И поскольку сам Александр Алексеевич на новости отреагировал довольно мягко, Артёма по очереди пожурили все, начиная с Тамарочки и заканчивая Вероникой, которая поругала брата за компанию с остальными. А потом в той же очередности все выразили и радость, что теперь ему придется пожить дома — отец обязан быть настолько зол, что вряд ли позволит сынку продолжать кутить. Артём же был расстроен, и Настя чувствовала, что причина не в том, что теперь его надолго посадят под домашний арест. Он мог и не спешить, по крайней мере до Нового года. Ведь он знал, что так выйдет, поэтому возвращался именно домой и именно тогда, когда ему это было нужно. И тому могла быть только одна причина — расставание с Эльзой он переживал гораздо тяжелее, чем показывал. Но ему понадобится время, чтобы обо всем рассказать.
Мария Максимовна, узнав о том, что Артём в ближайшее время ни на какие Гаити не собирается, долго раздувалась в попытках никак не комментировать эту ситуацию, но потом-таки не выдержала — сказала, когда они остались с Настей наедине:
— Ну что, красавица моя, теперь жалеешь, что целовалась с ним назло мне? Как вы там друг другу в глаза-то теперь смотрите?
Уже столько времени прошло, а она не забыла тот розыгрыш, что они с Артёмом устроили в баре. Но на маму то событие такое неизгладимое впечатление произвело, что она и через сто лет о нем вспомнит. А уж теперь, откопав старую тему, остановиться не могла:
— Это у него раньше невеста американская была. И теперь, когда ее нет, не захочет ли вернуться наш мерзавчик к делам давно минувших дней? А то ж назло матери не только целоваться можно!
— Мам! Ты не забыла, что я замужем? — Настя не верила, что родительница такого низкого о ней мнения. Ладно, об Артёме она вольна думать сколь угодно плохо — он для нее персонаж неизвестный, но Настю-то знает как облупленную. Эту обидную тему нужно было закрыть раз и навсегда: — Да и вообще, не целовались мы тогда, просто притворились.
— Вот только сочинять не надо, — скривалась Мария Максимовна. — Я сестер твоих заставила поклясться памятью отца, что не врут!
Так ведь сестры и не думали, что врут, но возмутила Настю очередная двусмысленная формулировка:
— Какой еще памятью отца?! Он через два квартала от нас живет! Вчера только звонил!
— Ой, опять ты за свое. Настроение только портишь, — несмотря на сказанное, мама снова вернула обычный приподнятый дух. — Сене же повышение предлагали? И что он?
Глава 8
Настя любила придумывать разные теории. Есть среди них и такая. На вопрос, можно ли любить одновременно двух людей, романтическая литература дает единственный и не подлежащий сомнению ответ — нет. Есть и писатели, которые портят такую статистику, наподобие антиромантичного Джека Лондона*. Но ведь и у него звучит явный вывод, что подобная ситуация добром закончиться не может. Настя же никак не понимала, почему вдруг возникло такое убеждение. Например, она любит маму, отца, сестер, Сеню, Веронику… Даже Артёма любит. Конечно, всех по-разному, и романтики в большинстве случаев не предполагается вовсе. Но разве эта любовь не настоящая? В общем, романтическая любовь или попросту «влюбленность» к двум людям одновременно вряд ли возможна — это же концентрация древнего инстинкта на одном человеке. Но любить — в более широком смысле — можно и десяток человек, и каждого по-своему. В этом Настя видела основное отличие любви от влюбленности.
Настя махнула Юрию Владимировичу, чтобы ехал за Вероникой в школу без нее — это уже было частым делом. А сама свернула вправо, заранее заприметив там Артёма. Двух недель вполне достаточно для рефлексии, и друга пора колоть. Тот сидел за домом на огромной деревянной скамье. Настя подошла ближе, но Артём никак не отреагировал, хотя, конечно, заметил. Села рядом, продолжая молчать.
Куртка на Артёме была уже теплой, по погоде, но капюшон не накинут. Даже уши покраснели от холода. Сама Настя поежилась, но комментировать не стала — не маленький, не простудится. Завтрашний ноябрь просто обязан быть теплым, раз такой отвратительный выдался октябрь. Ноябрь должен компенсировать мерзкий характер своего предшественника, а иначе Настя перестанет верить в справедливость.
Артём заговорил сам, поскольку от нее так ни слова и не дождался:
— Ну, давай же, чего молчишь? Тебя же так и подмывает спросить, почему я вернулся.
— Почему ты вернулся, Артём?
Он то ли коротко выдохнул, то ли усмехнулся.
— Решил, что хочу провести тут зиму. Ведь зима уже скоро?
Настя улыбнулась, но он этого заметить не мог.
— Понятно, твой выбор пал на зиму. А почему ты не захотел провести тут лето?
— Летом здесь невыносимо. Летом почти везде невыносимо, но здесь особенно.
— А зимой?
Он молчал долго, но Настя не торопила — она видела, что он уже готов говорить, просто собирается с мыслями.
