Джек был прав. Теперь Кэтрин и сама это видела. Даже в клубящихся миазмах ее одурманенного состояния это обретало смысл. Классический газлайтинг[51]. И она клюнула на приманку. Охотно. Вдохновенно.
– Ее туалетный столик, за стеной… – с трудом выговорила она.
– Думаю, это было своего рода вдохновляющим фактором, а ты? По-настоящему запустило процесс. Кстати, на тебе платье моей матери выглядело настоящим произведением искусства.
Кэтрин показалось, что ее вот-вот стошнит. «Так вот о чем он думал, когда занимался со мной любовью?»
– Я начал заходить в дом, пока ты спала, передвигать мебель, включать музыку в любое время суток. Это была самая легкая часть. Особенно после того, как я озаботился тем, чтобы пролаксис в твоем флакончике был в более сильной дозировке, чем прописано твоим врачом. Намного. Затем я начал оставлять другие вещи, чтобы ты их нашла. Коньяк. Маску. Пластинку Пиаф с письмом моей матери… Откуда ты его и достала. Я был воистину заворожен твоей находчивостью, твоей проницательностью. Касательно того, о чем я даже не думал. Поездка к Луизе в Елизаветинскую… Твои разговоры с Гутиэрресом, с детективом Стивенсоном… Хотя я должен признать, что Гутиэррес оказался некоторой проблемой. Ты пробудила у него слишком много воспоминаний. Он позвонил мне. Сказал, что кое-что возвращается к нему. Мне пришлось пресечь это в самом корне.
«О господи… Он убил Роберто. И все из-за меня».
– Пожалуйста, прекрати, – простонала Кэтрин. Она больше не могла выносить это обвинительное заключение. Как она могла быть такой податливой? Как могла позволить так ловко манипулировать собой? Как могла проглядеть психопата, скрывающегося за обаятельной внешностью?
– Не казни себя, Кэтрин. Уоррену это сходило с рук больше тридцати лет. И так и продолжало бы сходить. Но теперь ты предала его правосудию.
– Я?
– Естественно, дорогая. Все знают, что ты была буквально одержима тем, что случилось с моей матерью. Кто знает, что творилось в твоем безумном воображении, когда мой дядя пришел сюда сегодня вечером? Кстати, сколько таблеток пролаксиса ты приняла?
«Он улыбается?»
Джек полез в карман за носовым платком. И только сейчас Кэтрин заметила, что он держит в руке пистолет Ребеки – тот самый, из шкатулки с памятными вещицами, оставшейся наверху. Он протер его и вложил в ее правую руку. На миг она прикинула: не использовать ли этот ствол против него?
Кэтрин желала, чтобы ее пальцы обмякли и выронили пистолет, но было уже слишком поздно. Теперь на нем остались ее отпечатки пальцев. Все ее мышцы дрожали, когда она изо всех сил пыталась прицелиться в Джека. Он просто стоял там и наблюдал.
КЛИК, КЛИК.
Она все-таки ухитрилась нажать на спусковой крючок.
Джек даже не вздрогнул.
– Ты же не думаешь, что я отдал бы тебе заряженный пистолет?
Опять эта улыбка. Та, которая когда-то казалась такой очаровательной, но теперь выглядела просто самодовольной. Джек пожал плечами и поднялся с пола.
– Теперь осталось подчистить лишь пару концов, – сказал он, показывая ей письмо своей матери. – По-моему, это может несколько усложнить ситуацию, как думаешь? Вызвать несколько вопросов, с которыми нам очень не хотелось бы иметь дело. Думаю, лучше всего от этого избавиться.
Вытащив из кармана Уоррена зажигалку, он подошел к камину.
Кэтрин попыталась приподняться, по-прежнему прижавшись спиной к стене. Что-то теребило ее – что-то в самой глубине ее сознания, что-то настойчивое, так и взывающее к вниманию. Словно пытаясь предостеречь от чего-то, но какофония всего, что только что произошло, заглушала его призывы. Джек наклонился и нащупал кран подачи газа в камин. Сигнал тревоги у нее в голове звучал все громче и громче. Джек бросил письмо Ребеки на решетку и повернул кран. Щелкнул зажигалкой Уоррена, но она не загорелась. Кэтрин попыталась сдвинуться, но все тело казалось слишком эластичным. Ее мозг посылал команды мышцам, которые игнорировали их или отклоняли в сторону. Конечности двигались не так, как она хотела.
«Поскорей убирайся отсюда! – кричал ее внутренний голос. Она вцепилась в пол, пытаясь отползти подальше. – Нужно срочно выбраться из этой комнаты!»
Джек этого не слышал – продолжал чиркать колесиком зажигалки, пытаясь заставить ее зажечься. Тело Кэтрин наконец подвело ее, и она с громким стоном повалилась набок.
На сей раз он услышал ее и обернулся. Как раз в тот момент, когда фитиль зажигалки наконец загорелся. И в этот миг Кэтрин увидела, как взорвалась газовая труба. Взметнулось пламя, и письмо Ребеки вспыхнуло, как лист пиробумаги в руках у фокусника. Труба превратилась в огнемет и извергла струю пламени в комнату, угодив Джеку прямо в руку. Он в шоке и ужасе отпрянул, когда огонь взметнулся к его лицу. «Этого не может быть, – подумала Кэтрин. – Это все не на самом деле».
Но все это происходило на самом деле.
