удьба? Кэтрин почти смирилась с тем фактом, что ее шалтай-болтайский разум и вправду раскололся надвое и, возможно, никогда не соберется воедино, что она и в самом деле сумасшедшая и должна оставаться взаперти. Но потом все-таки нашла выход из туннеля. Наконец-то сумела взять себя в руки – по крайней мере, как ей казалось, пока она не переехала в этот таунхаус и не обнаружила там призраков, которые выбили ее из душевного равновесия. Конечно, это не поддавалось никакому рациональному объяснению. Логики и здравомыслия было недостаточно, чтобы объяснить то, с чем она столкнулась. Было бы легче принять предположение Джека о том, что она просто отдалась на волю какой-то мелодраматической романтической фантазии. И какие у нее доказательства обратного? Лишь смутные подозрения, подпитываемые сверхъестественными происшествиями и совпадениями. Но, несмотря на все свои сомнения – а может быть, даже и из-за них, – Кэтрин верила, что они были чем-то реальным и правдивым. Забавно, что приходится размышлять обо всем этом, подумала она, сидя здесь, среди призраков этого города. Памятники им здесь повсюду. А что есть у Ребеки Райт? Нераскрытое дело, лежащее в коробке в каком-то подвале, сын, который только рад забыть ее, и убийца, которому все сошло с рук. Вот и весь ее мемориал. Мысль об этом терзала Кэтрин. И все же, что бы она ни пыталась предпринять по этому поводу, не было никакой гарантии, что правосудие восторжествует. Если что, то подобные усилия могли лишь уничтожить ее. «Поговори со своим психотерапевтом», – предложил ей Джек. Угу… Билет в один конец – обратно к лавандовым стенам, электрошоку и пощелкивающим шариковым ручкам.
Сидя там, Кэтрин поняла, насколько устала. Все, чего ей хотелось, – это вернуться домой, опять начать принимать пролаксис и проспать до следующего года.
Порывистый сырой осенний ветер несся по улицам Джорджтауна, подбрасывая в воздух маленьких дервишей из листьев, прежде чем капризно разбросать их во все стороны. Мисс Дюпре и ее верная домработница Мэгги рука об руку боролись с холодом, плетясь по Резервуар-роуд в сторону Висконсин-авеню. С туго повязанными на голове платками, в длинных суконных пальто, развевающихся, как флаги во время шторма, женщины походили на вдов беженцев с какой-нибудь фотографии послевоенного Парижа работы Брассая[48]. Кэтрин не могла не восхититься ими, наблюдая за происходящим из окна своей спальни. «Две крепкие старые птицы, которых не пугает стихия», – подумала она. Оконное стекло потрескивало от ветра, и Кэтрин подумывала разжечь камин. Идея свернуться калачиком с хорошей книгой и своими призрачными друзьями перед теплым камином казалась очень уютной, но предостережение Рассела о протекающих газовых трубах удержало ее. Она сделала себе мысленную заметку обязательно позвонить в газовую компанию, чтобы те всё проверили. Все-таки зима на носу.
Кэтрин не помнила, как легла в постель, но помнила, что ее разбудило. Эдит Пиаф пела «Осенние листья». На миг ей захотелось натянуть на голову одеяло и спрятаться под подушкой. Может, если игнорировать происходящее, песня испарится, а полтергейст, который ее включил, отступится и сгинет без следа. Она была слишком измучена, чтобы противостоять очередной галлюцинации. Или слишком боялась того, что могла увидеть? И тут пластинка вдруг запнулась. Какой-то изъян в виниле постоянно сбивал иглу назад, отчего голос Пиаф вновь и вновь рефреном повторял одну и то же строчку, полную грусти и сожалений о былом.
Это уже начинало бесить.
Кэтрин медленно спустилась по лестнице, держа в руке пистолет Ребеки. Кроме музыки, в доме не было слышно никаких других звуков: ни шума вечеринки, ни шуршания маскарадных костюмов, ни звона льда в напитках, ни смеха. Она подошла к входной двери, чтобы убедиться, что та заперта. Удовлетворенная тем, что ее мать, или Джек, или, боже упаси, Уоррен Райт не нанесли ей импульсивный непрошеный визит, перешла в гостиную и обнаружила пластинку, крутящуюся на проигрывателе, игла которого постоянно прерывала одинокую печаль Пиаф.
Что бы сказал Джек, если б сейчас оказался здесь и стал свидетелем этого? Как бы он это объяснил? Она уже едва не злорадствовала. Это была не просто какая-то гипногогическая фантазия, не какой-то диссоциативный эпизод, вызванный ее душевной хрупкостью. Эта пластинка была из настоящего винила. И действительно проигрывалась. И заедала. Кто-то ее поставил. И это была не она.