— Зимой тоже невыносимо, но зимой есть одна замечательная вещь, которую можно увидеть только тут. Это макушки сосен, — он посмотрел вверх, хотя вокруг не было ни одной сосны. — Неважно, в лесу или в парке. Или еще лучше — голые ветки березы или тополя — знаешь, такие закрученные. Они обязательно должны быть на фоне серого неба, а такого серого, как тут зимой, я нигде не видел. И если смотреть долго-долго на небо через эту ветку или макушки сосен, то внутри что-то сначала затихает, а потом рвется.
— Что именно… рвется?
— Я не знаю. Наверное, связь с остальным миром. И все становится неважным. Если тебе покажется, что тебя загрузило нерешаемыми проблемами или рутиной, то заставь себя остановиться и посмотреть на верхушки сосен на фоне серого неба. И тогда все станет неважным. Но при этом сама ты останешься — продолжать торчать тут, на фоне того же неба.
— Это и есть твоя цель — рвать все, что важно?
— Не совсем, но мне нравится это чувство. Это единственное, что принципиально отличает людей от зверей. Умение осознанно ощутить полное одиночество. Умение принять его, как часть своей сути. Совсем как у Шопенгауэра**, — он продолжал рассеянно смотреть вверх.
— Кажется, я понимаю, о чем ты говоришь. Но я дождусь серого неба и проверю.
— И как люди справляются с этим в местах, где не растут сосны? Одни пальмы — куда ни плюнь.
— Бедолаги.
— Насть, а ты не задумывалась об этом всерьез?
— О чем?
— О том, может ли женщина испытывать оргазм от анального секса. Нет, с мужчинами понятно, но у женщин же нет простаты, — произнесено это было тем же монотонным голосом. — Каким же образом…
— Черт тебя дери, Артём! Ты не умеешь быть серьезным долго?
— Умею. Но зачем?
Это придало Насте смелости, она уверенно придвинулась ближе, натянула капюшон ему на голову и спросила строго:
— Так, давай уже, выкладывай. Что у тебя там случилось? — Артём молчал. Но Настя не собиралась сдаваться: — Не вынуждай меня из тебя это вытрясти!
Он наконец-то оторвал взгляд от пока еще синего неба и уставился на нее:
— И как же ты собираешься меня трясти?
— А как детей трясут, когда те замыкаются в себе! Задавать наводящие вопросы, издалека, пока ребенок не ответит хотя бы «да» или «нет», а потом по инерции он уже продолжает говорить. Я на Веронике натренировалась!
— Ого, как подло! — восхитился он. — Тогда давай, тряси.
— Когда ты в последний раз ходил в университет на занятия?
Это было не слишком издалека, поэтому Артём не сдержал улыбки:
— Кажется, в прошлом ноябре.
— То есть год назад, лучший студент в истории студенчества? Получается, что почти весь этот год ты прожил в Майами у Эльзы? Если исключить короткие визиты сюда и два месяца в Сочи.
— Ага. Ты не думала подрабатывать частным детективом?
Настя с мысли не сбивалась:
— Тогда что произошло? Ведь ты уезжал к ней с грандиозными планами. Почему вы вдруг расстались?
Артём теперь смотрел вперед, но продолжал слабо улыбаться:
— Выяснилось, что у нас разные мировоззренческие позиции.
Да уж, такого трясти и трясти. Но Настя это умела, как никто другой:
— Она тебе изменяла?
— Нет. Не думаю… Не знаю. Но это и не важно. Я уже говорил тебе, что вкладываю в слово «верность» совсем другой смысл.
— Ты предложил ей пожениться?
Артём вдруг тихо рассмеялся.
— Почти. Я ей сказал, что у меня рак поджелудочной железы.
— Что?! — Настя кое-как сдержалась, чтобы не подскочить ноги. — Зачем?!
— Хотел посмотреть в ее глаза.
От несовместимости ироничного тона и сказанного Настя чуть не задохнулась, но заставила себя спросить почти спокойно:
— И что ты там увидел?
— Что она не будет сидеть возле моей постели и менять капельницы.
У Насти не нашлось слов, чтобы выразить эмоции полностью:
— Боже… Артём, ты самый тупой человек из всех, кого я знаю! Как тебе удается при этом быть в других ситуациях самым умным человеком из всех, кого я знаю?
— Я стараюсь быть уникальным.
— Придурок…
Больше Настя его не расспрашивала, но суть его внутреннего конфликта поняла. Артём и сам не подозревает, насколько важна для него преданность. Он, у которого из родни осталась только сестренка, не смог бы связать жизнь с той, в которой не уверен. Он физически больше не может кого-то терять. Потому и выкинул такую идиотскую проверку — наверное, даже не планировал, само собой получилось. И сам понимал, насколько глупо теперь выглядел, честно выдав правду. Поэтому Настя не имела права его упрекать.
— Артём, но у тебя же нет… рака?
— Откуда я знаю? Может, и есть. Я же не проверялся.
— Придурок! Да-да! Посмотри мне в глаза и там ты увидишь надпись: «Придурок!»
Последнее все равно вырвалось, хоть она и не собиралась давить на Артёма сильнее, чем он сам давил на себя. Расстроился он больше не из-за расставания с Эльзой, а оттого, что разрешил себе надеяться перестать быть одиноким.