Джек теперь был живым факелом, дергающимся в беспомощной агонии, хватающимся за занавески и мебель и поджигающим их одним своим прикосновением, – рот разинут в беззвучном крике, руки колотят по покрывшейся волдырями коже в тщетной попытке задушить пылающий кокон, который все быстрей поглощал его.
Вскоре вся комната была охвачена пламенем. Кэтрин поперхнулась, когда дым окутал ее, но она никак не могла достаточно очнуться, чтобы убежать. Выплеснувшегося адреналина было недостаточно, чтобы преодолеть анестезию от наркотика, загрязнившего ее кровь. Джек на другом конце комнаты на миг остановился и повернулся к ней. Его руки простерлись к ней в жалкой мольбе о помощи – или о милосердии. А потом он рухнул, как срубленное дерево. Упал на пол рядом со своим дядей, где немного подергался, а затем затих.
Огонь ревел, как разъяренный зверь. Или то была не ярость, а торжество?
У Кэтрин щипало глаза, они наполнились слезами. Она не могла решить, плачет ли или просто реагирует на дым. Странно, но ей не было страшно, не было грустно. Вообще-то она не испытывала абсолютно никаких чувств.
«Это все пролаксис?» – подумала Кэтрин.
Последним, что она увидела, был столб бездымного пламени, сгустившийся в центре комнаты, – огненный дервиш, который, казалось, спонтанно возник в воздухе, чтобы зависнуть над телами Джека и Уоррена. Он склонился над ними, словно присматриваясь, становясь все больше и ярче, теперь уже ослепительно белый и сияющий. Кэтрин не могла перевести дыхание. Огненный вихрь поглощал весь кислород в комнате. Наконец он выпрямился, вытянувшись к потолку, и повернулся к ней. Теперь этот вихрь обрел очертания – женские – и лицо, проглянувшее в огненном аду. На лице этом возникла мягкая улыбка, и Кэтрин услышала у себя в голове голос. Каким-то образом она поняла, что у нее кое-что просят. Она не могла ответить голосом, поэтому вместо этого это сделал ее разум.
И Кэтрин пообещала. Пообещала сделать то, о чем просила Ребека.
А когда закрыла глаза, приготовившись к неизбежному, то почувствовала, как огонь теребит ее. Хватает за руки и за ноги, тащит через комнату. Она была безвольной куклой. Не могла открыть глаза. Не могла сопротивляться.
И ей было уже все равно. Незаметно для себя Кэтрин ускользнула в тихую, бездушную темноту.
Глава 25
Клик-клик-клик.
«Если Фрэнкл не перестанет играться с этой чертовой ручкой, я вырву ее у нее из рук и сломаю пополам!»
Затем вмешалась боль, которая вытащила Кэтрин обратно на поверхность сознания, из порожденного галлюцинацией кабинета ее психиатра обратно в больничную палату, где она узрела все ту же Тэми Фрэнкл, которая горбилась в кресле, уставившись на алюминиевое покрывало неба и глубоко погрузившись в собственные мысли – с блокнотом в руке, бездумно щелкая ручкой и явно отбывая епитимью за собственную роль во всей этой истории, – с тех самых пор, как криминалисты проанализировали лекарства, обнаруженные в ванной у Кэтрин. К ужасу Фрэнкл, оказалось, что дозировка таблеток пролаксиса Кэтрин втрое превышала предписанную. Такая высокая концентрация действующего вещества предназначалась лишь для лечения острых биполярных расстройств или шизофрении в условиях стационара. Для обычного амбулаторного лечения побочные эффекты были слишком уж серьезными. Почти наверняка возникли бы сильные галлюцинации, потеря памяти и искажение субъективной оценки времени. Ни Фрэнкл, ни аптекарь, у которого Кэтрин получала лекарства, не смогли объяснить это ужасное несоответствие. Единственным вероятным объяснением была неправильная маркировка партии производителем. Фрэнкл буквально рассыпа́лась в извинениях и оправданиях, и Кэтрин не могла решить, просит ли она прощения или умоляет не подавать в суд. А может, и то и другое. Но Кэтрин была слишком уж не в себе, чтобы ее это особо волновало. В любом случае это уже не имело значения. Она точно знала, как в итоге возникла передозировка пролаксисом. Джек подменил таблетки. У него явно имелись для этого все возможности. Вероятно, это произошло в тот вечер, когда она впервые пошла с ним на свидание – когда он нашел ее наверху без чувств. Скорее всего, тогда-то Джек и воспользовался возможностью заменить ее таблетки на те, которые, как он знал, сведут ее с ума. Рано или поздно.
– И давно вы тут? – прохрипела Кэтрин.
Фрэнкл резко выпрямилась и изобразила профессиональную улыбку.
– Всего пару минут, – отозвалась она, вскакивая со стула, чтобы взять чашку-поилку с соломинкой, стоящую на тумбочке.
Прошлым вечером Кэтрин отлучили от «потока милосердия» – капельницы с морфием, – и в запястьях было такое чувство, будто они связаны колючей проволокой. Но, по крайней мере, опухоли на лодыжках спали, а кожные лоскуты вокруг них наконец-то приросли. «Это заняло всего две попытки, слава те господи». Они все еще ужасно чесались, но медсестры заверили ее, что скоро она сможет ходить без палочки.
– Я сказала вашей матери, чтобы она шла домой и немного отдохнула. Что побуду тут с вами, пока тут не появится Алекс с полицией.