Тот, кто это сделал, небрежно бросил конверт от альбома на пол перед стереосистемой. Отложив пистолет, Кэтрин сняла иглу с пластинки. Последовавшая за этим тишина показалась оглушительной. Казалось, что дом затаил дыхание. У нее возникло искушение вновь включить музыку, просто чтобы создать какую-нибудь отвлекающую атмосферу. Вместо этого Кэтрин просто стояла там, оглядывая комнату и ожидая следующего призрачного инцидента. Когда ничего не произошло, она сняла пластинку с проигрывателя и потянулась за конвертом. И тут заметила, что верхний уголок обложки едва заметно отошел от основы. Как и обои в фойе несколько ночей назад, он сам собой скручивался от края треугольным язычком, как будто его отдирала какая-то невидимая рука, словно рецептурную этикетку с пустого пузырька из-под таблеток или листок с адресом с посылки от «Амазона». Или как в случае с той печально известной «мясницкой» обложкой альбома «Вчера и сегодня» группы «Битлз» – на которой представители Ливерпульской четверки, наряженные в белые лабораторные халаты, сидят среди кусков сырого мяса и раздерганных на части кукол со следами от потушенных сигарет, ухмыляясь, словно нашкодившие школьники. После протестов потрясенных поклонников и брезгливых дистрибьюторов эту обложку пришлось быстро отозвать, хотя на части тиража ее просто заклеили более благопристойной, и особо упертые фанаты порой отдирали ее, надеясь обнаружить скандальный оригинал. Может, и с этим альбомом Пиаф произошла подобная история?
То, что обнаружила Кэтрин, осторожно отделив обложку от вкладыша, ужаснуло ее почище любых сюрреалистических образов. Там было спрятано написанное от руки письмо, которое упало на пол. Кэтрин взяла его в руки и сразу узнала тонкий изящный почерк, который мог принадлежать только женщине.
Уоррен, это должно прекратиться! Я уже больше не в силах отбиваться от твоих посягательств. Ты должен наконец смириться с тем, что я никогда не соглашусь и дальше унижать себя и поступаться своим достоинством.
То, что произошло между нами на той вечеринке, было непростительно. Я была пьяна. Ты не был самим собой. Но это не оправдание. Возможно, где-то глубоко в моем затуманенном алкоголем сознании я поняла, что это был ты, и имела некоторое представление о том, что я делаю. Тем не менее это было глубоко неправильно, и мы оба должны сильно сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь.
Я люблю своего мужа. Я никогда не полюблю тебя. И Джек никогда не будет твоим сыном! Лучше уж я умру.
Ты не любишь меня, Уоррен. На самом деле. Пожалуйста, признай это и веди себя достойно. Не разбивай сердце своему брату. И позволь мне прожить свою жизнь без страха.
Очень тебя прошу.
Р.
Руки у Кэтрин задрожали еще до того, как она добралась до подписи внизу страницы. «Р». Ребека. Выводы из того, что та написала, были ошеломляющими. И все же это было написано собственной рукой Ребеки. Мотив ее убийства. Причина, по которой она пыталась достучаться до Кэтрин.
В качестве имени получателя на конверте значилась просто буква «У». Ни адреса, ни почтовых марок. Наверняка отправлялось с посыльным. Но было ясно, что письмо было доставлено, прочитано и возвращено. Кэтрин не сомневалась в этом, поскольку на лицевой стороне конверта было что-то нацарапано от руки. Сердито, размашисто, по-мужски, ручка даже прорвала бумагу, – жирными печатными буквами.
НЕТ!
Глава 22
Кэтрин могла показать эту записку только одному человеку, поэтому пораньше отправилась в офис, надеясь перехватить Алекс, пока всякие неотложные рабочие дела не помешали ей изложить свое собственное. Письмо Ребеки убедительно доказывало, что Кэтрин не выдумала какой-то нелепый детективный сюжет на основе своих горячечных предположений. Адвокат в Алекс явно будет заинтригован. Поверит ли она когда-нибудь в паранормальные явления, происходящие в таунхаусе Кэтрин, уже не имело значения. Алекс не сможет игнорировать материальную улику, написанную почерком Ребеки. И будет знать, как с этим поступить.
Только вот в этот самый момент та была задействована на совсем другом мероприятии.
Кэтрин уже подходила по Нью-Гэмпшир-авеню к офису «БКЛ» на углу Дюпон-Серкл, когда с изумлением узрела свою подругу, сидящую в маленькой кофейне в западном углу здания. Та была увлечена разговором с какой-то женщиной, расположившейся спиной к окну, но Кэтрин сразу же узнала жакет от «Энн Тейлор» и шарф от «Дольче и Габбана». Стиль и вкус ее матери. Никаких сомнений. Вероятно, одно из ее недавних приобретений в «Нейман-Маркус». Когда Кэтрин прошла за припаркованные перед кофейней машины, чтобы получше рассмотреть происходящее, это лишь все ухудшило. Кровь отхлынула у нее от лица. Едва только в поле зрения оказался весь столик Алекс, она увидела сидящую напротив Слоун доктора Тэми Фрэнкл. А рядом с ней Джека! Женщины внимали ему в восхищенном молчании. Он говорил о Кэтрин. Наверняка. Единственная правдоподобная причина, по которой могла собраться подобная клика. Так вот и начинается любое «дружеское вмешательство»[49]. С заговора самых близких. Поначалу с тобой спокойно побеседуют. Вскроют все твои грехи, разложат их по полочкам, а дальше начнутся уговоры, понукания и мольбы, за которыми последует запугивание, если немедленно не дашь согласия залечь куда следует на лечение.
Нет уж! Кэтрин ни за что не собиралась опять на нечто подобное подписываться. Пусть называют это отрицанием очевидного, если хотят, пусть говорят, что она разыгрывает из себя жертву, но они будут неправы. Сердце у нее заколотилось от горького разочарования. Они предавали ее. Они предавали Ребеку.