кэтрин отпрянула назад, когда он, побарабанив крылышками по стеклу, упорхнул в ночь. Она обернулась посмотреть, что же так напугало это крошечное существо. Одна из раздвижных дверей между гостиной и фойе сама собой выползала из своего проема в торце стены – медленно, почти незаметно, но определенно скользила вбок, словно кто-то толкал ее изнутри.